-- Признаю, я -- назойлив и любопытен, сказал я. Но мне это
интересно: ты берешься за дело, длиною в целую жизнь -- жизнь
человека -- только для того, чтобы превратить его в орудие достижения
всего этого, -- и я жестом показал на проходившую под нами линию
фронта.
-- Глаза его заблестели, и он ответил:
-- Что такое жизнь человека по сравнению с величием всего этого?
Можно трудиться тысячу лет и так и не добиться ничего, сравнимого
с этим!
-- Значит, тебе это нравится, вся эта бойня?
-- Что за глупый вопрос! Это вознаграждает меня за все мои труды, это
прославляет меня, возвышает меня. Вся эта кровавая резня дело моих
рук и рук мне подобных.
-- Неужели ты уже заранее планировал все это, когда подбивал одного
человека совратить своими сочинениями нацию?
-- Да. И для этого он был идеальным орудием. Никто другой не подходил
лучше него для достижения нашей цели -- амбициозный, неудовлетворенный,
аристократичный, самонадеянный, никого не любящий -- в самом широком
смысле этого слова, способный на безрассудную страсть, и следовательно
-- на разочарование, и наконец, что тоже немаловажно, готовый
воспринимать видения.
-- В которых являлся ему ты?
-- Да. Поначалу он видел меня во сне, восхищался мною и стремился мне
подражать.
-- А затем ты начал рассказывать ему о Сверхчеловеке?
-- Да, используя при этом довольно старые аргументы: что женщин
вообще не стоит принимать в расчет; что женская любовь мешает
мужчине; что женщина порабощает мужчину, если он не поработит её сам;
что Природа это дьявол, а не Великая Матерь, и потому её следует
покорять всеми возможными способами; что человек возвышается до
Сверхчеловеческого, когда отвергает всё, что может оказывать на него
влияние, в том числе и Природу, и признаёт лишь то, что дает ему
свободу, например: своё превосходство над другими существами, его
власть над ними, его власть над своими собственными мыслями, власть
над добром и злом, над истиной и ложью.
-- Твоё учение -- само по себе великолепное сочетание истины и лжи,
-- сказал я.
-- Разумеется, -- ответил он, -- но чего ты хочешь? Одной только
истиной этого никогда не удалось бы добиться.
И он указал своей длинной рукой на простиравшееся под нами поле
битвы.
-- А чему еще ты учил своего избранного ученика? -- спросил я.
-- Всему, чему он потом сам учил мир. Когда он удалил из своего
сердца женский лик, я открыл счет, а он решил, что немного
приблизился к Сверхчеловеку. Когда он начал раздуваться от гордости и
чувства собственного превосходства, я записал в свой актив еще одно
очко, а он подумал, что уже совсем близко подошел к Сверхчеловеку.
Когда он читал Евангелие и смеялся про себя над смирением Сына
Человеческого, я приписывал себе сразу два очка -- одно против него,
и еще одно против твоего Христа.
-- Спасибо, -- сказал я, -- за то, что ты причислил меня к
последователям распятого Христа. Тут ты не ошибся.
Не обращая внимания на это мое последнее замечание, он продолжал:
-- Я поддерживал его стремление создать новый идеал вождя, нового
Христа, Антихриста, сурового Немецкого Христа, который должен был
покорить людей не любовью и состраданием, а твердостью и жестокостью.
О, эту работу я проделал великолепно! Многие немцы установили этот
мой идеал на место Сына Марии. Многие немцы поставили меня на место
своего Солнечного Бога и назвали меня Сверхчеловеком, хотя у него и
не хватило смелости прямо назвать меня Антихристом. Напротив, он
приписал мои качества Христу и назвал нас обоих одним именем и,
прикрываясь этим именем, хотел уничтожить всякую жалость и
сострадание в себе самом и во всех других, хотел уничтожить любовь,
потому что она мешала ему стать таким, как я. Это я научил его
поклоняться кресту как символу жестокости, не самопожертвования во
имя любви к человеку, а жертвы во имя себя.
Он замолчал, глядя на звезды, безмятежно сиявшие над нами.
-- Мне кажется, -- сказал я, -- что ты и сам сознаешь превосходство
Христа над Антихристом.
И вновь он не обратил внимания на моё замечание, но продолжил
развивать свою собственную мысль.
-- Какое интеллектуальное наслаждение мне доставляло это превращение
христианской нации в эгоистичных чудовищ, жестоких ко всему, что им
самым не принадлежит! Любого иноплеменника они должны были
ненавидеть, презирать, использовать, высмеивать и оскорблять всеми
возможными способами. Я учил их, что только таким образом они могут
превратиться в сверхлюдей, преодолеть свою человеческую природу.
Пирамида