стене висело изображение Сердца Христова.
Хозяйка села сама, усадила Сантьяго, потом взяла его за обе руки и вполголоса
прочитала молитву.
Похоже, что молитва была цыганская. Пастуху часто встречались цыгане
-- они, хоть овец и не пасли, тоже бродили по свету. А люди говорили, что живут
они обманом, что продали душу дьяволу, что воруют детей, и те потом
становятся в их таборах невольниками. Сантьяго сам в детстве до смерти боялся,
что его украдут цыгане, и теперь, когда старуха взяла его за руки, страх этот
воскрес.
«Но ведь здесь—святое Сердце Иисусово», -- подумал он, стараясь успокоиться и
унять дрожь. Ему не хотелось, чтобы старуха заметила, что ему страшно. Он
прочитал про себя «Отче наш».
-- Как интересно, -- сказала старуха, не сводя глаз с линий его руки, и
вновь замолчала.
Юноша забеспокоился еще сильней. Руки затряслись еще больше, и он поспешно
отдернул их.
-- Я не за тем пришел, чтобы ты мне гадала по руке, -- сказал он, жалея, что
вообще переступил порог этого дома: не лучше ли будет заплатить, сколько
скажут, да идти восвояси. Слишком большое значение придал он своему сну.
-- Знаю. Ты пришел, чтобы я растолковала тебе твой сон, -- ответила цыганка.—
Сны—это язык, на котором говорит с нами Господь. Когда это один из языков мира,
я могу перевести с него. Но если Господь обращается к тебе на языке твоей
души, он будет внятен тебе одному. Однако деньги за совет я с тебя все равно
возьму.
«Вот те на», -- подумал юноша, но все же решил рискнуть. Пастух всегда
рискует: то волки нападут на его стадо, то засуха случится. Риск и составляет
очарование его жизни.
-- Мне дважды снился один и тот же сон, -- сказал он.—
Снилось, будто я пасу своих овец на лугу, и тут появляется ребенок, хочет с
ними поиграть. Я не люблю, когда люди подходят к моим овцам -- они чужих
боятся. Только детей они к себе подпускают без боязни—уж не знаю почему. Не
понимаю, как это овцы определяют возраст.
-- Рассказывай дальше, -- перебила старуха.—У меня вон котелок на огне.
Денег у тебя немного, а время мое стоит дорого.
-- Ребенок играл да играл с овцами, -- продолжал, немного смутясь, Сантьяго,
-- а потом вдруг подхватил меня на руки и перенес к египетским пирамидам.—Он
помедлил, засомневавшись, знает ли цыганка, что это такое, но она
молчала. -- К египетским пирамидам, -- повторил он медленно и раздельно, -- и
там сказал мне так: «Если снова попадешь сюда, отыщешь спрятанный
клад». И только захотел он указать мне, где же это сокровище лежит, как я
проснулся. И так—два раза.
Старуха долго молчала, потом снова взяла Сантьяго за обе руки и внимательно
вгляделась в ладони.
-- Сейчас я с тебя ничего не возьму, -- молвила она наконец.—Но если
найдешь сокровище, десятая часть—моя.
Юноша рассмеялся от радости -- приснившиеся сокровища сохранят ему его
жалкие гроши. Старуха, верно, и в самом деле цыганка: цыгане, говорят, сущие
ослы.
-- Растолкуй мне мой сон, -- попросил он.
-- Прежде поклянись. Поклянись, что отдашь мне десятую
часть сокровищ, тогда расскажу.
Сантьяго поклялся. Но старуха потребовала, чтобы он
повторил клятву, обратясь лицом к образу Святого Сердца
Иисусова.
-- Этот сон на Всеобщем Языке, -- сказала она. -- Я попытаюсь его
растолковать, хоть это и очень трудно. Вот за труды я и прошу у тебя десятую
часть клада. Слушай же: ты должен идти к египетским пирамидам. Я сама и
не слыхала про такое, но раз ребенок показал тебе их, значит, они существуют
на самом деле. Отправляйся туда: там ты найдешь клад и разбогатеешь.
Сантьяго сначала удивился, а потом его взяла досада. Ради такой чепухи и не
стоило разыскивать старуху. Хорошо хоть, что она не взяла с него денег.
-- Только время потерял, -- сказал он.
-- Я ведь предупредила: сон твой трудно разгадать. Чем
необыкновенней вещь, тем она проще с виду, и только мудрецу под силу понять ее
смысл. Моей мудрости тут не хватает—вот и пришлось выучиться другим искусствам
-- гадать, например, по руке.
-- А как же я попаду в Египет?
-- Это уж не моя печаль. Я умею только толковать сны, а не
воплощать их в действительность. А иначе стала бы я жить тем, что дают мне
дочки?!
-- А если не дойду до Египта?
-- Не дойдешь—останусь без платы за гаданье. Не в
первый раз. А теперь ступай, я и так потеряла с тобой слишком много времени.
Сантьяго вышел от цыганки в сильном разочаровании и решил, что никогда больше
снам верить не будет. Тут он вспомнил, что пора и делами заняться:
отправился в лавку, купил кое-какой еды, обменял свою книгу на другую, потолще,
и уселся на площади на скамейку попробовать нового вина. День был жаркий, и
вино волшебным образом охладило Сантьяго. Овец своих он оставил на окраине
городка, в хлеву у своего нового друга. У Сантьяго по всей округе были
друзья -- он потому и любил странствовать. Заводишь нового друга—и вовсе
необязательно видеться с ним ежедневно. Когда вокруг тебя одни и те же люди—
как это было в семинарии, -- то вроде бы само собой получается, что они
входят в твою жизнь. А войдя в твою жизнь, они через некоторое время желают ее
изменить. А если ты не становишься таким, каким они хотят тебя видеть,
обижаются. Каждый ведь совершенно точно знает, как именно надо жить на свете.
Только свою собственную жизнь никто почему-то наладить не может. Это вроде как
та старуха цыганка, что толковать сны умела, а вот сделать их явью—нет.
Сантьяго решил подождать, пока солнце спустится пониже, и тогда уж гнать овец
на выпас. Через три дня он встретится с дочкой суконщика.
А пока он взялся за новую книжку, которую выменял у местного священника.
Книга была толстая, и на первой же странице описывались чьи-то похороны, и
вдобавок имена у героев были такие, что язык сломаешь. «Если я когда-нибудь
сочиню книгу, -- подумал юноша, -- у меня на каждой странице будет новый
герой, чтобы читателям не надо было запоминать, кого как зовут».
Только углубился он в чтение и увлекся описанием того, как покойника зарывали в
снег -- Сантьяго самого озноб пробрал, хоть солнце и жгло нещадно, -- как
подсел к нему неизвестный старик и затеял разговор.
-- Что это они там делают? -- осведомился он, указывая на людей на площади.
-- Работают, -- сухо отвечал юноша, делая вид, что погружен в чтение.
На самом же деле он думал о том, как острижет четырех овечек перед дочкой
Пирамида