усиливала мою неуверенность; временами мне хотелось заорать на него, чтобы
он отвел меня обратно в миссию.
День над лесом помрачнел, а тучи из белых стали сначала серыми, затем и
вовсе почернели. Тяжко и давяще они нависли над кронами деревьев. Тишину
взорвал оглушительный раскат грома; вода потоками хлынула на землю, с
беспощадной яростью ломая ветки, срывая листву.
Дав мне знак укрыться под гигантскими листьями, которые он успел
нарезать, Милагрос присел на землю. Я же вместо того, чтобы подсесть к нему,
сняла рюкзак, сняла висевший у меня на поясе сосуд с истолченными костями
Анхелики и стащила с себя майку. Теплая вода благодатными струями забила по
моему измученному телу. Намылив шампунем сначала голову, затем все тело, я
смыла с кожи весь пепел, весь запах смерти. Я повернулась к Милагросу; его
почерневшее лицо изможденно осунулось, а в глазах стояла такая печаль, что я
пожалела о той поспешности, с какой принялась отмываться. Нервными
движениями я стала стирать майку и, не глядя на него, спросила: -- Мы ведь
уже почти дошли до деревни? -- По моему разумению, выйдя из миссии, мы
прошагали далеко за сотню миль.
-- Мы придем туда завтра, -- сказал Милагрос, разворачивая маленький
сверток из обвязанных лианами листьев с жареным мясом. Уголки его рта
приподнялись в лукавой улыбке и резче обозначили морщины вокруг раскосых
глаз. -- То есть, если мы будем идти моим шагом.
Дождь стихал. Тучи разошлись. Я глубоко задышала, наполняя легкие
чистым свежим воздухом. Долго еще после того, как дождь прекратился, с
листвы падали капли.
Поймав отражение солнца, они ослепительно сверкали, словно осколки
стекла.
-- Я слышу, кто-то идет, -- прошептал Милагрос. -- Не шевелись.
Я ничего не слышала -- ни птичьего голоса, ни шелеста листвы. Только я
хотела сказать об этом, как треснула ветка, и на тропе перед нами появился
нагой мужчина. Он был немного выше меня -- примерно пять футов четыре дюйма.
Интересно, подумала я, что делает его более мощным на вид -- его мускулистая
грудь или нагота. В руках у него был большой лук и несколько стрел. Лицо и
тело были покрыты красными извилистыми линиями, которые тянулись по бокам
вдоль ног и заканчивались точками вокруг колен.
Чуть позади него на меня таращились две молодые женщины. В их широко
раскрытых темных глазах замерло изумление. Пучки волокон, казалось,
вырастали у них из ушей. В уголках рта и нижней губе торчали палочки
величиной со спичку. Вокруг талии, на предплечьях, кистях рук и под
коленками виднелись повязки из красных хлопковых волокон. Темные волосы были
коротко острижены и так же, как у мужчины, на их макушках были выбриты
широкие тонзуры.
Никто не произнес ни слова, и страшно разволновавшись, я выкрикнула: --
Шори нойе, шори нойе! Анхелика как-то советовала мне, повстречав в лесу
индейцев, приветствовать их словами "Добрый друг, добрый друг!" -- Айя, айя,
шори, -- ответил мужчина, подходя поближе. Его уши были украшены перьями,
торчавшими из обоих концов коротких, с мой мизинец, тростинок, воткнутых в
мочки. Он завел разговор с Милагросом, сильно жестикулируя, и то рукой, то
кивком головы показывая на тропу, ведущую в заросли. Несколько раз подряд он
поднимал руку над головой, вытянув пальцы так, будто хотел дотянуться до
солнечного луча.
Я сделала женщинам знак подойти ближе, но они с хихиканьем спрятались в
кустах. Увидев бананы в висевших у них за плечами корзинах, я широко открыла
рот и показала рукой, что хочу попробовать. Старшая из женщин осторожно
подошла, не глядя на меня, отвязала корзину и отломила от грозди самый
мягкий и желтый банан. Одним ловким движением она вынула изо рта палочки,
впилась зубами в кожуру, надкусила ее вдоль, раскрыла и прямо мне под нос
подсунула очищенный плод.
Это был самый толстый банан странной треугольной формы, который я
когда-либо видела.
-- Очень вкусно, -- сказала я по-испански, поглаживая себя по животу.
По вкусу он был похож на обычный банан, но оставил во рту толстый налет.
Она подала мне еще два. Когда она начала очищать четвертый, я
попыталась дать ей понять, что уже наелась.
Улыбнувшись, она уронила недоочищенный банан на землю и положила руки
мне на живот. Руки у нее были загрубевшие, но тонкие нежные пальцы были
ласковы, когда она неуверенно потрогала мою грудь, плечи и лицо, словно
желая убедиться, что я на самом деле существую. Она заговорила высоким
гнусавым голосом, напомнившим мне голос Анхелики. Потом оттянула резинку
моих трусов и подозвала свою товарку посмотреть. Только теперь я
почувствовала смущение и попыталась отстраниться. Смеясь и радостно
повизгивая, они обняли меня и принялись оглаживать спереди и сзади. Они были
немного ниже меня ростом, но довольно плотно сложены; рядом с этими
полногрудыми, широкобедрыми, с выпуклыми животами женщинами я выглядела
совершенным ребенком.
-- Они из деревни Итикотери, -- сказал по-испански Милагрос,
повернувшись ко мне. -- Этева и две его жены, и еще другие люди из деревни
устроили на несколько дней лагерь на старом заброшенном огороде недалеко
отсюда. Он взял лук и стрелы, оставленные было у дерева, и добавил: --
Дальше мы пойдем вместе с ними.
Тем временем женщины обнаружили мою мокрую майку. Не успела я набросить
ее на себя, как они в полном восторге стали тереть ее о свои раскрашенные
лица и тела.
Растянутая и вымазанная красной пастой оното, она висела на мне, как
огромный грязный рисовый мешок.
Я уложила сосуд с пеплом в рюкзак, и когда вскинула его себе на спину,
женщины неудержимо захихикали. Подошел Этева и встал рядом со мной; он
окинул меня внимательным взглядом карих глаз, потом с широкой улыбкой,
осветившей все лицо, провел пальцами по моим волосам.
Точеный нос и нежный изгиб губ придавали его округлому лицу почти
девичий облик.
-- Я пойду с Этевой по следу тапира, которого он недавно засек, --
сказал Милагрос, -- а ты пойдешь с женщинами.
Какое-то мгновение я таращилась на него, не веря своим ушам.
-- Но... -- выдавила я наконец, не зная, что еще сказать. Должно быть,
выглядела я очень забавно, потому что Милагрос расхохотался; его раскосые
глаза почти скрылись между лбом и высокими скулами. Он положил руку мне на
плечо, стараясь быть серьезным, но на губах его держалась озорная улыбка.
-- Это народ Анхелики и мой народ, -- сказал он, вновь поворачиваясь к
Этеве и двум его женам. -- Ритими ее внучатая племянница. Анхелика никогда
ее не видела.
Пирамида