Сверху позвал Уайрман, в его голосе звучало неприкрытое отчаяние.
— Появилась Венера, амиго. Я это воспринимаю как дурной знак.
Я сидел, привалившись к влажной стене. Коралловый известняк колол мне спину, кости скелетов упирались в бок. Недостаток пространства ограничивал движение, и в какой-то другой стране слепленное бедро пульсировало болью — ещё не начало орать, но всё к этому шло. Я понятия не имел, как мне удастся в таком состоянии подняться по лестнице, но слишком злился, чтобы волноваться об этом.
— Прошу извинить, мисс Булочка, — пробормотал я Ади и вставил ручку фонаря в её раззявленный рот. Потом взял керамический кег обеими руками… потому что обе руки были на месте. Согнул здоровую ногу, каблуком ботинка раздвигая в обе стороны грязь и кости. Поднял кег в подсвеченную фонарём пыль и с размаху опустил на выставленное колено. Бочонок треснул снова, выплеснув грязную воду, но не разбился.
Персе закричала внутри, и я почувствовал, как из носа потекла кровь. И цвет луча фонаря изменился. Стал красным. В этом алом сиянии черепа Ади Полсон и няни Мельды таращились на меня, улыбались. Я посмотрел на покрытые мхом стены грязного колодца, в который спустился по собственной воле, и увидел другие лица: Пэм… Мэри Айр — перекошенное от ярости, как и в тот момент, когда она разносила рукояткой пистолета затылок моей дочери… Кеймена — с написанным на нём вечным изумлением, когда он падална землю после обширного инфаркта… Тома — выворачивающего руль автомобиля, чтобы врезаться в бетонную стену на скорости семьдесят миль в час.
И что хуже всего, я увидел лицо Моники Голдстайн, выкрикивающей: «Ты убил моего пёсика!»
— Эдгар, что с вами? — донёсся голос Джека, находящегося в тысяче миль от меня.
Я подумал о музыкальном дуэте «Shark Puppy», исполняющем песню «Раскопки» на волне радиостанции «Кость». Я подумал о том, как сказал Тому: «Тот человек умер в пикапе».
«Тогда положи меня в карман, и мы уйдём вместе, — сказала она. — Мы уплывём вместе в твою действительно другую жизнь, и все города мира будут у твоих ног. Ты будешь жить долго… я это устрою… и ты станешь художником столетия. Они будут сравнивать тебя с Гойей. С Леонардо».
— Эдгар, — теперь в голосе Уайрмана преобладала паника, — сюда с берега идут люди. Думаю, я их слышу. Это плохо, мучачо.
«Они тебе не нужны. Они нам не нужны. Они — никто, всего лишь… никто, всего лишь команда».
«Никто, всего лишь команда». И вот тут такая красная ярость затопила мой мозг, что даже правая рука вновь начала ускользать из этого мира. Но прежде, чем она исчезла полностью… прежде, чем я потерял контроль что над яростью, что над чёртовым треснутым кегом…
— Вставь это в своего друга, ты, тупая сумка! — И я поднял кег над гудящим, выставленным вверх коленом… — Вставь в приятеля! — Опустил со всего маха на коленную чашечку. Ногу пронзила боль, но не такая сильная, как я ожидал… в конце концов, так обычно и бывает, не правда ли? — Вставь в своего грёбаного старика!
Кег не просто разбился. Уже треснутый, он разлетелся на тысячу осколков, а на мои джинсы вылилась оставшаяся в нём грязная вода. Маленькая фарфоровая фигурка вывалилась на землю: женщина в плаще с капюшоном. Рука, сжимающая края плаща у шеи, была совсем не рукой, а птичьей лапой. Я подхватил фигурку. Рассматривать её времени не было (мертвецы с корабля уже шли, я в этом не сомневался, они шли, чтобы разобраться в Уайрманом и Джеком), но я успел заметить, что Персе невероятно красива. Если, конечно, не обращать внимания на птичью лапу и третий глаз, вроде бы выглядывающий из-под падающих на лоб волос. Статуэтка выглядела такой хрупкой, просто эфемерной. Да только когда я попытался переломить её руками, выяснилось, что проще переломить стальной брусок.
— Эдгар! — закричал Джек.
— Не подпускайте их! — рявкнул я. — Вы не должны их подпустить!
Я сунул статуэтку в нагрудный карман рубашки и мгновенно почувствовал, как болезненное тепло начало распространяться по коже. И она что-то бубнила. Моя ненадёжная магическая рука вновь исчезла, так что мне пришлось зажать бутылку с водой «Эвиан» между боком и культёй, а потом свернуть пробку. То же самое (и как много времени отнимал этот процесс!) я проделал со второй бутылкой.
Наверху Уайрман крикнул голосом, который с натяжкой можно было назвать спокойным:
— Держитесь подальше! Наконечник серебряный! Я выстрелю!
Ответ прозвучал достаточно громко, чтобы я услышал его на дне цистерны:
— Ты думаешь, что успеешь перезарядить эту штуковину достаточно быстро, чтобы перестрелять нас всех?
— Нет, Эмери. — Уайрман словно говорил с ребёнком, и голос его становился всё твёрже. Никогда я не любил моего друга так сильно, как в тот момент. — Мне хватит и тебя.
И вот тут начался самый трудный, самый ужасный этап.
Я начал свинчивать крышку с фонаря. На втором витке свет погас, и я остался в кромешной тьме. Высыпал батарейки из стальной ручки, начал искать первую бутылку с водой. Нашёл и на ощупь залил воду в ручку фонаря. Понятия не имел, сколько в неё вместится воды, но думал, что одной бутылки хватит. В этом ошибся. Ухватился за вторую бутылку в тот самый момент, когда, вероятно, на Дьюма-Ки наступила ночь. Я так говорю, потому что фарфоровая статуэтка в нагрудном кармане ожила.
x
Всякий раз, когда у меня возникает мысль, а не привиделось ли мне случившееся в цистерне, я смотрю на сложный рисунок белых шрамов на левой стороне груди. Любой, кто увидит меня обнажённым, не обратит на эти шрамы особого внимания. Из-за несчастного случая моё тело испещрено шрамами, так что эти теряются среди куда более заметных. Но остались они от зубов ожившей куклы. Она прокусила рубашку, кожу, начала рвать мышцы.
С тем, чтобы добраться до моего сердца.
xi
Я чуть не перевернул вторую бутылку, прежде чем мне удалось её поднять. Вскрикнул главным образом от изумления, но и отболи тоже. Почувствовал, как вновь потекла кровь — на этот раз под рубашкой, в складку между грудью и животом. Персе дёргалась в моём кармане, извивалась в моём кармане, кусала и рвала, проникая всё глубже, глубже, глубже. Мне пришлось отдирать её от себя, вместе с куском окровавленной материи и собственным мясом. Статуэтка более не была прохладной и гладкой. Она стала горячей. Пыталась вырваться из руки.
— Иди сюда! — крикнул наверху Уайрман. — Иди, тебе же этого хочется?
Она вонзила крошечные фарфоровые зубы, острые как иголки, в кожаную перепонку между большим и указательным пальцами. Я взвыл. И она смогла бы вырваться, несмотря навсю мою ярость и решимость, но браслеты няни Мельды соскользнули вниз, и я почувствовал, как она отпрянула от них, попыталась спрятаться в моей ладони. Одна нога попала между средним и безымянным пальцами. Я их крепко сжал, не давая ноге сдвинуться с места. Крепко сжал. Движения Персе замедлились. Я не могу поклясться, что один избраслетов касался её (происходило всё в кромешной тьме), но практически уверен, что касался.
Сверху донёсся звук выстрела из гарпунного пистолета, за которым последовал крик, буквально пронзивший мой мозг. В эхе этого крика, почти растворившийся в нём, я всё-таки услышал голос Уайрмана:
— Встань позади меня, Джек! Возьми один из…
И всё, только шум борьбы и злобный, нечеловеческий смех двух давно умерших маленьких девочек.
Ручку фонаря я зажимал коленями, полностью отдавая себе отчёт, что в темноте всё могло пойти не так, особенно для однорукого. Шанс у меня был только один. И учитывая условия, я понимал, что наилучший вариант — действовать без лишних раздумий.
«Нет! Прекрати! Не делай…»
Я бросил её в воду, и в одном это сразу дало результат: злобный смех девочек сменился криками изумлённого ужаса. Потом я услышал Джека — истеричный, на грани безумия голос, и как же я обрадовался, что слышу его!
— Вот это правильно, чешите отсюда! До того, как ваш грёбаный корабль уплывёт и оставит вас на берегу!
А у меня возникла новая серьёзная проблема. Я держал фонарь в единственной руке, Персе была внутри… но крышка лежала где-то на земле, я не мог её разглядеть. И не было у меня второй руки, чтобы нащупать крышку.
— Уайрман! — позвал я. — Уайрман, ты здесь?
После паузы, достаточной для того, чтобы в сердце начали прорастать зёрнышки всех четырёх видов страха,[194]он ответил:
— Да, мучачо. Ещё здесь.
— Всё в порядке?
— Одна из них поцарапала меня, и рану придётся продезинфицировать, а в остальном — да. По большому счёту с нами обоими всё в порядке.
— Джек, ты можешь спуститься? Мне нужна рука. — И вот тут, сидя среди костей, держа наполненный водой фонарь, подняв его, как факел Статуи свободы, я начал смеяться.
Когда испытываешь такое облегчение, по-другому никак нельзя.
xii
Мои глаза достаточно привыкли к сумраку, чтобы различить тёмное пятно, плывущее по стене цистерны: Джек спускался по лестнице. Из фонаря, который я держал в руке, доносилось постукивание… слабое, едва слышное, но постукивание. Перед моим мысленным взором возникла женщина, утонувшая в узком металлическом баке, но я отогнал этотобраз. Слишком уж он напоминал произошедшее с Илзе, а монстр, которого я упрятал в водяную тюрьму, не имел ничего общего с моей дочерью.
— Одной перекладины нет, — предупредил я. — И если ты не хочешь здесь умереть, будь предельно осторожен.
— Я не могу умереть сегодня, — ответил он высоким и дрожащим голосом, каким не говорил никогда. — Завтра у меня свидание.
— Поздравляю.
— Спа…
Он промахнулся мимо перекладины. Лестница сместилась. Я уже не сомневался, что сейчас он упадёт на меня, на фонарь, который я держал в руке. А если вода выплеснется, то Персе выскользнет, и все наши усилия пойдут прахом.
— Что там у вас? — крикнул сверху Уайрман. — Что происходит?
Джек удержался, схватился рукой за так удачно подвернувшийся выступ на блоке кораллового известняка. Я увидел, как его нога дотянулась до следующей перекладины.
— Господи, — прошептал он, — Господи, Господи.
— Что там у вас? — проревел Уайрман.
— У Джека Кантори лопнули штаны, — ответил я. — Атеперь помолчи. Джек, ты почти на месте. Она в фонаре, но у меня только одна рука, и я не могу взять крышку. Ты долженспуститься и найти её. На меня можешь наступить, я не против, но только не выбей из моей руки фонарь. Хорошо?
— Х-хорошо. Эдгар, я уже думал, что свалюсь.
— Я тоже. Спускайся дальше. Только медленно.
Он спустился, сначала наступил мне на бедро (больно), потом поставил ногу на одну из пустых пластиковых бутылок. Она затрещала. Наступил на что-то ещё, и это что-то, чвакнув, развалилось, как сломанная погремушка.
— Эдгар, что это было? — Джек чуть не плакал. — Что…
— Ерунда. — Я не сомневался, что он раздавил череп Ади. Бедро Джека задело фонарь. Несколько капель холодной воды упали мне на руку. В металлическом цилиндре что-то ударилось и повернулось. А в голове открылся ужасный чёрно-зелёный (цвета воды в глубинах, куда не проникает свет) глаз. Посмотрел на мои самые тайные мысли в том месте, где злость перекрывает ярость и становится убийственной. Увидел… потом укусил. Как женщина может укусить сливу. Никогда не забуду этого ощущения.
— Осторожно, Джек… места тут — чуть. Как на сверхмалой подводной лодке. Помни об этом.
— Мне не по себе, босс. Лёгкий приступ клаустрофобии.
— Глубоко вдохни. Ты можешь это сделать. Мы скоро выберемся отсюда. У тебя есть спички?
Спичек у него не было. Как и зажигалки. В субботу Джек мог выпить шесть банок пива, но табачный дым не пачкал его лёгкие. Потекли долгие, кошмарные минуты (Уайрман говорит, не больше четырёх, но по моим ощущениям — тридцать, как минимум тридцать), в течение которых Джек вставал на колени, рылся руками среди костей, чуть смещался, снова вставал на колени, рылся. Моя рука начала уставать. Моя кисть начала неметь. Кровь по-прежнему бежала из раны на груди — то ли медленно свёртывалась, толи не свёртывалась вообще. Но хуже всего дело обстояло с кистью. Чувствительность пропала полностью, скоро у меня создалось впечатление, что я уже и не держу фонарь, потому что видеть его не мог и не чувствовал кожей. А ощущение веса скрадывалось усталостью мышц. Мне пришлось бороться с желанием постучать металлической ручкой по стене, чтобы убедиться, что я по-прежнему держу фонарь, хотя я знал: если постучу, могу его выронить. Появились мысли, что крышка окончательно затерялась среди костей и костных осколков, и Джеку никогда не найти её без света.
— Как там у вас? — крикнул Уайрман.
— Продвигаемся! — ответил я. Кровь капала в левый глаз, щипала, я моргал, чтобы избавиться от неприятных ощущений. Я пытался подумать об Илли, моей If-So-Girl, и пришёл вужас, осознав, что не могу вспомнить её лицо. — Маленькое приветствие, небольшая державка, но мы этим занимаемся.
— Что?!
— Препятствие! Маленькое препятствие, небольшая задержка! У тебя бананы в ушах, Уайрман?
Ручка фонаря наклонилась? Я боялся, что да. Вода могла бежать по моей кисти, а я бы ничего не почувствовал. Потому что она онемела. А если ручка не наклонилась, и я, пытаясь выправить наклон, только бы все ухудшил?
«Если вода побежит через край, её голова покажется над поверхностью в считанные секунды. И тогда всё закончится. Ты это знаешь, не так ли?»
Я знал. Сидел в темноте с поднятой рукой, боясь шевельнуться. Терял кровь и ждал. Время остановилось, память стала призраком.
— Вот она, — наконец сказал Джек. — Застряла в чьих-то рёбрах. Секундочку… Уже держу.
— Слава Богу, — выдохнул я. — Слава Иисусу. — Я видел его перед собой, тёмный силуэт, стоящий на одном колене между моих расставленных полусогнутых ног, на костях, которые когда-то были частью скелета старшей дочери Джона Истлейка. Я протянул руку к Джеку. — Накрути крышку. Только осторожно, потому что я больше не могу держать фонарь вертикально.
— К счастью, у меня две руки, — отозвался Джек. Одной он обхватил мою, чтобы заполненный водой фонарь не дрожал, второй начал закручивать крышку. Прервался только раз, чтобы спросить, почему я плачу.
— От облегчения, — ответил я. — Продолжай. Доведи дело до конца. Поторопись.
Когда крышка встала на место, я взял у Джека фонарь. С водой он весил меньше, чем с батарейками, но меня это не волновало. Хотелось убедиться, что крышка завёрнута до предела. Вроде бы так оно и было. Я попросил Джека наверху отдать фонарь Уайрману, чтобы проверил и он.
— Отдам, — пообещал Джек.
— И постарайся не сломать другие перекладины. Мне они потребуются всё.
— Для вас главное — перебраться через сломанную ступеньку, Эдгар. А потом мы вас вытащим.
— Ладно, а я никому не скажу, что у тебя лопнули штаны. Вот тут он даже рассмеялся. Я наблюдал, как его тёмный силуэт поднимается по лестнице. В один момент он высоко задрал ногу, чтобы перебраться через сломанную перекладину. Именно тогда я испугался, потому что мысленным взором увидел, как крохотные фарфоровые ручонки отвинчивают крышку изнутри (да, хоть я и не сомневался, что пресная вода обездвижила её), но Джек не вскрикнул, не свалился вниз, и жуткое видение исчезло. Я смотрел на круг более светлой темноты над головой, до которого Джек и добрался.
Когда он вылез из цистерны, Уайрман крикнул:
— Теперь ты, мучачо.
— Минутку, — ответил я. — Твои подружки ушли?
— Убежали. Полагаю, торопились к отплытию.
— А Эмери?
— Думаю, тебе это нужно увидеть собственными глазами. Поднимайся.
— Минутку, — повторил я.
Я прислонился затылком к склизкой от мха стенке кораллового известняка, закрыл глаза, протянул руку. Тянулся, пока не нащупал что-то гладкое и круглое. А потом два мои пальца скользнули в дыру, практически наверняка в глазницу. И поскольку я не сомневался, что Джек раздавил череп Адрианы…
— Всё закончилось хорошо, насколько такое возможно на этой оконечности острова, — сказал я няне Мельде. — Могила у вас, конечно, не очень, но, возможно, надолго вы здесь не задержитесь, дорогая моя. Могу я оставить себе ваши браслеты? Им скорее всего ещё придётся послужить мне.
Да. Я опасался, что меня ждёт ещё одно испытание.
— Эдгар? — В голосе Уайрмана слышалась тревога. — С кем ты говоришь?
— С той, что действительно остановила её, — ответил я.
И поскольку та, что действительно остановила Персе, не сказала, что просит вернуть браслеты, я оставил их на руке и приступил к тяжкому труду: подъёму на ноги. С брюкна землю посыпались поросшие мхом керамические осколки. Левое колено (здоровое), по ощущениям, раздулось, брючина облепила его. Голова пульсировала от боли, грудь жгло огнём. Казалось, лестница высотой в милю, но наверху я видел очертания Джека и Уайрмана, наклонившихся над краем цистерны, чтобы подхватить меня, когда (если) я окажусь в пределах досягаемости их рук.
Я подумал, что сегодня луна в три четверти, и я не смогу увидеть её, пока не выберусь из этой дыры в земле. Я начал подниматься.
xiii
Луна, большая и жёлтая, поднялась над восточным горизонтом, осветив густые джунгли, отделявшие южную оконечность острова, и позолотив обращённую на восток сторонуразрушенного особняка Джона Истлейка, где он когда-то жил с домоправительницей и шестью дочерьми… полагаю, жил достаточно счастливо, пока падение Либбит с возка не изменило всю их жизнь.
Луна также позолотила долго пробывший в воде, поросший кораллами скелет, который лежал на куче сорняков и лиан. Их выдрали Уайрман и Джек, когда очищали крышку цистерны. И когда я смотрел на останки Эмери Полсона, на ум пришли шекспировские строки, и я не удержался, продекламировал их: «Отец твой спит на дне морском… кораллом кости станут».[195]
Скачать книгу [0.33 МБ]
Пирамида