Вейзак подошел к Джонни.
– Быть может, я отвечу на ваш вопрос, – сказал он. – Или по крайней мере объясню, почему на него нельзя ответить.
– А вы что – тоже ясновидящий? – холодно спросил Дюссо.
– Да, как все неврологи. Нам без этого нельзя, – сказал Вейзак. Раздался взрыв смеха, и Дюссо покраснел.
– Леди и джентльмены, представители прессы. Этот человек провел четыре с половиной года в коматозном состоянии. Мы, изучающие человеческий мозг, не имеем ни малейшего представления о том, почему Джон оказался в этом состоянии или почему из него вышел, и все по одной причине: мы не понимаем сути такого явления, как не понимаем ичто такое сон или простой акт пробуждения. Леди и джентльмены, мы почти ничего не знаем даже о мозге лягушки или муравья. Можете меня цитировать… видите, я ничего не боюсь… так?
Снова смех. Вейзак им нравился. Но Дюссо не смеялся.
– Вы можете также меня цитировать, когда я говорю, что этот человек стал обладать совершенно новой или очень старой человеческой способностью. Почему? Если я и моиколлеги почти ничего не знаем даже о мозге муравья, как я отвечу почему? Могу, однако, обратить ваше внимание на некоторые интересные моменты, которые, впрочем, необязательно должны иметь какое-то значение. Один участок мозга у Джона Смита, правда, очень маленький, полностью поврежден… но для мозга все участки важны. Джон называет его «мертвой зоной», а там, по всей видимости, находится ряд элементов памяти. Все уничтоженные воспоминания, очевидно, были частью определенной «подгруппы» – туда входили названия улиц, проездов, дорожные знаки. Эта подгруппа составляет часть группы понятий, определяющих расположение предметов на местности. Небольшая, нополная афазия, судя по всему, затронула как языковые, так и зрительные способности Джона Смита.
В порядке компенсации другой крошечный участок его мозга, по-видимому, проснулся. Он расположен в районе темени. Это один из наиболее сложных участков «передового», или «думающего», мозга. Посылаемые им электрические импульсы совсем не такие, какими должны быть, правильно? И еще. Теменной участок имеет какое-то отношение к осязанию – в какой степени, сказать трудно – и расположен весьма близко к той части мозга, которая определяет и отождествляет различные формы и структуры. Так вот, по моим наблюдениям, «озарения» у Джона всегда вызываются предварительным контактом.
Тишина. Репортеры судорожно записывают. Телевизионные камеры, которые было придвинулись, чтобы показать крупным планом Вейзака, сейчас отъехали, чтобы в кадр вошел и Джонни.
– Так, Джонни? – снова спросил Вейзак.
– Мне кажется…
Внезапно сквозь толпу репортеров протиснулся Дюссо. Джонни подумал, что он собирается сделать какое-то опровержение. Затем он увидел, как Дюссо стаскивает что-то сшеи.
– Пускай продемонстрирует нам свои способности, – сказал Дюссо. Он держал медальку на тонкой золотой цепочке. – Посмотрим, что вы сделаете с этим.
– Ничего вы не посмотрите, – сказал Вейзак. Его седоватые густые брови грозно сдвинулись, и он воззрился на Дюссо, как пророк Моисей. – Это человек не цирковой факир, сэр!
– А что, если вы меня дурачите? – спросил Дюссо. – Либо он может, либо нет, верно? Пока вы нам тут рассказывали обо всем, я и сам подумал кое о чем. Например, о том, что такие парни ничего не могут сделать, когда их просят, а значит, им грош цена.
Джонни окинул взглядом репортеров. Они смотрели на него во все глаза, нетерпеливо ожидая ответа. Исключение составлял Брайт, у которого был несколько смущенный вид. Джонни вдруг почувствовал себя христианином, брошенным в яму ко львам. Они все равно будут в выигрыше, подумал он. Если я смогу сказать ему что-нибудь интересное, они получат материал на первую полосу. Если не смогу или откажусь, состряпают фельетон.
– Ну что? – спросил Дюссо. Медаль раскачивалась на цепочке, зажатой в кулаке.
Джонни взглянул на Вейзака, но тот с отвращением отвернулся.
– Дайте-ка ее сюда, – сказал Джонни.
Дюссо передал медаль. Джонни положил ее на ладонь. Это оказалась медаль с изображением святого Христофора. Джонни выпустил тонкую цепочку и, когда она с сухим шуршанием выросла желтой горкой на ладони, прикрыл ее рукой.
Наступила мертвая тишина. У двери стояла группа врачей и медсестер; к ним присоединились несколько больных – они уже выписались, собирались уходить и были поэтомув верхней одежде. В конце коридора, ведущего в комнату отдыха с телевизором и настольными играми, сгрудились больные. Из главного вестибюля подошли посетители. Воздух был наэлектризован, как будто где-то рядом проходила линия высокого напряжения.
Джонни, бледный и худой, в белой рубашке и мешковатых джинсах, стоял молча. Он так сжал медаль в правой руке, что при свете телевизионных юпитеров были ясно видны вздувшиеся вены. Перед ним в темном костюме стоял Дюссо, спокойный, непогрешимый и суровый, как судья. Время словно остановилось. Ни кашля, ни шепота.
– О-о, – тихо сказал Джонни… и затем: – Вот как?
Пальцы его медленно разжались. Он взглянул на Дюссо.
– Ну? – спросил Дюссо, но уже совсем другим голосом: вся его агрессивность вдруг исчезла. Исчез и усталый, нервный молодой человек, только что отвечавший на вопросы репортеров. На губах Джонни играла полуулыбка, но ничего теплого в ней не было. Голубые глаза потемнели, взгляд их стал холодным и отсутствующим. У Вейзака мороз пробежал по коже. Потом он рассказывал, что увидел лицо человека, наблюдающего в сильный микроскоп интересную разновидность инфузории туфельки.
– Это медаль вашей сестры, – сказал Джонни, обращаясь к Дюссо. – Ее имя было Анна, но все звали ее Терри. Это ваша старшая сестра. Вы любили ее. Боготворили землю, по которой она ходила.
Внезапно голос Джонни Смита неузнаваемо и жутко изменился. Теперь это был высокий, срывающийся и неуверенный голос мальчишки-подростка.
– Это тебе, Терри, на случай, если будешь переходить Лисбон-стрит на красный свет или пойдешь гулять с каким-нибудь парнем из… Не забудь, Терри… не забудь…
Толстуха, спрашивавшая у Джонни, кого демократы выдвинут в будущем году кандидатом на пост президента, испуганно охнула. Один из телеоператоров хрипло пробормотал: «Боже правый!»
– Хватит, – прошептал Дюссо. Лицо его посерело, глаза выкатились, а на нижней губе заблестела слюна. Руки бессильно потянулись к медали, золотая цепочка была теперь обмотана вокруг пальцев Джонни. Медаль покачивалась, отбрасывая гипнотические лучи света.
– Не забывай меня, Терри, – умолял мальчишеский голос. – И… не прикасайся, пожалуйста… ради бога, Терри, не прикасайся…
– Хватит! Хватит, сукин сын!
Джонни вновь заговорил своим голосом:
– Она не могла без наркотиков. Потом перешла на чистый спирт, а в двадцать семь лет умерла от разрыва сердца. Но она носила ваш подарок десять лет, Родж. Она помнила о вас. Никогда не забывала. Никогда не забывала… Никогда… никогда… никогда…
Медаль выскользнула из пальцев Джонни и упала на пол с тонким, мелодичным звоном. Джонни спокойно, холодно и отрешенно смотрел в пустоту. Дюссо, сдавленно рыдая, ползал у его ног в поисках медали, а вокруг царило полное оцепенение.
Сверкнула фотовспышка, лицо Джонни просветлело и стало прежним его лицом. На нем появилось выражение ужаса, а затем жалости. Он неуклюже присел рядом с Дюссо.
– Извините, – сказал он. – Извините, я не хотел…
– Дешевка, ловчила! – завопил Дюссо. – Это ложь! Ложь! Все ложь! – Он неловко ударил Джонни ладонью по шее, и тот свалился, сильно стукнувшись головой об пол. Из глаз посыпались искры.
Поднялся шум.
Джонни как в тумане увидел Дюссо – тот яростно пробивался к выходу. Вокруг Джонни толпились люди, их ноги казались ему внезапно выросшим лесом. Рядом очутился Вейзак и помог ему сесть.
– Джон, как вы? Сильно он вас?
– Не так сильно, как я его. Все нормально. – Джонни попытался подняться. Чьи-то руки помогли ему. Его покачивало и подташнивало; еще немного – и вывернет наизнанку.Произошла ошибка, ужасная ошибка.
Полная женщина, спрашивавшая насчет демократов, пронзительно вскрикнула. Дюссо грохнулся на колени, хватаясь за рукав ее цветастой блузы, а затем устало вытянулсяна кафеле около двери, к которой так рвался. Медаль с изображением святого Христофора была по-прежнему у него в руке.
– Потерял сознание, – сказал кто-то. – Глубокий обморок.
– Я виноват, – сказал Джонни Сэму Вейзаку. Ему сдавили, сжали горло слезы раскаяния. – Это я во всем виноват.
– Нет, – сказал Сэм. – Нет, Джон.
Джонни высвободился из рук Вейзака и направился к лежавшему Дюссо, который начал приходить в себя и моргал, тупо глядя в потолок. К нему подошли двое врачей.
– Что с ним? – спросил Джонни. Он повернулся к репортерше в брючном костюме, но та в страхе метнулась от него.
Джонни повернулся в другую сторону, к телерепортеру, который спрашивал, были ли у него прозрения до аварии. Джонни вдруг почувствовал, что непременно должен кому-нибудь все объяснить.
– Я совсем не хотел причинить ему боль, – сказал он. – Честное слово, не хотел. Я не знал…
Телерепортер попятился к лестнице.
– Конечно, – сказал он. – Конечно, не знали. Он сам напросился, все это видели. Только… не трогайте меня, ладно?
У Джонни дрожали губы, он тупо уставился на репортера. Он был все еще в шоке, но начинал уже кое-что понимать. Да. Начинал понимать. Телерепортер попробовал изобразить улыбку, но у него лишь отвисла челюсть, как у мертвеца.
– Только не трогайте меня, Джонни. Пожалуйста.
– Все совсем не так, – сказал Джонни или попытался сказать. Он уже потом не решился бы утверждать, что вообще издал какой-либо звук.
– Не трогайте меня, Джонни, ладно?
Репортер отступил к своему оператору, который упаковывал аппаратуру. Джонни смотрел на репортера, застыв на месте. Его начало трясти.
– Вам же будет лучше, Джон, – сказал Вейзак. За ним стояла медсестра – белый призрак, подручная волшебника, – колдуя над тележкой с лекарствами, этим раем наркомана, миром сладких грез.
– Нет, – сказал Джонни. Его еще трясло, а вдобавок прошибло холодным потом. – Никаких уколов. Я по горло сыт уколами.
– Тогда таблетку.
– И никаких таблеток.
– Поможет вам заснуть.
– Аонсможет заснуть? Этот Дюссо?
– Он сам напросился, – пробормотала сестра и вздрогнула, поймав взгляд Вейзака. Но тот лишь ухмыльнулся.
– А она ведь права, – сказал он. – Сам напросился. Решил, что вы, Джон, торгуете пустыми бутылками. Вам надо хорошо выспаться, и все станет на свои места.
– Я сам засну.
– Джонни, пожалуйста.
Было четверть двенадцатого. Телевизор в другом конце палаты только что выключили. Джонни и Сэм вместе просмотрели снятый на пленку репортаж, следовавший сразу за рассказом о том, как Форд наложил вето на ряд законопроектов. Моя история будет поинтереснее, подумал Джонни с горькой радостью. Лысый республиканец, вещающий банальности о национальном бюджете, не шел ни в какое сравнение с тем, что снял здесь несколько часов назад оператор УАБИ. В конце репортажа Дюссо бежал через вестибюль с зажатой в руке медалью и падал в обморок, хватаясь за репортершу, словно утопающий за соломинку.
Когда ведущий начал рассказывать про полицейскую собаку, нашедшую четыреста фунтов марихуаны, Вейзак ненадолго вышел и, вернувшись, сообщил, что еще до окончания репортажа больничные телефоны разрывались от звонков людей, желавших поговорить с Джоном Смитом. Несколькими минутами позже появилась сестра с лекарствами, и Джонни убедился, что Сэм спускался к медсестрам не только затем, чтобы разузнать о реакции телезрителей.
В это мгновение зазвонил телефон. Вейзак едва слышно выругался.
– Я же им сказал, чтобы не соединяли. Не отвечайте, Джон. Я…
Но Джонни уже взял трубку. Послушал немного, затем кивнул:
– Да, совершенно верно. – Он прикрыл рукой микрофон. – Это отец, – сказал Джон и открыл микрофон. – Привет, папа. Ты, конечно… – Он вслушался. Легкая улыбка слетела с губ и сменилась выражением ужаса. Джонни беззвучно зашевелил губами.
– Джон, что случилось? – резко спросил Вейзак.
– Хорошо, папа, – сказал Джон почти шепотом. – Да. Камберлендская терапевтическая. Я знаю, где это. Возле Иерусалимского пустыря. Хорошо. Да. Папа…
Голос его сорвался. В глазах слез не было, но они блестели.
– Я знаю, папа. Я тоже люблю тебя. Да, ужасно.
Послушал.
– Да. Да, это было, – сказал Джонни. – До скорого, папа. Да. До свидания.
Он повесил трубку, закрыл глаза ладонями.
– Джонни? – Сэм нагнулся и осторожно отвел одну его руку. – Что-нибудь с вашей матерью?
– Да. Мать.
– Инфаркт?
– Инсульт, – сказал Джонни, и Сэм Вейзак сочувственно присвистнул. – Они смотрели новости… никто из них не ожидал… и вдруг увидели меня… тут ее хватил удар. Боже. Она в больнице. Теперь, если что случится с отцом, он будет третьей жертвой, – Джонни истерически засмеялся, переводя диковатый взгляд с Сэма на сестру и обратно. – Вот это дар! Всем бы такой. – Снова смешок, похожий на вскрик.
– Как она?
– Он не знает. – Джонни спустил босые ноги на пол. Он был в больничном халате.
– Вы соображаете, что делаете? – спросил отрывисто Сэм.
– А что такое?
Джонни встал, и сначала казалось, что сейчас Сэм толкнет его назад в кровать. Но он только наблюдал, как Джонни ковыляет к гардеробу.
– Не смешите меня. Вам еще нельзя, Джон.
Не стесняясь сестры – один бог знает, сколько раз они видели его голый зад, – Джонни сбросил халат. Под коленками начинались толстые, крученые швы, исчезающие в слабо обозначенных икрах. Он порылся в шкафу и вытащил белую рубашку и джинсы – те самые, что были на нем во время пресс-конференции.
– Джон, я категорически запрещаю. Как ваш врач и друг. Говорю вам, это безумие.
– Запрещайте сколько угодно, но я еду, – сказал Джонни. Он начал одеваться. На лице появилось то выражение отрешенной озабоченности, которое Сэм связывал с его трансами. Сестра ахнула.
– Сестра, вы можете вернуться к себе, – сказал Сэм.
Она попятилась к двери, постояла там какое-то мгновение и скрылась. Неохотно.
– Джонни. – Сэм поднялся, подошел к нему, положил руку на плечо. – Вы тут ни при чем.
Джонни стряхнул его руку.
– Еще как при чем, – сказал он. – Она смотрела на меня, когда это случилось. – Он начал застегивать рубашку.
– Вы просили ее принимать лекарства, а она прекратила.
Скачать книгу [0.19 МБ]
Пирамида