гу вы видите его портреты. В общем, это — человек трудолюбивый, честный и бесконечно .изобретательный. И кто
знает, какую роль в будущем сыграют россыпи Тифферо —
гренелльские золотые россыпи!
Несколько молодых людей, воззрения которых были одинаково близки науке и спиритуализму, решили воскресить старые традиции Николая Фламеля. Они приняли звонкое наименование «Алхимического Общества Франции» — и вновь запылали очаги, на которых целыми месяцами согревается таинственный «атанор» и «философское яйцо» Средних веков, где несовершенное вещество медленно превращается в чистый металл.
Лравление и главная лаборатория «Алхимического Общества Франции» находятся в Дуэ. Я часто получал письма от Жолливе-Кастело, председателя Общества, мистика и ученого, он приглашал меня в свою золотоносную кухню. Действительно, она стоила того, чтобы хорошенько с ней познакомиться.
На rue Saint-Jean тянется ряд молчаливых домов, и темная листва деревьев виднеется вдоль однообразных стен; пройдя мимо готической часовни монастыря» я останавливаюсь против духовного училища. Здание имеет торжественный вид и кажется необитаемым. Звоню; двери открывает старый бритый слуга.
Он держится согнувшись, при ходьбе волочит ноги. «Господа дома,— говорит он медовым голосом.— Благоволите следовать за мной».И я следую за его шмыгающими туфлями.
Я прохожу сначала через библиотеку и замечаю в ней странную смесь книг Парацельса, Вертело, Элифаса Леви, Стриндберга (этот драмаург-антифеминист по временам увлекается и алхимией), Лавуазье и полковника де Роша... Затем я вхожу в лабораторию, где меня ожидает Жолливе-Кас-тело с двумя главными своими сотрудниками, Делассю и Ху-гом. Все три мушкетера алхимии отличаются вежливостью и хорошим тоном. Председатель элегантен и немного бледен; лицо его почти нематериально, а светло-голубые глаза рассеянно следят за дымом папиросы. Делассю, со своими курчавыми волосами, кошачьими усами и тоном фехтовальщика, скорее напоминает офицера альпийских стрелков. Я немедленно узнал, что ему известно искусство машиниста и что он обладает в высшей степени точными сведениями относительно стоимости самой лучшей динамо-машины. Третий, Хуг,— талантливый поэт и философ с будущим. Все трое в фартуках, как у докторов в больнице, и среди разноцветных колб, реторт, склянок, горелок и пробирок имеют не столько дьявольский, сколько деловой вид.
В углу, поверх кирпичной кладки, я замечаю стальную гранату, стоящую на своей заостренной части; это— «философское яйцо»; нижняя часть гранаты закрыта втулкой с винтовой нарезкой; снаряд соединен трубками с прибором Калльете для сжижения газов; сквозь втулку проходит стержень молота, который, по-видимому, должен что-то дробить "внутри фанаты. Весь этот аппарат предназначается для проковки мексиканского серебра при низкой температуре.
— Как видите,— говорит мне Жолливе-Кастело,— классический атанор заменен здесь печью с двумя отверстиями. Температура в ней никогда не превышает 300 градусов. Посредством регуляторов можно поддерживать ее на одной и той же высоте в продолжение целых месяцев. Характерная черта этих реакций состоит в том, что в них играют роль два .фактора: Энергия и Время. Реакции, изучаемые в официальной химии, проходят весьма быстро. Наоборот, алхимическая операция приготовления золота длится месяцы.
— Хотите видеть в тиглях первичное вещество, «голову ворона», как выражались старинные авторы? прибавляет второй алхимик, Делассю.
Эти ученые мистики говорят действительно чрезвычайно образным языком; ибо мне, профану, «голова ворона» показалась очень похожей на те заводские отбросы, которыми в Дуэ мостят шоссе.Я не стал более скрывать моего живейшего желания — присутствовать при каких-нибудь спагирических таинствах.
— О, сколько угодно,— говорит Жолливе-Кастело.— Смотрите.
Он взял какое-то странное вещество, темно-фиолетового цвета с красными точками, неизвестное, я думаю, обыкновенным химикам.
— То, что вы видите,— сказал он,— и есть философский камень. Нам запрещено говорить, из каких элементов он состоит. Он был передан нам адептом, который желает, чтобы имя его никогда не произносилось.
— Как много таинственности для химика,— прервал я.
— Но вы имеете дело с алхимиком, с гиперхимиком, а это совсем другое, дело.
— Впрочем,— вмешался молчавший до сих пор Хуг,— вам известно, что всегда так и было.
— Когда в 1618 году, в Вильворде, неизвестный совершил превращение на глазах Ван Гельмонта, он принес «камень» в совершенно готовом виде и отказался сообщить его состав.
— Не все ли равно? — отвечал я. — Мне хочется только
«видеть». .
Жолливе берет ртути, свинцу, олова, плавит их в чашечке и бросает туда кусочек философского камня; тогда на моих глазах происходит нечто похожее ,на галлюцинацию.
Металл сгущается, становится вязким, сжимается, и внезапно на его поверхности явственно видна золотая пленка.. Внимание мое удваивается; я с трудом верю своим глазам.
Неужели произойдет превращение?
Но амальгама превращается в странного оттенка призму.
— Это то, что старинные алхимики называли «хвостом павлина»,— говорит Делассю.
— Так это не золото? — спросил я, чувствуя себя несколько разочарованным.
— Это конечно золото,— подтвердил Жолливе,— но золото временное, «неустойчивое»; оно образовалось, потом растворилось.
Пока еще мы только ищем «прочное золото», но мы не отчаиваемся,— прибавил он с некоторой меланхолией.
Молодые алхимики признались мне по секрету, что после трех месяцев нагревания, по небрежности лабораторного служителя, произошло резкое охлаждение печи и баллон лопнул.
— Значит, весь опыт пропал даром? — спросил я.
— Не совсем,— возразил Жолливе.
И он показал мне приставшую к осколкам баллона белую пленку.
— Это вещество,— объяснил он мне,— после некоторых манипуляций получит способность превращать другие металлы в серебро...
Между тем огонь пылает не переставая, аламбик все время нагрет до 300 градусов. Эти молодые люди терпеливы, как старики.
— Мы вновь начали опыт,—'• говорит Хуг,— и, если счастье нам улыбнется, мы надеемся в начале будущего года \ показать вам первый слиток искусственного золота!
Я обещал побывать у них...
Что касается до меня, то я вижу в алхимии не столько ' химическое предприятие, слишком трудно еще выполнимое, сколько прекрасную и страшную проблему духа — тяжелого и темного под земной своей оболочкой и силой воли и страдания поднимающегося к своему лучезарному прототипу. В глубине каждого философа и моралиста скрывается алхимик.
История философского камня, это — легенда души очищающейся, переходящей от бессознательности, от познания путем страстей к торжеству воли и добродетели; это — история святых и героев. То же происходит и с поэтами; в них всегда скрывается астролог, и никогда они не поверят, что звезда Волхвов не смотрит незримо на землю...
КРИТИКА ОККУЛЬТИЗМА
Оккультист не желает быть, как другие, лишь скромным, простым исследователем и точным экспериментатором. Он слишком дорожит своими грезами и предвзятыми теориями, которыми тешится его расстроенное воображение.
Положим, вы береге оккультиста, разбиваете его слабые аргументы, показываете всю бедность его доказательств; вы напрасно требуете от него или доказательств логических, или твердо установленных явлений. С полным основанием вы считаете его побежденным и убежденным; конечно, так оно и есть. В запасе у него остается только одна увертка. Лафонте-новский кот сбивал с толку своих преследователей, влезая на дерево; оккультист прячется за великие клятвы, данные, по его словам, тем тайным обществам, где он состоит членом.
— Мы обладаем,— говорит он,— непогрешимыми методами, непобедимыми формулами, позволяющими нам властвовать над силами природы и разума. Но профаны недостойны таких откровений. Поэтому или вы должны восхищаться нами, и мы вовсе не обязаны сообщать вам, почему именно, или же следуйте за нами, то есть доверьтесь и повинуйтесь нам.
Люди, привычные к умственной деятельности, нелегко попадаются в обман; они знают, что истина не может быть посажена в клетку; она принадлежит тому, кто ее завоюет; она — секрет, который можно шепнуть на ухо, и тем осторожнее, чем более он лишен всякого значения...
Даже близкое знакомство с маленькими мистическими . обществами не дало мне веры ни в их влияние, ни в научные их познания. Что бы они ни болтали о своей легендарной древности, все они были основаны во второй половине девятнадцатого столетия. Организованы они по образцу франкмасонства, но представляют лишь слабую на него па-
франк-масонства, но представляют лишь слабую на него па родию. Без сомнения, розенкрейцеры существовали, особенно в Германии. Думаю даже, что это были более мистификаторы, чем мистики.
Я думаю, что слово «оккультизм» существует только со времени Средних веков. Ранее существовал «эзотеризм», что не совсем одно и то же.
Греческие и латинские философы давали название «эзотерической секции» классу, составленному из избранных учеников, которым преподавались веши, наиболее отвлеченные и непонятные для других учеников. Традиции эзотеризма в указанном мною смысле существовали и в первых веках христианства.
В общем, я повторяю, древность оккультизма и учения его, ревниво хранимые в тайне, не восходят далее Средних веков. Основные его идеи почерпнуты в учениях языческих религий, у неоплатоников, в каббале и некоторых индусских источниках. Попав в Европу при посредстве арабов и персов, они нашли для себя весьма неблагоприятную почву в те времена, когда церковь, не отделимая от государства, считала враждебным государству всякое учение, отличное от христианства. В самом деле, так называемая оккультная философия представляла собой, с одной стороны, остатки древнего язычества, упорно не желающего умереть, а с другой — мистическую зарю того, что теперь мы называем свободомыслием. Она заключала в зародыше не только революционные идеи, достигшие расцвета в XVIII веке, но и начало философской религии, обратившейся впоследствии во франк-масонство. Слишком легко было в те времена оказаться виновными в ереси, что влекло за собой смертную казнь. Поэтому Рабле, оккультист в своем роде, скрывал под неприличными выражениями независимость и оригинальность своих мыслей. Кунрат, Парацельс, Корнелий Агриппа облекли свой стиль в таинственные иносказания и тёмные символы и, несмотря на эту хитрость, с трудом избегли преследований-.
Есть еще одна причина, чтобы держать в тайне оккультизм и в особенности магию.
Тот, кто верит в силы, ускользающие от познания обыкновенных ученых и толпы, и верит в них совершенно открыто, неизбежно рискует прослыть если не помешанным, то по меньшей мере оригиналом. Люди среднего ума, во всех странах
и во все времена составляющие общественное мнение,' неизбежно подвергнут такого человека остракизму. Но история всего этого умственного движения показывает, что оккультистами всегда были светские люди, монахи, врачи, философы, даже политики, одним словом — люди, которые должны были считаться с общественным мнением, не относиться легкомысленно к здравому смыслу окружающих. Окутывая тайной свои так называемые «знания», они, просто говоря, были только осторожны.
С другой стороны, нельзя не признать, что молчание может быть весьма действенной силой. В таком случае нет ничего необычайного в том, что оккультисты, даже с самыми хорошими намерениями, наложили на себя обет молчания, поняв все значение народной пословицы, по которой: «молчание— золото». Немного стоят те факты, о которых все знают, и болтливые люди редко достигают каких-нибудь результатов. По словам Элифаса Леви, символ сфинкса заключал в себе четыре прекрасных совета для посвященного: «знать, хотеть, сметь, молчать». И четвертый совет, тонко прибавлял он, труднее всего исполнить. И это верно: серьезные, практические люди всегда стремятся выработать в себе это качество. Оно составляет только часть искусства властвовать, и на него способны только сильные характеры. Думаю, что не прошло еще время обществ оккультных в том смысле, что они тайно преследуют политические ие-ли; но оккультизм как мистическое учение здесь совершенно ни при чем.
Идея тайны и молчания в применении к философии или .религии всецело принадлежит прошлому. Она противоречит как словам Христа «не скрывайте светильника... что знаете, не держите про себя...», так и приемам современной науки, работающей при полном дневном свете.
Меня невольно тянет к выводу, что при современном положении вещей весь этот хитрый покров таинственности не что иное, как мистификация. Костры инквизиции не зажигаются в наш век, зато легковерие не перевелось. Бесчисленное множество женщин, слабых или чересчур богатых воображением голов, рассеянное и лихорадочное существование которых религия и здравый смысл не в состоянии регулировать,-^ вот .кто стремится пасть к ногам первого шарлатана, если только у Tofo найдется хоть немного смелости, опытности, чтобы руководить ими, и в особенности если он сумеет, не выходя сам на свет Божий, произвести на них впечатление. Для этого достаточно придать искусно значение како
му-нибуль учению или ритуалу, которые, будучи изложены ясно и определенно, поистине оказались бы слишком бедными и содержанием, и увлекательностью. Само слово «оккультизм» выбрано очень удачно в этом смысле. И вот люди как бабочки налетают, обжигая крылья, на эту свечу, неверный свет которой кажется ярче от искусственно сгущенной вокруг него тьмы. «Vulgus vult decipi» — говорит поговорка. И шарлатаны отлично это знают...
Ценность оккультизма и магии лежит в более глубоком знании наших внутренних сил, чем в официальной психологии. Но метафизика оккультизма, спутанная, составленная самыми различными авторами, все еще остается темною. Сведенборг, Корнелий Агриппа, Парацельс с его учениками, несколько священных апокрифических книг; ближе к концу XIX столетия -— феминистский слащавый философ Сен-Мартен, фантастический историк Фабр д'Оливе, священник и мистик Лакуриа, математик Вронский и в особенности аббат Этьен Констан, он же Элифас Леви (для большей внушительности он перевел свое имя на еврейский язык), этот последний, лучший из них как стилист, сумевший блестящими или ироническими фразами прикрыть весь сумбур логически разрозненных идей,— вот и вся библиотека оккультной мистики. Таков запас духовного хлеба для голодающей души; притом лучшая часть его зарыта в куче бессмысленностей. Все это чернокнижное колдовство носит на себе отпечаток одновременно и поучительности и мистификации. Несвязные, отрывочные учения магнетизма и спиритизма искажаются здесь толпою шарлатанов и полоумных; все это в совокупности сводится, точно выражаясь, к смутной попытке «экспериментальной психологии». Сама идея — не абсурд и заслуживает внимания и разработки до последних ее выводов. Возможно, что после долгих усилий экспериментальная психология позволила бы нам научно помочь человечеству избавиться хоть от небольшой доли рабства и отсталости.
Астрология дала нам астрономию; алхимия — химию; магнетизм — гипнотизм. Будем надеяться, что оккультизм, магия, спиритизм дадут нам «психические науки». Весь излишний груз суеверия и мистификации отпадет сам собою. Разве только умы, влюбленные в чудеса и таинственность, задержатся на этом; большинство же здравых умов устремится к этому внутреннему миру, где немало •плодородной почвы ждет еще разработки. Вот где истинная тауматургия.
ЛЮЦИФЕРИСТЫ
Мы можем говорить о люииферизме как о действительно существующем учении, основанном на некотором принципе,
который напрасно стремятся сохранять в тайне. Согласно этому принципу добро и зло представляют собою две силы, одинаково полезные и необходимые для эволюции и существования мира. Зло производит добро и«обратно; они связаны между собою, как день и ночь. Гармония этих противоположностей есть по существу то божественное начало, которое заключает в себе символический Люцифер, чья жизнь распределяется между светом и тьмой. Эта догма манихеян и гностиков, символизированная двумя колоннами храма, Якин и Бохас, белой и черной,-— есть скрытое основание большинства современных сект, которые имеют претензию опираться на «эзотеризм». Но сообщается это учение лишь немногим верным, тем, кто слишком послушен, слишком загипнотизирован, чтобы быть, в состоянии возмутиться им.
Эта доктрина представляется мне опасным заблуждением; хорошо, во всяком случае, что о ней не говорят невинным душам, которых она может соблазнить, и натурам инстинктивным, для которых не стало бы, пожалуй, причин сдерживать свои аппетиты. И все-таки, как это ни печально, надо признать, что зло и его результаты иногда бывают полезны. Мудрость, тайно руководящая этим миром, часто из безобразия и греха извлекает свет и благодеяние. Великий поэт Мистраль пишет в поэме своей «Nerto»:
«Satan porte la pierre pour Г edifice du Seigneur». .
«Сатана несет камень для здания Господнего».
«Felix culpa! Счастливое грехопадение!» — поют христиане о первородном грехе, ибо он привел к необходимости божественного воплощения. Несомненен тот факт, что страдание и даже грех, иначе говоря зло физическое и моральное, составляют содержание нашего опыта и, быть может, отсюда же проистекает осторожность.
Существует еще зло метафизическое; то есть предел существа нашего, нашего усилия, нашего разума, наконец всего, что в нас заключается. Метафизическое зло является источником того, что для полного страданий создания относительного блага — единственного возможного в мире — существует печальная необходимость в ошибках, печали, волнениях, страдании и смерти.
Оно лежит клеймом на мире и человеке — проклятие и слабость, которой нельзя обожествить, не прибегая к софизмам, не обладая нелепой гордостью, склонной прославлять даже собственное ничтожество.
Между тем люииферизм утверждает, что добро и зло, истина и заблуждение, красота и безобразие обладают одинаковой ценностью, одинаковой силой и находят свой синтез в божестве, которым для люциферизма является человек. Нравственность и самосовершенствование теряют таким образом всякий смысл.
Так ложный Гнозис, переплетаясь с пантеизмом, приводит к мистическому материализму. Сатанизм резко отличается от люииферизма. Люцифе-ризм есть особая, самостоятельная религия- сатанизм — только христианство, вывороченное наизнанку. Настоящий сатанист — тип суеверный, грязный и кощунственный. Чаше всего это — нищий знахарь, несчастная деревенская колдунья или медиум так называемых «спиритуалистических сеансов»; все они рабы тех слепых сил, с которыми имеют дело; иногда это — изменивший своему делу священник, который под влиянием эротизма ищет все более сильного возбуждения и находит его в профанации своих обетов и священных вещей. Люииферизм между тем есть особый культ, особая еретическая иллюзия, последний отпрыск лживого гнозиса, того альбигойства, которого никакие преследования не могли уничтожить
Адонай, бог евреев и христиан, тот, кого мы считаем богом благим, в глазах люциферистов есть злой бог, мрачный, гневный, враждебный демиург; он ненавидит всякий прогресс, всякий научный успех людей; он хотел бы навеки сделать их своими рабами, но путем умственного освобождения своего они пытаются ускользнуть от его владычества.
Люцифер, которого Адонай называет дьяволом, есть, наоборот, «добрый Бог». Он любит людей, полон жалости к земле; он — главный двигатель всемирной эволюции, покровитель личного творчества, личных усилий и самолюбий; он — Бог благой и сострадательный, и одним из его посланников был Прометей, похититель огня. Маги всех времен— его адепты; революционеры — его святые; всех, кто боролся с христианской идеей отречения, он считает свои: ми посланниками; ибо не хочет он, чтобы страстный, непосредственный человек, стремясь к достижению внутреннего мира путем очищения, приносил себя в жертву суровому идеалу.
Согласно последнему реформатору этой древней секты (ибо еще тамплиеров можно считать ее сторонниками), согласно Альберту Пику Иисус, бывший вначале учеником Люцифера, сделался в конце концов приверженцем Адоная и тем самым заслужил себе казнь на кресте. Люцифер — отец его, по мнению люииферистов — покинул его. По этому евангелию Альберта Пика жизнь Христа делится на две части: к первой относится его в некотором роде рационалистическое, естественное учение (в это время, по его мнению, Иисус был посланником «доброго Бога», т. е. Люцифера). ,С наступлением периода мистической, почти монашеской экзальтации начинается вторая часть его жизни; сюда относятся заповедь все оставить и следовать за ним, утверждения, что он — сын самого Бога и равен отцу своему, проклятие смоковницы и т. д. Согласно Альберту Пику Иисус заключил договор с Адонаем на Фаворе. Тщеславное стремление к личному обожествлению разрушило его спокойствие и сделало его безрассудным и бесчеловечным. Тогда Люцифер покинул его и в ответ на его отречение внушил Шрблу — казнить его, как разбойника.
Я думаю, что в этом примере мы касаемся самой сути лю-циферизма. Ненависть его идет гораздо дальше, чем критическая мысль Ренана. Намекнув на облако тщеславия, посетившее ум Иисуса, Ренан в конце концов признает его тем не менее божественным, имея в виду его благородную смерть за людей. Альберт Пик не признает идеи жертвы, не понимает, как прекрасна смерть, кровью запечатлевающая новое учение, чтобы нетленным передать его грядущим векам. Очевидно, что это совершенно «непрактично», в ультрасовременном смысле слова. Альберт Пик изображает падение.
Христа, чтобы объяснить его смерть и сделать ее справедливой. Иначе, я уверен, "он нашел бы ее нелогичной.
Таким образом, люииферизм очень подходит для нашего времени, несмотря на всю свою древность Он, точно создан для преуспевающих, для победителей в жизненной борьбе; смирение для него смешно; если же сильная личность считает нужным пожертвовать собой, то люииферизм, не будучи в состоянии подняться до высоты подобного чувства, видит в нём результат безумия, слабости или наказание за какой-шбдоь проступок. Религия эта отбрасывает две великодушные идеи, характеризующие особенно христианскую эру: искупление и раскаяние, содействующее благодати. Люиифе-ристы, теософы, оккультисты, спириты — все эти неоязыческие и необуддийские секты считают, что «всякий спасает себя сам и все сожаления бесполезны». Заблуждение или проступок должны быть искуплены до конца. Люциферизму чужды идеи целомудрия, отречения, чуда, веры в чистый и, ясный потусторонний мир,— он хочет прежде всего, чтобы человек покорил землю, он стремится к обожествлению человека, каждого человека, к оправданию его инстинктов, даже наименее благородных; он прославляет материальный про-_Ц2е£С^_с_вободу — слишком часто только кажущуюся — и обманчивые утверждения наивной науки1. Можно сказать, что это — позитивизм, только более просвещенный и в некотором роде религиозный, ибо в люииферизме видно стремление приспособиться к миру сверхфизическому. Он восстанав-_ливает связь между живыми и мертвыми, пользуется «психическими» силами, исследует магнетизм и спиритизм и пользуется ими, но исключительно для непосредственной практической пользы отдельной личности. Это — тонкий вид материализма; элемент сверхъестественный носит здесь чисто показной характер, что, я думаю, становится совершенно ясным для посвященного, такого же скептика, как древние авгуры, и годится только для воздействия на женское воображение и для терроризирования глупцов.
Несомненно, что оккультизм, спиритизм и теософия приводят в той или иной степени к люциферизму. Ими руководит один и тот же дух гордости и стремления к немедленному удовлетворению.
Каков же результат этих теорий.
В человечестве есть два полюса: мистицизм и действие С одной стороны родилась новая религия — люииферизм; с другой — политическая партия — анархия1.
Горькие плоды могильного дерева! До них не доходят животворные соки мироздания, которое обновляется единением, любовью, горячей преданностью, связанной с принципом авторитета, самопожертвованием, а не систематическим мятежом и эгоизмом.Ограничимся пока рассмотрением люииферизма.
Тот, кто знаком с «Книгой Света» раввина Симеона Бен Иохаи, бывшего учителем Эли фаса Леви и всей современной оккультной школы, знает учение о двойном боге — боге света и боге тьмы. Бог тьмы есть бог священников, созданный по образу тех, кто ему поклоняется, бог всех религий, основанных на принципе авторитета; раздраженное лицо, спутанные волосы и борода, невнемлющий слух, чело, окутанное облаками,— таков тот бог, пред кем до сих пор преклоняется тупое человечество. Это — черный бог, Адонай. Другой, известный только мудрецам, есть белый, будущий бог; он находится в_ процессе проявления своего в человечестве, которое одновременно творит его в себе и обретает вовне; это — Дюиифер, мятежный Прометей, после долгой несправедливой кары достигающий освобождения и вновь возводящий человека в свободное небо, откуда изгнаны боги. Эта традиция сохранялась всегда в тайных сектах вместе с ненавистью к официальному богу и тайным культом бога еретического. В Европе Тамплиеры были хранителями этой тайны. Бафомет, которому поклоняются современные люциферисты, был и тогда предметом странного культа своих адептов. Это — как бы символ, соединяющий в себе мужчину и женщину, которые, получив разум, не хотят отказаться и от преимуществ животного: рога, рот, выражающий бесстыдную чувственность, легкие ноги козла... Быть может, первым Бафометом был сфинкс... Более современный, носящий имя «Палладия», вместо кадуцея на чреве своем имеет розу на кресте, у подножия которого приносит себя в жертву пеликан. Пеликан является и трогательным, и циничным символом зарождения, в коем человек отдает себя, чтобы размножиться. Это — единственная жертва, угодная Люциферу, жертва страсти и наслаждения, где долг и радость сливаются воедино.
Согласно другим, гораздо менее достоверным документам Люцифер на престоле своего алтаря изображается в виде молодого человека с распушенными крыльями, спускаюшего-ся с огненного неба. В правой руке он держит факел, а левой наклоняет рог изобилия. Крокодил, увенчанный королевской короной и папской тиарой, извивается под его ступней, и три меньшие статуи Вельзевула, Астарты и Молоха изображают различные атрибуты Люцифера: его власть, красоту и правосудие.
Согласно одной, впрочем весьма сомнительной, легенде Америка является только местом распространения люиифе-ризма, зародился же он в Германии; легенда эта представляет некоторый символический интерес, ибо от Гегеля до Ницше Германия больше всех расчищала путь люииферизму своим прославлением единой, всепоглошаюшей личности. Благодаря Ренану влияние этих идей распространилось во Франции с той быстротой, которая свойственна системам, оправдывающим наши склонности. Каждый мог без всяких угрызений обожать свое маленькое «я» и воображать себя Люцифером в миниатюре. Недоставало только ре^и-гии, построенной на узком, но прочном основании личного интереса. И вот появился «Добрый Бог» самой последней моды, бог всякой распущенности, американский бог, несущий людям не обновление души путем испытаний и высокого служения долгу, а промышленные подарки.- телефон, обыкновенный и беспроволочный телеграф, самые разрушительные взрывчатые вещества, автомобиль, усовершенствованные машины — вплоть до вертящихся столов и телепатии. Нам нужен был бог снисходительный к новым запросам, бог комфорта, электричества и рекламы.
Сказать, что бог этот отличается только низменным характером, было бы, впрочем, несправедливо. Он разумен, даже духовен, но взоры его обращены к земле. Все его учение сводится к удовлетворению инстинктов и чрезмерному довольству. Нет ни угрозы совести, ни внутренней деликатности, ни долга: единственный закон — наслаждение. .Он „зовет к жизни, к опьянению жизнью. Это — древняя воскресшая Андрогинна, Сатир, воспетый В. Гюго, взбираюший-ся на Олимп... Согласно легенде, неточной, я думаю, в подробностях, но в принципе весьма правдоподобной, центром процветания люииферизма является заокеанская Венеция— Чарлстон. Там будто бы собраны новые идолы и священные хартии, вроде некой книги Ападно. Там находится изображение Антихриста с огромным, гордым и властным челом, отмеченным цифрой 666; одной рукой он разрывает цепь, в другой —держит ветку оливы. Очарованное ядро падает к его ногам, и он вызывающе смотрит на восставшее папство и побежденных королей.
Одним словом, Люцифер — бог практический, утилитарный, стремящийся использовать даже собственную духовность. Он —сын того старинного Сатаны, который, если мы поверим Бодэну и Деланкру. принес нам дождевой зонт (дьявольский хвост, распушенный веером на лбу колдунов во время дождя) и первый монгольфьер с ручкой от метлы, служивший для полетов на шабаш.
САТАНИЗМ
Сожаления о смерти Шарко, как крупного ученого, носили преимущественно официальный характер. Лишь несколько учеников остались слепо верны его памяти. По уму, авторитету и даже состоянию он был одним из сильных мира сего.
Шарко в высшей степени обладал способностью внушения и легко мог овладевать вниманием людей. В Средние века толпа пресмыкалась бы перед ним... вплоть до костра. Видом своим он очень подходил к типу деревенских колдунов: низкого роста, толстый, коротконогий, но с непреклонным взглядом и властными чертами лица. На шабаше он был бы великолепен — в действиях своих истеро-эпилеп-тиков, впрочем, он и возобновил шабаш...
С той склонностью к схематизации, которой отличается/ большинство людей, стоящих во главе новых научных течений, Шарко не хотел видеть ничего, кроме патологии в психических явлениях, в этих странных проблесках внутренней тайны. Чудеса чувствительности и возбужденного воображения, песнь Психеи, пробивающаяся сквозь ослабевшую преграду организма, пробуждение того ангела или демона, которого все мы носим в себе,— все это физическое чудо он называл истерией.
Шарко различал четыре постоянные и последовательные стадии истерии: 1-я стадия эпилептическая, 2-я стадия клоу-низма, 3-я страстная и 4-я конечная стадия. Вне этой схемы ничего не существовало. Сначала больной должен был сжиматься в комок, гримасничать, и около его губ должна показаться пена; затем необходимо было, чтобы он совершал прыжки вниз головой, перегибался надвое, издавал горлом звуки, подобные свисту локомотива, рвал в клочья простыни и вырывал у себя волосы. Велел за этим наступал экстаз— печальный или радостный, то полный ощущений любви, то страха убийства или пожара,— и, наконец, расслабление, полная неподвижность, подобие смерти.
Со всех KOHLIOB света явились к Шарко люди, отчаявшиеся в своем выздоровлении и ждущие от него избавления от страданий. Слава его гремела повсюду. Он получил награду задолго до смерти.
Скачать книгу [0.11 МБ]
Пирамида