Сидит беззаботная публика, слушает, аплодирует, в руках у всех программки, изготовленные в художественной мастерской местной школы.
В то утро здесь сидел убийца. Джонниосязалего.
На сером небе, предвещающем снег, вырисовываются черные ветви деревьев, похожие на руки. Я (он) сижу здесь, дымлю сигаретой, жду, мне хорошо, как будто я (он) могу перемахнуть через высочайшую крышу мира и мягко приземлиться на обе ноги. Мурлычу песенку. Что-то из репертуара «Роллинг-стоунз». Не могу понять, но совершенно ясно, что всё… что всё… ?
Отлично.Всё отлично, кругом всё серое, вот-вот пойдет снег, и я…
– Хитрый, – пробормотал Джонни. – Я очень хитрый.
Баннерман наклонился к нему, силясь разобрать слова сквозь завывания ветра.
– Хитрый, – повторил Джонни. Он поднял глаза на шерифа, и тот невольно попятился. Взгляд у Джонни был холодный и какой-то жесткий. Темные волосы взлетели, открывая побелевшее лицо, ветер со стоном уносился в ночное небо. Руки Джонни, казалось, были приварены к скамейке.
– Ядьявольски хитрый, – отчетливо сказал он. На губах его появилась торжествующая улыбка. Глаза смотрели сквозь Баннермана. И Баннерман поверил. Такое нельзя сыграть или подстроить. Но самое страшное… Джонни напоминал ему кого-то. Улыбка… интонации… Джонни Смит исчез, остался один силуэт. За ничего не выражающими чертами стояло совсем близко другое лицо. Лицо убийцы.
Лицо человека, которого Баннерманзнал.
– Ни за что не поймаете. Всех перехитрю. – У Джонни вырвался смешок, самодовольный, издевательский. – Я всякий раз надеваю его, и как они ни царапайся… и ни кусайся… ничего не останется… а все потому, что я очень хитрый! – Его голос сорвался на торжествующий диковатый визг, который мог поспорить с ветром, и Баннерман отступил на шаг. По спине его пробежал озноб.
Хватит,говорил он про себя.Хватит, слышишь?
Джонни перегнулся через скамейку.
(Снег. Тихий, безответный снег…)
(Она защемила мне это место прищепкой, чтобы я знал. Знал, как бывает, когда заразишься. От какой-нибудь девки. Потому что все они грязные потаскухи, и их надо остановить, слышишь, остановить, слышишь, остановить, останови их, останови, останови – О БОЖЕ, ЭТОТ СТОП-ЗНАК!..)
Сейчас он ребенок. Он идет в школу по тихому, безответному снегу. И вдруг из клубящейся белизны вырастает человек, ужасный человек, ужасный черный ухмыляющийся человек, с глазами, сверкающими как две монеты, одна его рука в перчатке, а в руке красный СТОП-ЗНАК… Он!.. Это он!..Это он!
(БОЖЕ, БОЖЕНЬКА… СПАСИ МЕНЯ ОТ НЕГО… МАМОЧКА, СПАСИ-ИИ-И МЕНЯ ОТ НЕГО…)
Джонни вскрикнул и рухнул рядом со скамейкой, прижимая ладони к щекам. Перепуганный насмерть Баннерман присел возле него на корточки. Репортеры за ограждением зашумели, задвигались.
– Джонни! Довольно! Слышите, Джонни…
– Хитрый, – пробормотал Джонни. Он поднял на Баннермана глаза, в которых читались боль и страх. Мысленно он еще видел эту черную фигуру с блестящими глазами-монетами, вырастающую из снежной круговерти. Он чувствовал тупую боль в паху от прищепки, которой мать мучила убийцу в детстве. Нет, тогда он еще не был ни убийцей, ни животным, не был ни соплей, ни кучей дерьма, как однажды обозвал его Баннерман, он был просто обезумевшим от страха мальчишкой с прищепкой на… на…
– Помогите мне встать, – пробормотал Джонни.
Баннерман помог ему подняться.
– Теперь эстрада, – сказал Джонни.
– Не стоит. Нам лучше вернуться.
Джонни высвободился из его рук и как слепой двинулся, пошатываясь, по направлению к эстраде – она огромной круглой тенью маячила впереди, как склеп. Баннерман догнал Джонни.
– Кто он? Вы знаете кто?
– Под ногтями у жертв не обнаружено кожной ткани, потому что на нем был плащ, – сказал Джонни, с трудом переводя дыхание. – Плащ с капюшоном. Скользкий прорезиненный плащ. Посмотрите донесения. Посмотрите донесения, и вы увидите. В те дни шел дождь или снег. Да, они царапали его ногтями. И сопротивлялись. Еще как. Но пальцы у нихсоскальзывали.
– Кто он, Джонни? Кто?
– Не знаю. Но узна?ю.
Он споткнулся о ступеньку лестницы, которая вела на эстраду, потерял равновесие и наверняка упал бы, не подхвати его Баннерман под руки. Они стояли на помосте. Благодаря конической крыше снега здесь почти не было, только слегка припорошило. Баннерман посветил фонариком, а Джонни опустился на четвереньки и медленно пополз вперед. Руки у него сделались багровыми. Они казались Баннерману похожими на сырое мясо.
Внезапно Джонни остановился и замер, точно собака, взявшая след.
– Здесь, – пробормотал он. – Он сделал это здесь.
И вдруг нахлынуло: лица, ощущения, фактура вещей. Нарастающее возбуждение, вдвойне острое оттого, что могут увидеть. Девочка извивается, пытается кричать. Он закрывает ей рот рукой в перчатке. Чудовищное возбуждение.Где вам поймать меня – я человек-невидимка. Ну как, мамочка, эта грязь сойдет для тебя?
Джонни качался взад-вперед и постанывал.
(Треск разрываемой одежды. Что-то теплое, мокрое. Кровь? Семенная жидкость? Моча?)
Джонни дрожал всем телом. Волосы закрыли глаза.Его лицо. Сведенное судорогой лицо, в обрамлении капюшона… его (мои) руки соединяются в момент оргазма на шее жертвы и сжимают… сжимают… сжимают…
Видение стало ослабевать, и сила ушла из рук. Он упал ничком и распростерся на сцене, сотрясаясь от рыданий. Баннерман тронул его за плечо, Джонни вскрикнул и рванулся в сторону с перекошенным от страха лицом. Но мало-помалу напряжение спадало. Он ткнулся головой в низкую балюстраду и закрыл глаза. По телу пробегали судороги, как это бывает у гончих. На пальто и брюки налип снег.
– Я знаю, кто это сделал, – сказал он.
Через пятнадцать минут Джонни сидел в кабинете Баннермана, раздевшись до белья и вплотную придвинувшись к портативному обогревателю. Он был по-прежнему весь какой-то озябший и жалкий, но дрожь прекратилась.
– Может, все-таки выпьете кофе?
Джонни покачал головой.
– Организм не принимает.
– Послушайте, – Баннерман сел на стул, – вы в самом деле что-то узнали.
– Я знаю, кто их убил. Вы все равно рано или поздно поймали бы его. Просто он ближе, чем вы ищете. Вы даже видели его в этом плаще, таком блестящем, наглухо застегнутом. Он по утрам пропускает детей через дорогу. Он поднимает стоп-знак, чтобы дети могли перейти улицу.
Баннерман смотрел на него как громом пораженный.
– Вы имеете в виду Фрэнка? Фрэнка Додда? Вы с ума сошли!
– Да, это Фрэнк Додд, – подтвердил Джонни. – Он убил их всех.
У Баннермана было такое лицо, будто он не знал, рассмеяться ему или огреть Джонни чем-нибудь.
– Чушь собачья, – произнес он наконец. – Фрэнк Додд – отличный полицейский. И отличный парень. В ноябре будущего года он вполне может стать кандидатом в начальники городской полиции, и он займет этот пост с моего благословения. – На лице Баннермана появилась улыбка, усталая и презрительная. – Фрэнку двадцать пять лет. По-вашему выходит, он начал заниматься этим скотством в девятнадцать. У него больная мать – гипертония, щитовидка, начальная стадия диабета. Они ведут очень тихий образ жизни. Словом, Джонни, вы попали пальцем в небо. Фрэнк Додд не может быть убийцей. Даю голову на отсечение.
– Между убийствами был перерыв в три года, – сказал Джонни. – Где тогда находился Фрэнк Додд? Он был в городе?
– Ну вот что, хватит! Вы были недалеки от истины, когда говорили, что не очень-то многое можете. Ваше имя, считайте, уже в газетах, но это еще не значит, что я должен выслушивать, как вы поносите должностное лицо, достойного человека, которого я…
– Человека, которого вы считаете своим сыном, – невозмутимо закончил Джонни.
Баннерман стиснул зубы, кровь отхлынула от его раскрасневшихся на холоде щек. Его словно ударили ниже пояса. Затем он взял себя в руки, лицо его превратилось в маску.
– Убирайтесь отсюда, – сказал он. – Попросите кого-нибудь из ваших дружков-газетчиков отвезти вас домой. По дороге можете устроить пресс-конференцию. Но клянусь богом, господом богом клянусь, если вы упомянете имя Фрэнка Додда, я отыщу вас и переломаю кости. Понятно?
– Ну да, мои дружки-газетчики! – заорал вдруг Джонни. – Еще бы! Вы же видели, как я спешил удовлетворить их любопытство? Как я позировал перед объективами в расчете на выигрышный снимок? Как я по буквам диктовал им свое имя во избежание ошибки?
Баннерман несколько оторопел, но потом его лицо вновь стало жестким.
– Сбавьте-ка тон.
– Сбавить? Черта с два! – продолжал Джонни еще громче и пронзительнее. – Вы кажется, забыли, кто кому позвонил! Так я вам напомню. Это вы позвонили мне. А то видели бы вы меня здесь!
– Это еще не значит…
Джонни приблизился к Баннерману, нацелив в него, как пистолет, указательный палец; он был гораздо ниже и намного легче Баннермана, однако тот попятился – точно так же, как там, в парке.
Щеки у Джонни побагровели. Зубы оскалились.
– Вы правы. То, что вы позвонили мне, ровным счетом ничего не значит, – сказал он. – Просто вы не хотите, чтобы им оказался Додд. Пусть это будет кто-то другой, тогдамы, возможно, почешемся, лишь бы не старина Фрэнк Додд. Еще бы, Фрэнк – перспективный парень, Фрэнк – заботливый сын, Фрэнк смотрит в рот старому доброму шерифу Джорджу Баннерману. Ах, да чем наш Фрэнк не мученик, снятый с креста! Правда, иногда он насилует и душит пожилых женщин и девочек, и, между прочим, Баннерман, среди них могла быть ваша дочь. Неужели вы не понимаете, что среди них могла бы быть ваша…
Баннерман ударил его. В последний миг он придержал руку, но все равно удар вышел достаточно сильным; Джонни отлетел и, зацепившись за ножку стула, растянулся на полу. Печатка выпускника высшей полицейской школы до крови расцарапала ему щеку.
– Сам напросился, – сказал Баннерман, но это прозвучало не очень убедительно. До него дошло, что первый раз в жизни он поднял руку на человека неполноценного или почти неполноценного.
В голове у Джонни поплыло и зазвенело. Голос казался чужим, как будто за него говорил доктор или актер во второразрядном фильме:
– На вашем месте я стал бы на колени и возблагодарил господа бога за то, что убийца не оставил никаких следов. Иначе при вашем отношении к Додду вы бы закрыли на всеглаза. И до конца жизни чувствовали бы свою вину за смерть Мэри Кэт Хендрасен, будучи пособником убийцы.
– Это гнусная ложь, – произнес Баннерман, тщательно выговаривая каждое слово. – Я арестовал бы родного брата, окажись он этим человеком. Поднимайтесь. И простите, что я вас ударил.
Он помог Джонни встать на ноги и осмотрел царапину на щеке.
– Сейчас я возьму аптечку и смажу йодом.
– Бог с ней, с царапиной, – сказал Джонни. Голос его звучал спокойно. – Не надо было выводить вас из себя. Сам виноват. Меня тоже занесло.
– Поверьте, это не может быть Фрэнк. Насчет того, что вы любитель рекламы, я погорячился. Только ваши биоволны, или выходы в астрал, или как они там называются, на этот раз сбили вас с толку.
– А вы проверьте, – сказал Джонни. Он смотрел Баннерману прямо в глаза, не давая ему отвести взгляд. – Проверьте, докажите, что я не прав. – Он сглотнул слюну. – Сравните время и даты убийств с его дежурствами. Это можно сделать?
– Все графики дежурств за последние четырнадцать – пятнадцать лет находятся в том шкафу, – сказал Баннерман через силу. – Да, это можно сделать.
– Так сделайте.
– Мистер… – Баннерман остановился. – Джонни, если бы вы знали Фрэнка, вы бы посмеялись над своими подозрениями. Честное слово. Не верите мне, спросите у кого угодно…
– Если я не прав, я с радостью призна?ю свою ошибку.
– Это невозможно, – буркнул Баннерман, однако направился к шкафу, где хранились старые графики, и отпер дверцу.
Прошло два часа. Было около часа ночи. Джонни позвонил отцу и сказал, что переночует где-нибудь в Касл-Роке; метель уже завывала на одной пронзительной ноте, и ехать назад было небезопасно.
– Что нового? – спросил Герберт. – Можешь сказать?
– Пожалуй, это не телефонный разговор.
– Ладно, Джонни. Ты там не слишком переутомляйся.
– Постараюсь.
Но он уже переутомился. Он устал больше, чем уставал, проходя курс физиотерапии под наблюдением Эйлин Мэноун. Симпатичная женщина, подумал он ни с того ни с сего. Симпатичная и душевная. Такой, во всяком случае, она была, пока я не сказал ей, что у нее дома пожар. После этого она стала отчужденной и настороженной. Да, она была благодарна, но… разве она еще хоть раз прикоснулась ко мне? А в самом деле, прикоснулась? Какое там… И с Баннерманом произойдет то же самое, когда все будет позади. Печально. Он ведь тоже неплохой человек. Просто людям становится не по себе рядом с человеком, которому достаточно потрогать вещь, чтобы все узнать о ее владельце.
– Это еще ничего не доказывает, – послышался голос Баннермана. Он говорил с вызовом, как разобиженный мальчик, и у Джонни возникло сильное желание сграбастать его и тряхнуть так, чтобы зубы лязгнули. Но на это у него не было сил.
Они изучали таблицу, которую Джонни набросал на обратной стороне акта о списании устаревшей аппаратуры для радиоперехвата. Возле стола Баннермана были в беспорядке свалены семь или восемь картонных коробок со старыми карточками, а в ящике для входящих и исходящих бумаг стояли карточки с графиками дежурств Фрэнка Додда за все время его службы в полиции. Таблица выглядела следующим образом:
Альма Фречет (официантка) 15.00 12.11.70Дежурство на Главной улице. Пост в гаваниПолина Тусейкер 10.00 17.11.71Свободен от службыЧерил Моуди (школьница) 14.00 16.12.71Свободен от службыКэрол Данбаргер (студентка) ?.11.74Двухнедельный отпускЭтта Рингголд (учительница) 29(?).10.75ПатрулированиеМэри Кэт Хендрасен 10.10 17.12.75Свободен от службы
Время смерти указано предположительно, на основании заключения экспертизы.
– Вы правы, это еще ничего не доказывает, – согласился Джонни. – Но и не снимает с него подозрения.
Баннерман ткнул пальцем в таблицу.
– Когда была убита мисс Рингголд, он нес службу.
– Положим, что так. Если только она действительно была убита двадцать девятого октября. Хотя это могло случиться и двадцать восьмого и двадцать седьмого. А что, если он даже нес службу? Кому придет в голову подозревать полицейского?
Баннерман пристально изучал таблицу.
– Ну а как обстоит дело с интервалом? – спросил Джонни. – С интервалом в три года?
– В семьдесят третьем – семьдесят четвертом годах Фрэнк находился здесь при исполнении служебных обязанностей, – сказал Баннерман, перебирая карточки. – Вы же видите.
– Как знать, может быть, в ту зиму у него не было вспышки активности. Такое бывает, насколько нам известно.
– Насколько нам известно, нам ничего не известно, – отрезал Баннерман.
– А как насчет семьдесят второго? Конца семьдесят второго – начала семьдесят третьего? В картотеке ничего нет по этому периоду. Он что, был в отпуске?
– Нет, – сказал Баннерман. – Фрэнк и еще один парень по имени Том Харрисон слушали курс «О местном судопроизводстве» на отделении Колорадского университета в Пуэбло. Курс рассчитан на два месяца. Фрэнк с Томом пробыл там с пятнадцатого октября и почти до рождества. Фрэнк чуть было не отказался ехать, боясь оставить мать домаодну. Честно говоря, я думаю, это она убеждала его остаться. Но я уговорил Фрэнка. Он рассчитывал сделать карьеру по нашему ведомству, а при этом совсем неплохо иметь в активе университетский курс. Помнится, когда они вернулись в декабре, Фрэнк выглядел ужасно – перенес вирусное заболевание. Похудел на двадцать фунтов. Он сказал, что никто в тех молочных краях не готовит так, как его мамочка.
Скачать книгу [0.19 МБ]
Пирамида