Ночью Детта молчала… но наутро все еще была тут как тут.
За день они прошли всего две мили, хотя Детта не старалась опрокинуть кресло. Быть может, подумал Эдди, она становится слишком слаба для попыток саботажа. Или же поняла, что в них, собственно, нет необходимости. Сходились воедино три роковых фактора: усталость Эдди, ухудшающееся состояние Роланда и наконец начавшиеся после бесконечных дней однообразия изменения пейзажа.
Песчаные западенки теперь попадались реже, но это было слабое утешение. Земля пошла комковатая, все больше напоминавшая убогое неудобье и все меньше – песок (местами росли пучки бурьяна; при взгляде на них возникало такое чувство, будто им стыдно, что они здесь). Из этого странного сочетания песка с землей выступало великое множество крупных камней, и Эдди обнаружил, что лавирует, объезжая их, так же, как раньше лавировал с креслом Владычицы среди песчаных ловушек. Он понимал: довольно скоро прибрежного песка не останется вовсе. Медленно, но верно приближались холмы, бурые и унылые. Между холмами вились лощины. Эдди чудилось, будто это зарубки, оставленные тупым топором некоего неуклюжего великана. Вечером, уже засыпая, он услышал наверху, в одном из таких ущелий, нечто, схожее с пронзительным визгом очень крупной кошки.
Полоса прибрежного песка казалась бесконечной, но юноша постепенно начинал сознавать: предел у нее все-таки есть. Эти разрушенные дождями и ветрами холмы намеревались где-то впереди попросту вытеснить ее, свести на нет, строем прошагать к морю и войти в него – быть может, чтобы стать сперва своего рода мысом или полуостровом, а затем цепочкой островов архипелага.
Это тревожило его, но состояние Роланда тревожило его больше.
Теперь стрелок не столько сгорал в лихорадке, сколько словно бы таял, исчезал, становился прозрачным.
Опять появились багровые полосы, безжалостно поднимавшиеся по внутренней стороне правого предплечья к локтю.
Последние два дня Эдди непрерывно смотрел вперед, щурясь в надежде разглядеть вдали дверь – ту самую волшебную дверь. Последние два дня он ждал возвращения Одетты.
Ни дверь, ни Одетта не появлялись.
Вечером – Эдди уже засыпал – его посетили две страшных мысли (так иногда за явным смыслом анекдота кроется второй, тайный):
Что, если никакой двери нет?
Что, если Одетта Холмс мертва?
– Проснись и пой, козел драный! – Надтреснутый, визгливый голос Детты вырвал Эдди из небытия. – Кажись, теперь остались только ты да я да мы с тобой, ягодка. Сдаетсямне, дружок твой, наконец, приказал долго жить. Небось, уж черта в пекле в жопу дерет.
Эдди посмотрел на Роланда, калачиком свернувшегося под одеялом, и на один ужасный миг подумал, что стерва права. Потом стрелок пошевелился, издал сиплый стон и, шаря по земле руками, принял сидячее положение.
– Е-мое, вы гляньте! – Детта так много визжала и вопила, что теперь голос у нее временами почти полностью пропадал, превращаясь в неясный шепот сродни посвисту зимнего ветра под дверями. – А я думала, начальник, ты дал дуба!
Роланд медленно поднимался с земли. Эдди опять показалось, будто стрелок цепляется за перекладины невидимой лесенки, и он ощутил злую жалость – знакомое, рождавшее странную ностальгию чувство. Секундой позже он понял: так бывало, когда они с Генри смотрели по телевизору бокс, и один боксер ранил другого – ранил страшно, жестоко, еще и еще. Толпа вопила, требуя крови, вопил, требуя крови, Генри, но Эдди, сидя перед телевизором, только посылал мысленные волны судье: «Прекрати это, мужик, что ты, ослеп на хуй, что ли? Он там у тебя кончается! КОНЧАЕТСЯ! Прекращай бой, мать твою еби!»
Прекратить этот бой не было никакой возможности.
Роланд поглядел на нее загнанными, лихорадочно блестевшими глазами.
– Так думали многие, Детта. – Он посмотрел на Эдди. – Ты готов?
– Похоже, так. А ты?
– Да.
– Ты в силах?
– Да.
Они двинулись дальше.
Около десяти часов Детта принялась тереть виски.
– Стойте, – сказала она. – Меня мутит. Кажись, щас вывернет.
– Наверное, виноват вчерашний плотный ужин, – отозвался Эдди, не останавливаясь. – Не надо было тебе есть десерт. Я же говорил, пирог с шоколадной глазурью – пища тяжелая.
– Меня щас вывернет! Я…
– Эдди, стой! – велел стрелок.
Эдди остановился.
Женщина в кресле вдруг судорожно задергалась, словно сквозь нее пропустили ток. Широко раскрывшиеся глаза свирепо засверкали неведомо на что. Она закричала:
– Я РАСКОКАЛА ТВОЮ ТАРЕЛКУ, СИНЬКА, СТАРУШЕНЦИЯ ТЫ ВОНЮЧАЯ! РАСКОКАЛА, БЛЯДЬ, И РАДА, ЧТО…
Внезапно она перегнулась вперед и, если бы не веревки, выпала бы из кресла.
«Господи Иисусе, умерла! С ней случился удар, она умерла», – подумал Эдди. Он двинулся в обход кресла, памятуя о том, какой коварной и гораздой на всякие штуки может быть эта женщина, и остановился – так же внезапно, как пошел. Он посмотрел на Роланда. В ту же секунду посмотрел на него и Роланд. Его взгляд был совершенно непроницаем и ничего не выдавал.
Потом женщина застонала. Открыла глаза.
Ее глаза.
Глаза Одетты.
– Боже милостивый, я опять упала в обморок, да? – сказала она. – Ради Бога извините, что вам пришлось меня привязать. Дурацкие ноги! Наверное, я могла бы сесть чуть повыше, если бы вы…
Тут уж подкосились ноги у Роланда, и он без чувств медленно опустился на землю примерно тридцатью милями южнее того места, где оканчивалось Западное Взморье.
5.ПЕРЕТАСОВКА
Эдди Дийну уже не казалось, что они с Владычицей плетутся по последним ярдам прибрежной полосы. В его представлении они даже не шли. Они словно бы летели.
Одетта Холмс по-прежнему явно не питала к Роланду ни доверия, ни симпатии. Однако отчаянное положение стрелка нашло в ней и понимание, и отклик. Теперь Эдди казалось, что вместо мертвой глыбы резины и металла, к которой по чистой случайности приторочено человеческое тело, он толкает едва ли не планер.
«Идите. Раньше я присматривал за тобой, и это было важно. Теперь я буду только задерживать тебя».
Юноша почти сразу же убедился, до чего прав стрелок. Эдди толкал кресло, Одетта работала рычагами.
За пояс штанов Эдди был засунут один из револьверов стрелка.
«Помнишь, как я велел тебе быть начеку, а ты не послушался?»
«Да».
«Скажу еще раз: будь настороже. Всякую минуту. Если вернется другая, не жди ни секунды. Дай ей по башке».
«Что, если я убью ее?»
«Тогда все будет кончено. Но если она убьет тебя, нам тоже крышка. А она попытается, если вернется. Попытается».
Эдди не хотел бросать Роланда. Не только из-за кошачьего вопля в ночи, хоть он не шел у юноши из головы. Просто Роланд стал его единственным пробным камнем в этом мире, чужом и для Эдди, и для Одетты.
И все-таки он понимал, что стрелок прав.
– Не хотите отдохнуть? – спросил молодой человек Одетту. – Еще осталось, чем подкрепиться.
– Пока нет, – ответила женщина, хотя ее голос звучал устало. – Но скоро захочу.
– Ладно. Но хотя бы бросьте рычаги. У вас нет сил. Вас… понимаете, ваш желудок…
– Ну, хорошо. – Одетта обернулась (ее лицо блестело от пота) и благосклонно улыбнулась Эдди, отчего тот почувствовал сразу и слабость, и прилив сил. За такую улыбку он мог бы отдать жизнь… и, как ему думалось, отдал бы, потребуй того обстоятельства.
Он от души надеялся, что обойдется без этого, но, разумеется, вовсе исключить такую возможность было нельзя. Время переросло в вопрос жизни и смерти, в нечто, важное до крика.
Одетта опустила руки на колени, и Эдди покатил кресло дальше. Тянувшийся за ними след терял четкость, поскольку прибрежный песок становился все тверже, зато повсюду в беспорядке были разбросаны камни. Они могли стать причиной катастрофы, попасть в которую при той скорости, с какой двигались путники, ничего не стоило. Случись что-то действительно серьезное, Одетта могла пострадать – это было бы скверно. Вдобавок в такой аварии могло погибнуть кресло, что было бы плохо для них и, вероятно, еще хуже для стрелка – в одиночестве он бы почти наверняка погиб. А если бы Роланд погиб, Эдди с Одеттой навсегда застряли бы в чужом мире.
Роланд был слишком болен и слаб, чтобы идти, и Эдди против воли пришлось взглянуть в лицо одному нехитрому факту: их было трое, двое – калеки.
На что же было уповать, на что надеяться?
Кресло.
Кресло – надежда, единственная надежда, ничего, кроме надежды.
Бог в помощь.
Стрелок пришел в сознание вскоре после того, как Эдди оттащил его в тень выдававшихся из земли камней. Лицо Роланда там, где не было смертельно бледным, горело чахоточным румянцем. Грудь быстро поднималась и опускалась. Правую руку оплетала сеть тонких багровых полос.
– Накорми ее, – хрипло велел он Эдди.
– Ты…
– Обо мне не беспокойся. Не пропаду. Накорми ее. Думаю, теперь она поест. А ее сила тебе еще понадобится.
– Роланд, что, если она только прикидывается, будто…
Стрелок нетерпеливо отмахнулся.
– Никем она не прикидывается – просто она в своем теле одна. Мы оба это знаем – стоит только взглянуть ей в лицо. Ради своего отца, накорми ее, пусть поест, а сам темвременем возвращайся ко мне. Теперь каждая минута на счету. Каждая секунда.
Эдди поднялся, но стрелок левой рукой притянул его обратно. Больной ли, нет ли, но свою силу он не утратил.
– И ничего не говори про другую. В чем бы ни убеждала тебя эта, как бы ни объясняла, не возражай.
– Почему?
– Не знаю. Знаю только, что это было бы ошибкой. А теперь делай, что сказано. Хватит терять время!
Одетта сидела в своем кресле, глядя на море с выражением легкого недоуменного изумления. Когда Эдди предложил ей омара – несколько щедрых кусков, оставшихся от вечерней трапезы – она печально улыбнулась.
– Я поела бы, если бы могла, – сказала она, – но вы же знаете, что будет.
Эдди, который понятия не имел, о чем она толкует, смог только пожать плечами и сказать:
– Попытка не пытка, Одетта. Понимаете, вам надо есть. Мы должны идти как можно быстрее.
Одетта с коротким смешком коснулась его руки. Эдди почудилось, будто ему вдруг передалось что-то вроде электрического заряда. Да, это была она, Одетта. Юноша понял это не хуже Роланда.
– Вы мне очень нравитесь, Эдди. Вы так старались. Были так терпеливы. Он тоже… – Одетта кивком показала туда, где, привалясь спиной к камню и наблюдая за ними, лежалстрелок, – …но такого человека любить трудно.
– Да. Я-то знаю.
– Попробую еще разок. Ради вас.
Одетта улыбнулась. Эдди вдруг понял, что мир вращается из-за нее и ради нее, и подумал: «Боже, прошу Тебя, у меня в жизни было так мало… пожалуйста, не отнимай ее у меня больше. Пожалуйста».
Она взяла мясо, сморщила в потешном унынии нос и подняла глаза на Эдди.
– Это обязательно?
– Только самую капельку, – сказал он.
– С тех пор я больше никогда не ела моллюсков, – сказала Одетта.
– Пардон?
– Я думала, я вам рассказывала.
– Может быть, – сказал Эдди и нервно хохотнул. Именно тогда приказ стрелка не давать Одетте узнать о существовании другой принял в его памяти угрожающие размеры.
– Однажды, когда мне было лет десять или одиннадцать, мы ели их на ужин. Мне страшно не понравилось, что на вкус они как маленькие резиновые шарики, а позже меня ими вырвало. С тех пор я их больше не ела. Но… – Она вздохнула. – «Капельку», как вы выражаетесь, я попробую.
Точно ребенок, принимающий полную ложку заведомо противного лекарства, Одетта положила в рот маленький кусочек омара. Сперва она жевала медленно, потом быстрее. Проглотила. Взяла еще кусочек. Прожевала, проглотила. Еще один. Теперь она буквально пожирала мясо.
– Э, э, притормозите! – сказал Эдди.
– Должно быть, это какой-то другой сорт! Да, ну конечно же! – Сияя, она посмотрела на Эдди. – Мы проехали по берегу моря дальше, и фауна изменилась! Кажется, моя аллергия прошла! И вкус не такой гадкий, как раньше… а я действительно старалась удержать это в желудке, правда же? – Она, не таясь, взглянула на Эдди. – Я очень старалась.
– Угу. – Собственный голос показался Эдди несущимся из приемника очень далеким радиосигналом. «Она думает, что каждый день ела, а потом все до крошки из нее вылетало, оттого она так ослабела. Всесильный Боже». – Угу. Вы старались изо всех сил.
– Так… – с трудом, поскольку рот у нее был полон, выговорила Одетта. – Так вкусно! – Она рассмеялась – нежно, очаровательно. – И обратно не запросится! Усвоится! Я знаю! Я чувствую!
– Только не перестарайтесь, – предостерег Эдди и подал ей бурдюк с водой. – С непривычки. Вас же… – Он сглотнул, и в горле у него явственно (по крайней мере, для него самого) пискнуло. – Вас же все время рвало.
Скачать книгу [0.21 МБ]
Пирамида