Мне придется подтолкнуть ее, подумал он и сам себе не поверил. Не его – ее.
Он набирался духу это сделать. Чарли уже стояла на нижней ступеньке, взявшись за следующую перекладину. И тут Кэп, о котором все забыли, начал кричать.
Вид у Дона Джулза, ворвавшегося в здание через несколько минут после ухода Кэпа и Энди, был такой, что Ричард, дежуривший на своем посту, выхватил оружие из полуоткрытого ящика.
– Что... – только и успел он сказать.
– Тревогу! Давай тревогу! – завопил Джулз.
– А у вас есть полно...
– Есть у меня, кретин, полномочия! Девчонка! Девчонка хочет сбежать!
На приборной панели у Ричарда были два простейших десятеричных наборника, которые устанавливались поворотом ручки. Ричард, не долго думая, установил шифр слева насемерке. Джулз, уже успев обогнуть стол, установил шифр справа на единице. Через секунду с приборной панели стал разноситься утробный сигнал, мгновенно подхваченный динамиками на всей территории Конторы.
Рабочие побросали свои газонокосилки и ринулись к ангарам, где хранились винтовки. Защелкнулись электронные дверные замки, пряча от греха подальше ЭВМ с их соблазнительной информацией. Глория, секретарша Кэпа, достала личное оружие. Агенты, весь наличный состав, расстегивая на ходу пиджаки, бежали к динамикам в ожидании инструкций. Вместо слабого тока на внешнее заграждение сразу поступило столько вольт, что они могли бы убить все живое. Почуяв, как по звуку сирены Контора приходит в состояние боевой готовности, доберманы, охранявшие полосы между двумя ограждениями, истерично залаяли и заметались. Ворота, отделявшие Контору от внешнего мира, намертво закрылись. При этом хлебному фургону, обслуживавшему гарнизонный магазин, как ножом срезало задний бампер; окажись шофер менее удачливым, его бы убило током наместе.
Нескончаемый звук сирены въедался в подсознание.
Джулз сорвал микрофон с приборной панели.
– Готовность – ярко-желтый. Повторяю, готовность – яркожелтый. Тревога боевая. Окружить конюшни. Предельная осторожность. – Он попыталс вспомнить кодовое наименование, под которым проходила Чарли, и не вспомнил. Каждый день меняют, черт бы их подрал. И тогда Джулз объявил по-простому, без затей: – Там девчонка, и она готова на все! Повторяю, она готова на все!
Экстренное сообщение застигло Орва Джеймисона в фойе третьего этажа северного особняка; он стоял, держа в руке свою «пушку». Выслушав директиву Джулза, он так и сел и первым делом зачехлил оружие.
– Так-так, – пробормотал он себе под нос, видя, как трое его партнеров по бильярду выбегают в коридор. – Лично я пас, так что без меня. Другие пусть мчатся туда, как гончие по свежему следу. Они не были на ферме Мэндерсов. Они еще не видели эту третьеклассницу во всем блеске.
Больше всего О'Джею хотелось сейчас найти ямку поглубже.
Кэп Холлистер мало что слышал из трехсторонних переговоров между Чарли, ее отцом и Рэйнбердом. Кэп находился в простое: старые указания он выполнил, новых не получил. Слова обтекали его бессмысленными потоками, ничто не мешало ему сосредоточиться на гольфе и ползающих гадах, на битах с железными головками и боа-констрикторах,на клюшках и гремучих змеях, на нибликах и питонах, способных заглотать целого козленка. Ему определенно не нравилось это место. Разбросанное здесь и там сено напоминало ему своим запахом только что подстриженную площадку для гольфа. Не где-нибудь, а именно в скошенной траве укусила змея его брата, когда самому Кэпу было три годика, и хотя змея была не такая уж опасная, его старший брат заголосил, просто-таки заголосил, а вокруг пахло сеном, клевером, тимофеевкой, и его старший брат, самый сильный и отважный на свете, голосил, девятилетний Леон Холлистер, взрослый, мужественный мальчик, голосил: «Скорей беги за папой!» – он держал обеими руками опухающую ногу и обливался слезами, – и когда трехлетний малыш, лепеча что-то от страха бросился выполнять его приказ, она проползла по его ноге, прямо по ноге, как осклизлая водоросль, – уже после доктор сказал, что укус не опасный, что змея, по-видимому, укусила перед тем кого-то другого и выпустила почти весь свой яд, но Ленни решил, что он умирает, а воздух тогда был пропитан медовыми запахами летней травы, в которой прыгали кузнечики и стрекотали, как водится, и плевались в обидчика табачной жидкостью («Плюнь – выпущу», – говорили они мальчиками в Небраске), да то были чудо-запахи и чудо-звуки, запахи и звуки игры в гольф... если бы только не отчаянье в голосе брата и не это прикосновение к ноге чешуйчатого тела, отчего его взгляд камнем упал вниз, а там – плоская треугольная головка и черные глаза... она проползла по его ноге, спеша укрыться в траве, высокой, как на недостриженной площадке для гольфа... точно такой же был тогда запах... неудивительно, что ему не понравилось это место.
БИТЫ С ЖЕЛЕЗНЫМИ ГОЛОВКАМИ, И ГАДЮКИ, И КОРОТКИЕ КЛЮШКИ, И МЕДЯНКИ...
Слепо метался рикошет по безумной траектории, и так же слепо блуждал взгляд Кэпа в полумраке конюшен, пока Джон Рэйнберд воевал с обоими Макги. Наконец он уставился на зеленый пластмассовый шланг, местами оплавленный, на стене возле покореженной водопроводной трубы. Кольца шланга, висевшего на крюке, частично скрадывались остатками пара.
Внезапно в нем вспыхнул панический страх, столь же опасный, как случайная искра в заброшенной шахте, куда просочился газ. В первые мгновения страх был такой всеобъемлющий, что он не мог даже выдохнуть, не говоря уже о том, чтобы закричать, предупредить об опасности. Голосовые связки намертво сомкнулись.
Потом отпустило. Кэп судорожно, одним глотком втянул полные легкие воздуха и издал душераздирающий вопль:
– ЗМЕ-Я-ААААА!
Он не бросился бежать. Как ни сдал он, бежать Кэп Холлистер был нс приучен. Он сделал несколько шагов на несгибающихся ногах, как заржавевша механическая кукла, и схватил прислоненные к стене грабли. Он приготовилс забить, порубить, искрошить эту гадину. Сейчас... сейчас он...
СЕЙЧАС ОН СПАСЕТ ЛЕНЧИ!
Он бросился к оплавленному шлангу, воинственно размахивая граблями.
Дальше все произошло в считанные секунды.
Агенты, почти все имевшие при себе личное оружие, и садовые рабочие, почти все вооруженные винтовками, цепью окружали приземистые г-образные конюшни, когда послышался протяжный вопль. Мгновение спустя – тяжелый глухой стук и что-то вроде сдавленного крика боли. Спустя еще мгновение донеслись частые удары и тут же – отрывистый ватный звук, какой мог издать только пистолет с глушителем.
Цепочка людей, окружавших конюшни, приостановилась, а затем вновь начала смыкаться.
Когда Кэп завопил и ринулся за граблями, внимание Рэйнберда отвлеклось на один лишь миг, но и этого мига оказалось достаточно. Дуло, нацеленное Энди в голову, молниеносно поймало новую мишень – Кэпа; сработал инстинкт готового к прыжку тигра. И этот природный инстинкт сослужил ему плохую службу – та самая пороховая бочка, на которой он так долго просидел, взорвалась, и его отбросило взрывом.
Энди подтолкнул его столь же молниеносно, ибо и у него сработал инстинкт. Когда дуло переметнулось на Кэпа, он крикнул Рэйнберду: «Прыгай!» – и дал такой силы посыл,какой ему давать еще не приходилось. От адской боли, разорвавшейся в мозгу шрапнелью, у него помутилось в голове, и он почувствовал, как там что-то сместилось, окончательно и бесповоротно.
Перегорело, подумал он. Мысль увязла в какой-то каше. Он пошатнулся. Вся левая половина разом онемела. Левая нога отказывалась служить.
(к тому шло, замыкание, перегорело, зараза)
Рэйнберд обеими руками резко оттолкнулся от края сеновала. На его лице изобразилось почти комическое недоумение. Но пистолет он не выпустил; даже все себе отшибив при падении, распластанный на полу, со сломанной ногой, он не выпустил пистолет. Он не сумел подавить крик от боли и замешательства, но пистолет он не выпустил.
А Кэп в исступлении уже колотил граблями по зеленому шлангу. Губы его беззвучно шевелились, разбрызгивая слюну.
Рэйнберд оторвался от поло. Волосы упали на лицо. Он мотнул головой, чтобы они не мешали обзору. Его единственный глаз сверкал в полумраке. Рот скривила горькая гримаса. Он поднял пистолет и навел его на Энди.
– Нет! – вырвалось у Чарли. – Нет!
Рэйнберд выстрелил, дымок просочился сквозь сетку глушителя. Пул вонзилась в стену позади безвольно поникшей головы Энди; полетели свежие щепки. Рэйнберд подставил для упора здоровую руку и снова выстрелил. Голову Энди так и отбросило вправо, из шеи – с левой стороны – хлынула кровь.
– Нет! – Чарли в ужасе закрыла лицо. – Папочка! Папа! Рука, поставленная для упора, соскользнула, и ладонь Рэйнберда беспомощно проехала по деревянному полу, оставившему в ней не одну занозу.
– Чарли, – прошептал он. – Чарли, посмотри на меня.
Цепь наступавших наконец замкнула кольцо вокруг конюшен; люди остановились, не зная, как быть дальше.
– Девчонка! – сказал Джулз. – Убираем девчон...
– Нет! – донесся ее крик, словно она услышала Джулза. И через секунду: – Папочка! Папа!
Затем раздался еще выстрел, на этот раз куда более громкий, и одновременно с выстрелом полыхнула такая яркая вспышка, что все невольно заслонили глаза. Из открытой двери конюшен выплеснула обжигающая волна, заставившая людей попятиться. А потом все увидели дым – дым и красные сполохи. И в недрах этого ада с детским лицом – заржали лошади.
Услышав обращенные к ней слова Рэйнберда, Чарли, хотя она бежала к отцу и мысли ее путались, – обернулась. Он лежал на животе и пыталс укротить пистолет, который так и плясал в его вытянутых руках.
Невероятно, но он улыбался.
– Вот так, – прохрипел он. – Чтобы видеть твои глаза. Я люблю тебя, Чарли.
И выстрелил.
И тут стихия, выйдя из-под ее контроля, как бешеная вырвалась наружу. На пути к Рэйнберду стихия испарила кусочек свинца, который бы наверняка поразил в голову свою жертву. Мгновение казалось, что воздушная стру колышет одежду Рэйнберда, а также Кэпа, находившегося чуть дальше, – и что больше ничего не происходит. Но колыхаласьне только одежда, сама плоть колыхалась, тая как воск и обнажая кости, которые на глазах обугливались и пригорали.
Неожиданной яркости блиц на какое-то время ослепил Чарли; но если глаза ничего не видели, то в ушах стояло ржание лошадей, обезумевших от страха в своих стойлах... и еще пахло паленым.
ЛОШАДИ! ЛОШАДИ! – отпечаталось в сознании. Она кружила на месте, ничего не видя перед собой. Сон обернулся явью. Это был и он, и не он. На какой-то миг возникла иллюзия, что она снова в аэропорту Олбани, маленька девочка, и ростом на пять сантиметров пониже и худее на пять кило, а главное, совсем еще простодушная маленькая девочка, и в руках у нее пакет, выуженный из мусорной урны, она ходи) по кабинам и дает им тычки взглядом, и серебро к ней в пакет так и сыплется из щели возврата монет...
Вот и сейчас она дала тычок, можно сказать, сама того не желая, и что ей теперь делать, спрашивается?
А тем временем всколыхнувшийся раскаленный воздух пробежал из конца в конец длинный проход между стойлами. Железные засовы, деформируясь и плавясь, падали на пол один за другим.
Словно выпущенная из некой биопушки, сметя по дороге Кэпа с Рэйнбердом, стихия с ревом выбила заднюю стену конюшен и подняла на воздух десяки досок и бревен. Щепки разлетелись веером ярдов на шестьдесят, раз тех, кто подвернулся ненароком, не хуже крупной картечи. Агенту Клейтону Брэддоку аккуратно срезало голову обломком деревянной обшивки, просвистевшим, как бумеранг. Его соседа раскроил пополам брус – этакий сорвавшийся пропеллер. Третьему отхватил ухо дымящийся клин, а он даже не сразу осознал это.
Неровная цепь наступавших вмиг рассыпалась. Кто не мог бежать, уползал. Лишь один человек не сразу обратился в бегство. Это был Джордж Седака, тот самый, что вместе с Орвилом Джеймисоном перехватил письма Энди на безлюдном шоссе в Нью-Гэмпшире. Седака, которому надлежало быть в Панама-сити, по случайности застрял в Конторе. Агент слева от него стонал на земле. Справа лежал бедняга Клейтон Брэддок.
Седака же был словно заговорен. Обломки и горящие щепки облетали его стороной. Огромный крюк, на каких подвешивают тюки, вонзился в землю своим беспощадно острым концом в каких-то сантиметрах от его ноги. Металл еще был раскален докрасна.
Дыра в конюшнях зияла такая, будто з этом месте заложили не один пакет динамита. Рухнувшие и еще охваченные пламенем стропила образовали черную яму метров восьми вдиаметре. Основная масса обломков, выбитая, как пробка, взрывной волной невиданной силы, обрушилась на большую кучу компоста и устроила целый пожарище; занималось и то немногое, что уцелело от задней стены конюшен.
Седака слышал, как храпят и ржут лошади, видел, как зловещие оранжево-красные языки пламени пожирают сухое сено, врываясь на второй ярус. Это было все равно что увидеть ад в иллюминатор.
«Все, – решил Седака, – с меня хватит».
Одно дело совершить налет на безоружного почтальона в тихом месте и другое... Джордж Седака зачехлил пистолет и обратился в бегство.
Растерянная, она никак не могла осмыслить происходящее.
– Папа! – кричала она. – Папа! Папочка! Все размыто, призрачно. Горячий удушливый дым и красные вспышки. Удары копыт в дощатые двери. А засова уже нет, и двери настежь. И лошади вырываются.
Чарли, упав на колени, искала отца, искала на ощупь, а мимо проносились лошади – тени, абрисы лошадей. Обрушилась балка в снопе искр, и сразу вспыхнуло сено в каком-то стойле. В меньшем отсеке конюшен с грохотом взорвался бак с бензином для трактора – точно великан откашлялс тридцатью галлонами горючего.
Чарли ползла как слепая, выставив перед собой руки; копыта проносились над самой ее головой. Вот одно чиркнуло по плечу и опрокинуло навзничь. Ее рука наткнулась наботинок.
– Папа? – Голос ее дрожал. – Папа?
Он был мертв. Еще бы не мертв. Все мертво. Сама земля горит. Сначала мать убили, теперь отца.
Зрение постепенно возвращалось к ней, но предметы словно плавали в тумане. Жар накатывал волнами. Ведя рукой по его ноге, она добралась до ремня, потом пальцы осторожно скользнули вверх по рубашке и вдруг нащупали что-то влажное, липкое. Набухающее. Она окаменела.
– Папа, – прошептала она.
– Чарли?
Едва различимый хрип... но, несомненно, его хрип. Рука отца нашла ее лицо; он потянул ее к себе.
– Нагнись... ближе.
Она подползла вплотную, и тут его лицо выплыло из серого марева. Вс левая сторона опустилась вниз, застыла, левый глаз налился кровью, как в то утро в мотеле Гастингс Глен.
– Папа, что же это... – простонала она.
– Некогда, – сказал он. – Слушай, Слушай меня!
Она склонилась над ним, слезы закапали ему на лицо.
– К этому шло, Чарли... И нечего плакать. Сейчас...
– Нет! Нет!
– Хватит! – оборвал он ее грубо. – Сейчас они попытаются убить тебя. Так ты... не церемонься. Хватит в перчатках. – У него вышло «в певчатках», ибо говорить он мог лишь уголком перекошенного рта. – Не давайся им, слышишь! И не дай им замести следы. Чтобы не сказали потом... случайный пожар...
Он с трудом приподнял голову, ловя губами воздух. Снаружи, сквозь треск прожорливого огня, пробились хлопки выстрелов, не имевших, казалось, никакого отношения к происходящему. Только с лошадьми, опять что-то с лошадьми...
– Папочка, не разговаривай... тебе нельзя.
– Не... когда. – Он чуть привстал на правом локте, чтобы лучше ее видеть. Изо рта с обеих сторон текла кровь. – Ты должна сделать все, чтобы вырваться, слышишь? – Она вытерла с его губ кровь краем джемпера. Спину обожгло. – Сделай все, чтобы вырваться. Будут мешать – убивай. Война так война. Пусть знают... – Голос его слабел. – Все сделай, чтобы вырваться. Сделай это для меня, Чарли. Поняла?
Она кивнула.
Где-то сзади рухнула еще одна балка, крутанувшись в воздухе огненным колесом фейерверка. На них дохнуло жаром, точно из печной трубы. Искры, как голодная мошкара, впивались в тело, прежде чем погаснуть.
– Сделай... – Он откашлялся кровью и через силу выговорил: – Сделай так, чтобы это никогда не повторилось. Сожги все это, Чарли. Все сожги.
– Папа...
– Иди же. Сейчас... рухнет.
– Я тебя не оставлю, – сказала она дрожащим беспомощным голосом.
На лице его появилось подобие улыбки. Он привлек ее к себе еще ближе, словно хотел что-то шепнуть на ухо. И – поцеловал.
– Я тебя оч...
Это были его последние слова.
За отсутствием старших по рангу Джулзу пришлось взять командование на себя. Он выжидал сколько мог после выстрелов в конюшнях, он был уверен, что вот-вот перед ним появится живая мишень. Но Чарли не появлялась, а тем временем наиболее глазастые уже углядели, что творится позади конюшен, и тогда он понял – если он хочет их задержать, надо действовать. Он двинулс вперед, и люди за ним. Лица у всех напряглись, посуровели. Вот теперь стало видно: не для того вышли, чтобы ворон пострелять.
В дверном проеме мелькнула тень. Она! Все разом вскинули винтовки. Двое открыли огонь, еще не видя цели. Но вот...
То была не она, то были лошади – пять, восемь, десять, – морды в пене, зрачки белые, безумные.
Пальцы сами нажали на спуск. Даже наиболее хладнокровные, успевшие сообразить, кто перед ними, втянулись в общую пальбу. Это была бойня. Две лошади завалились вперед на полном скаку; одна из них напоследок горестно заржала. Трава окрасилась кровью, такой яркой в этот ясный октябрьский день.
– Стойте! – заорал Джулз. – Стойте, дьявол вас! Это же лошади, лошади!
С равным успехом король Канут некогда пытался укротить морскую стихию. Людей обуял страх перед невидимой силой; от завывания сирены и этих слов «готовность ярко-желтый», от вида пожарища, охваченного черными клубами дыма, и грохота взорвавшегося бака с горячим, от всего этого нервы у людей натянулись до предела, а тут вдруг мишени, в которые можно разрядить винтовку... и они разряжали.
Две лошади остались лежать на траве без движения, у третьей тяжело вздымались бока; упав, она перегородила дорожку, посыпанную измельченным кирпичом. Те, что неслись следом, резко взяли влево и, ничего не вид перед собой, помчались прямо на людей. Трое или четверо успели отскочить, но у одного заплелись ноги, и его, кричащего, затоптали.
– Хорош! – орал Джулз. – Хорош, говорю! Отставить огонь, кретины! Отставить, кретины!
Но бойня продолжалась. Глядя перед собой пустыми, отчужденными глазами, люди перезаряжали оружие. Многие из них, подобно Рэйнберду, были ветеранами вьетнамской войны, и на их лицах, выжатых и застывших, лежала печать былых кошмаров, возведенных в степень безумия. Кое-кто прекратил пальбу – одиночки. Пять лошадей полегло. Нескольким удалось спастись, среди них Некромансеру, чей хвост развевался, словно флаг на боевом корабле.
– Девчонка! – заорал кто-то, показывая на дверь конюшен. – Девчонка!
Поздно. Они только что разделались с лошадьми и не могли с ходу переключиться. Не успели все развернуться в сторону Чарли – в глаза бросилась жалкая фигурка в свитерке, в синих гольфах, поникшая голова, – а навстречу им уже бежали дорожки огня, точно нити губительной паутины.
Вновь стихия захлестнула Чарли, и это было ее спасение. Боль утраты, невыносимо острая, сразу пошла на убыль, притупилась.
Скачать книгу [0.20 МБ]
Пирамида