проснулась, осознание потрясло меня, как это случалось всякий
раз в течение прошедшей недели. Это был не простой сон, и я
знала его смысл.
Нагваль Мариано Аурелиано поведал мне однажды, что маги,
когда говорят друг с другом, рассказывают притчу, что магия --
это птица; они называют ее птицей свободы. Они говорят, что
птица свободы летает лишь по прямой и никогда не возвращается
дважды. Они считали также, что нагваль приманива
1000
ет птицу
свободы. Именно он увлекает ее и заставляет распространить свою
тень на путь воина. Без тени нет направления.
Смысл моего сна в том, что я потеряла птицу свободы. Я
утратила нагваля и с ним все надежды и цели. И самая большая
тяжесть на душе была от того, что птица свободы улетела так
скоро, даже не оставив мне времени поблагодарить всех должным
образом, не оставив времени выразить мое бесконечное
восхищение.
Я убедила всех магов, что никогда не приму их мир или их
личности как само собой разумеющееся, но на самом деле я
приняла, особенно Исидоро Балтасара. Мне казалось, что он
собирается быть со мной вечно. Внезапно они ушли, все вместе,
как порывы ветра, как падающие звезды. И они взяли с собой
Исидоро Балтасара.
Я просидела до конца недели у себя в комнате, задавая себе
один и тот же вопрос: возможно ли, что все они исчезли?
Бессмысленный и излишний вопрос, показавший, что то, что я
испытала и чему была свидетелем в их мире, не изменило меня.
Все это раскрывало мою истинную природу: мягкую и
сомневающуюся. Что касается магов, то они говорили мне, что их
окончательная цель сгореть в огне изнутри, исчезнуть, быть
поглощенными силой осознания. Старый нагваль и его партия магов
были готовы к этому, но я ничего не знала. Они готовили себя
практически всю жизнь к окончательному дерзкому шагу:
сновидеть, что они ускользнули от смерти -- такой, как мы себе
ее представляем, -- и проскользнуть в неизвестное, повышая без
потерь общий уровень их энергии.
Более всего я расстраивалась, когда вспоминала, как мое
обычное второе "я" проявлялось, когда я меньше всего этого
ожидала. Не то, чтобы я не верила их колоссальным
сверхчеловеческим целям и устремлениям. Скорее я, трактуя их
для себя, объединяла и подчиняла повседневному миру здравого
смысла -- возможно не полностью, но так, чтобы представления о
них мирно сосуществовали у меня рядом с обычными для меня
представлениями об окружающем мире.
Маги действительно пытались подготовить меня для того,
чтобы я могла стать свидетелем их окончательного путешествия;
то, что они однажды исчезнут, я тоже вполне могла себе
представить. Но ничто не в состоянии было подготовить меня к
последующим боли и отчаянию. Меня захлестывали волны печали, из
которой, как я знала, не выберусь уже никогда. В этом
заключалась моя участь.
Ощутив, что у меня есть все шансы еще глубже погрузиться в
отчаяние, если я еще хоть на мгновение останусь в гамаке, я
поднялась и приготовила себе завтрак -- подогрела вчерашние
остатки ужина: тортильи, рис и фасоль. Это была моя обычная
пища в течение последних семи дней, исключая обед, к которому я
добавляла банку норвежских сардин, купленных в бакалейном
магазине в ближайшем городе (я скупила все имеющиеся в наличии
консервы). Фасоль тоже была консервированной.
Я вымыла посуду и протерла полы. Затем с веником в руке я
прошлась по комнатам в поисках какой-нибудь вновь появившейся
грязи или паутины в забытом углу. С самого приезда я ничего
другого не делала, кроме того, что вылизывала полы, мыла окна и
стены, подметала коридоры и патио. Уборка всегда отвлекала меня
от проблем, всегда успокаивала. Но не сейчас. Несмотря на то,
что я энергично принялась за уборку, у меня никак не получалось
отвлечься от боли и ноющей внутренней пустоты.
Резкий шелест листьев прервал мое занятие. Я вышла из
дома. Порывы ветра проносились сквозь ветви деревьев. Его сила
испугала меня. Я уже хотела закрыть окна, когда ветер внезапно
успокоился. Глубокое уныние стелилось по двору, охватывало
кусты и деревья, цветы и грядки овощей. Даже светло-лиловая
вьющаяся по стене бугенвиллея была охвачена печалью.
Я прошлась вокруг фонтана колониального стиля,
построенного в центре двора, и встала коленями на широкий
каменный выступ. Ни о чем не думая, я вытащила листья и мусор,
упавшие в воду. Потом поднялась и поискала свое отражен
1000
ие в
гладкой поверхности воды. Рядом с моим лицом появилось очень
красивое, застывшее и худое лицо Флоринды.
Ошеломленная, я смотрела на отражение, загипнотизированная
ее огромными, темными, искрящимися глазами, которые ярко
контрастировали с заплетенными в косу белыми волосами. Она
медленно улыбнулась. Я улыбнулась в ответ.
-- Я не слышала, как ты подошла, -- прошептала я, боясь,
что ее образ может исчезнуть, боясь, что это только сон.
Она опустила свою руку мне на плечи, потом села рядом со
мной на каменном выступе. -- Я собираюсь пробыть с тобой очень
недолго, -- сказала она. -- Хотя я еще вернусь.
Я обернулась и выплеснула всю боль и отчаяние, которые
накопились во мне.
Флоринда пристально смотрела на меня. Ее лицо выражало
неизмеримую печаль. Внезапные слезы появились у нее на глазах,
-- слезы, которые ушли так же быстро, как и появились.
-- Скажи мне, где Исидоро Балтасар? -- спросила я.
Отвернув лицо, я дала волю едва сдерживаемым слезам.
Плакать меня заставляли не жалость к себе и даже не печаль, но
глубокое ощущение неудачи, вины и потери, овладевшие мной.
Пирамида