тибетца. Поэтому вокруг права наследования тюльку плетутся многочисленные
интриги, а среди воинственного населения Кхама и северной границы
разгоревшиеся страсти часто бывают причиной кровопролитных столкновений. Из
конца в конец по всему Тибету разносятся бесчисленные легенды о маленьких
тюльку, доказывающих подлинность своего происхождения рассказами о прежней
жизни. В этих рассказах мы находим обычную для Тибета смесь комического,
суеверия, хитрости с действительно ошеломляющими фактами. Я могла бы
сообщить десятки подобных историй, но предпочитаю ограничиться двумя
событиями, так как мне довелось принимать в них некоторое участие лично.
Рядом с дворцом ламы-тюльку Пегиай, у которого я жила в Кум-Буме,
находилось жилище другого тюльку по имени Агнай-Тсанг (не следует его
путать с великим Агхиа Тсангом, главой Кум-Бума, о котором говорилось
выше). После смерти последнего Агнай-Тсанга прошло уже семь лет, а его
воплощения все еще не удавалось найти. Не думаю, что это обстоятельство
слишком удручало его домоправителя. Он бесконтрольно распоряжался всем
имуществом покойного ламы, причем его собственное состояние, по-видимому,
переживало период приятного процветания. Во время очередной коммерческой
поездки интендант ламы завернул отдохнуть и утолить жажду на одну из ферм.
Пока хозяйка готовила чай, он достал из-за пазухи табакерку из нефрита и
уже собирался угоститься понюшкой, как вдруг игравший до этого в углу кухни
мальчуган помешал ему, положив ручонку на табакерку и спросив с укором:
- Почему у тебя моя табакерка?
Управляющий остолбенел. Драгоценная табакерка действительно ему не
принадлежала. Это была табакерка покойного Агнай-Тсанга. Может быть, он и
не собирался совсем ее присвоить, но все-таки она была у него в кармане и
он постоянно ею пользовался. Он стоял в смущении, дрожа перед устремленным
на него суровым угрожающим взглядом мальчика: лицо малыша вдруг изменилось,
утратив все ребяческие черты.
- Сейчас же отдай, - приказал он, - это моя табакерка.
Преисполненный раскаяния, перепуганный монах рухнул к ногам
своего перевоплощенного повелителя. Через несколько дней я наблюдала,
как мальчика с чрезвычайной пышностью препровождали в принадлежавшее ему
жилище. На нем было одеяние из золотой парчи, а ехал он на великолепном
пони черной масти, которого управляющий вел под уздцы. Когда шествие вошло
за дворцовую ограду, мальчик сделал следующее замечание:
- Почему, - спросил он, - мы поворачиваем налево? Во второй двор
нужно ехать через ворота направо.
И действительно, после смерти ламы по какой-то причине ворота справа
заложили и проделали взамен другие слева. Это новое доказательство
подлинности избранника повергло монахов в восхищение. Юного ламу провели в
его личные покои, где был сервирован чай. Мальчик, сидя на большой груде
подушек, посмотрел на стоявшую перед ним нефритовую чашку с блюдцем из
позолоченного серебра и украшенную бирюзой крышку.
- Дайте мне большую фарфоровую чашку, - приказал он и подробно
описал чашку из китайского фарфора, не забыв и украшавший ее рисунок. Никто
такой чашки не видел. Управляющий и монахи старались
почтительно убедить молодого ламу, что в доме подобной чашки нет. Как раз в
этот момент, пользуясь дружескими отношениями с управляющим, я вошла в зал.
Я уже слышала о приключении с табакеркой и мне хотелось поближе посмотреть
на моего необыкновенного маленького соседа. По тибетскому обычаю я поднесла
новому ламе шелковый шарф и несколько других подарков. Он принял их, мило
улыбаясь, но с озабоченным видом, продолжая думать о своей чашке.
- Ищите лучше и найдете, - уверял он.
И вдруг словно мгновенная вспышка озарила его память, и он добавил
несколько подробностей о сундуке, выкрашенном в такой-то цвет, который
находится на таком-то месте, в такой-то комнате, где хранятся вещи,
употребляемые только изредка. Монахи вкратце объяснили мне, о чем шла речь,
и желая посмотреть, что же будет дальше, я осталась в комнате тюльку. Не
прошло и получаса, как чашку вместе с блюдечком и крышкой обнаружили в
коробке на дне описанного мальчиком сундука.
- Я и не подозревал о существовании такой чашки, - уверял меня потом
управляющий. - Должно быть, сам лама или мой предшественник положили ее в
этот сундук. В нем больше ничего ценного не было, и туда уже несколько лет
никто не заглядывал.
Другой тюльку объявился при еще более фантастических обстоятельствах.
Это событие произошло на бедном постоялом дворе в маленькой деревушке
недалеко от Анси (в Гоби). Тропы, ведущие из Монголии в Тибет, пересекают
здесь очень длинный путь из Пекина в Россию. Поэтому меня не удивило, но
раздосадовало, когда, прибыв на закате солнца на постоялый двор, мы
обнаружили, что он занят монгольским караваном. Путники, очевидно, были
взволнованы каким-то чрезвычайным происшествием, однако при виде монашеских
одеяний на мне и Ионгдене, вообще свойственная монголам учтивость стала
особенно подчеркнутой. Они потеснились, освободив для нас и наших слуг одну
комнату и нашли место для лошадей в конюшне. Пока мы с сыном медлили,
рассматривая лежащих во дворе верблюдов, дверь одной из комнат отворилась и
показался высокий молодой человек приятной наружности, одетый в бедное
тибетское платье. Он остановился на пороге и спросил, не тибетцы ли мы. Мы
ответили утвердительно. Тогда за молодым человеком показался пожилой лама.
По богатому одеянию мы узнали в нем начальника каравана. Он тоже заговорил
с нами по-тибетски. Как всегда бывает при подобных встречах, произошел
обмен вопросами и ответами откуда и куда мы держим путь. Лама сообщил, что
они предполагали идти в Лхасу через Сутшу зимним путем, но теперь,
поскольку путешествие стало бесполезным, он возвращается в Монголию.
Занятые во дворе слуги выразили одобрение словам ламы глубокомысленным
покачиванием головы. Я недоумевала, что заставило этих людей изменить
планы? Но так как лама вернулся к себе, было бы невежливым следовать за ним
и просить разъяснений. Позже вечером монголы, уже получившие исчерпывающие
сведения о нашем караване от слуг, пригласили нас выпить с ними чаю, и я
узнала все.
Красивый молодой человек был родом из отдаленной провинции Нгари на
юго-западе Тибета. Он казался немного одержимым. По крайней мере, такое
впечатление он произвел бы на европейца, но ... мы были в Азии. С самого
раннего детства Мигьюра - так его звали - преследовала странная
уверенность, что он находится не там, где ему следует быть. Он чувствовал
себя чужестранцем в своей деревне, чужим в своей семье... Во сне он видел
пейзажи, каких в Нгари не существовало: песчаные пустыни, круглый войлочный
шатер, небольшой монастырь на холме. Даже в состоянии бодрствования ему
являлись все те же заветные образы, заслоняя окружавшие его реальные
предметы, постоянно создавая вокруг него миражи. Мальчику еще не было и
четырнадцати лет, когда, повинуясь непреодолимому желанию увидеть свои сны
Пирамида