«Эмери!» — это Тесси, её глаза темнеют на фарфорово-белом лице… но губы у неё красные.
«Эмери, поторопись!» — это Лаура, её белокожие ручонки, с которых капает вода, тянутся к нему, мокрые кудряшки прилипли к белым щекам.
Он кричит: «Я иду, девочки! Держитесь!»
В фонтанах брызг он спешит к ним, заходит в воду по голень, по колено.
Он кричит: «Боритесь с течением!» — как будто они что-то делают, кроме как стоят по бёдра в воде, хотя вода уже дошла и до его бёдер, а роста в нём шесть футов и два дюйма [188 см].
Вода Залива (в середине апреля ещё холодная) ему уже по грудь, когда он наконец-то добирается до них и когда они хватают его руками, которые гораздо сильнее рук любой маленькой девочки. Расстояние между ними уже так мало, что он может разглядеть серебристый блеск их остекленевших глаз, вдохнуть солоноватый запах дохлой рыбы, идущий от их гниющих волос, но уже слишком поздно. Он сопротивляется, его радостные крики и призывы бороться с течением сменяются сначала криками протеста, а потом ужаса, но к тому времени уже слишком, слишком поздно. Да и в любом случае крики длятся недолго. Маленькие девичьи ручонки становятся холодными когтями, которые всё глубже впиваются в его плоть. Его утаскивают на глубину, вода заполняет рот, топит крики. Он видит корабль на фоне последних отсветов заката и (как же он не заметил этого раньше?… как мог не понять?) понимает, что это остов корабля, зачумлённый корабль, корабль мёртвых. И что-то ждёт его на корабле, что-то в саване, и он бы закричал, если бы мог, но теперь вода заливает ему глаза, а другие руки — уже без плоти, только кости — хватают его за щиколотки. Коготь сдирает с него туфлю, потом его дёргают за палец… словно с ним собираются поиграть в «Этот поросёночек на ярмарку пошёл», пока он тонет.
Пока Эмери Полсон тонет.
Глава 19
АПРЕЛЬ 1927 г.
i
Кто-то кричал в темноте. «Заставь его замолчать!» Потом послышался звук крепкой оплеухи, темнота осветилась красным, сначала с одной стороны. Потом — сзади. Краснота покатилась вперёд, как облако крови в воде.
— Вы ударили его слишком сильно, — сказал кто-то. Джек?
— Босс? Эй, босс! — Кто-то меня тряс, то есть тело у меня оставалось. Вероятно, это было хорошо. Меня тряс Джек. Джек… кто? Я мог вспомнить его фамилию, но идти пришлось бы окольным путём. Фамилия у него была, как у одного парня с Метеоканала…
Меня снова тряхнули. Грубее.
— Мучачо! Ты здесь?
Моя голова обо что-то стукнулась, и я открыл глаза. Джек Кантори стоял на коленях слева от меня с напряжённым, испуганным лицом. Уайрман, наклонившись, тряс меня, какгрушу. Кукла лицом вниз лежала на моём животе. Я скинул её, скривившись от отвращения (действительно, противный парниша). Новин приземлилась на груду дохлых ос, которые зашуршали, как бумага.
Внезапно начали возвращаться те места, где я с ней побывал — устроенная ею экскурсия по аду. Дорога к Тенистому берегу, которую Адриана Истлейк называла (вызывая у отца ярость) Бульваром пьяницы. Сам Тенистый берег. Случившиеся там ужасы. Бассейн. Цистерна.
— У него открыты глаза, — воскликнул Джек. — Слава Богу! Эдгар, вы меня слышите?
— Да. — От крика я осип. Хотелось есть, но сперва — смочить саднящее горло. — Пить… может кто-нибудь помочь страждущему?
Уайрман протянул мне одну из больших бутылок с водой «Эвиан». Я покачал головой.
— Пепси.
— Ты уверен, мучачо? Вода, возможно…
— Пепси. Кофеин. — Не единственная причина, но я полагал, что хватит и этой.
Уайрман отставил «Эвиан» и дал мне пепси. Газировка была тёплой, но я ополовинил банку, рыгнул и сделал ещё глоток. Оглянулся и увидел только моих друзей и грязный коридор. Не нашёл в этом ничего хорошего. Наоборот, пришёл в ужас. Моя рука (вновь она осталась у меня одна) одеревенела и тряслась, словно я работал ею не меньше двух часов, но тогда куда подевались рисунки? Я боялся, что без рисунков всё увиденное растает, как сон. И ради этой информации я рисковал даже большим, чем жизнь. Я мог лишиться рассудка.
Я попытался подняться. Боль пронзила голову в том месте, где я ударился о стену.
— Где рисунки? Пожалуйста, скажите мне, где рисунки?
— Расслабься, мучачо, вот они. — Уайрман отступил в сторону и показал мне неровную стопку листов, вырванных из альбомов. — Ты рисовал, как одержимый, закончив рисунок, вырывал его и продолжал. Я их собрал и сложил.
— Хорошо. Отлично. Мне нужно поесть. Я умираю от голода. — И судя по ощущениям, я говорил чистую правду.
Джек огляделся. Чувствовалось, что ему не по себе. Послеполуденный свет, который падал на лестницу и холл перед ней, когда я взял Новин с колена Джека и отошёл в коридор, заметно померк. Ещё не стемнело (нет, подняв голову, я увидел, что небо синее), но не вызывало сомнений, что вторая половина дня либо заканчивается, либо уже плавно перетекла в вечер.
— Который час? — спросил я.
— Четверть шестого, — ответил Уайрман, даже не посмотрев на часы, и я понял, что сверялся он с ними постоянно. — Заход солнца через пару часов. Плюс-минус. Поэтому если они выходят только ночью…
— Думаю, что да. Времени хватит, и мне всё равно нужно поесть. Из этих развалин мы можем выбираться. В доме делать больше нечего. Хотя нам, возможно, понадобится лестница.
Уайрман вскинул брови, но вопроса не задал.
— Если мы где её и найдём, так только в амбаре. Отсюда следует, что время нас всё-таки поджимает.
— А что делать с куклой? — спросил Джек. — С Новин?
— Положи её в коробку-сердце и возьми с собой, — ответил я. — Она заслуживает того, чтобы мы отвезли её в «Эль Паласио» к другим вещам Элизабет.
— Где наша следующая остановка, Эдгар? — полюбопытствовал Уайрман.
— Я вам покажу, но сначала о другом. — Я указал на пистолет под ремнём Уайрмана: — Эта штуковина заряжена, верно?
— Абсолютно. Новая обойма.
— Если цапля вернётся, я хочу, чтобы ты её пристрелил. Первым делом.
— Почему?
— Потому что это её цапля. Персе использует птицу, чтобы следить за нами.
ii
Мы покинули дом тем же путём, каким и вошли в него, и попали в ранний флоридский вечер, полный ясного света. Над головой синело безоблачное небо. Под солнцем Залив сиял серебром. Через час или около того сияние начнёт тускнеть, превращаться в золото, но пока до этого не дошло.
Мы поплелись по бывшему Бульвару пьяницы, Джек нёс корзинку для пикника, Уайрман — паке с едой и альбомы «Мастер», я — мои рисунки. Униола что-то шептала нашим ногам. Тени тянулись за спинами к развалинам особняка. Далеко впереди пеликан заметил рыбу, сложил крылья и спикировал, как штурмовик. Цапли нигде не было видно, да и Чарли-жокей исчез. Но когда мы добрались до гребня, после которого тропа раньше полого спускалась, лавируя между дюнами (теперь эрозия превратила пологий участок в крутой обрыв), мы увидели кое-что ещё.
Мы увидели «Персе».
Корабль стоял на якоре в трёхстах ярдах [274 м] от берега. Со свёрнутыми новенькими парусами. Покачивался с борта на борт, словно маятник часов. С того места, где мы вышли к берегу, нам не составляло труда прочитать название корабля, выведенное в носовой части по правому борту: «Персефона». Парусник казался покинутым, и я полагал, что так оно и было: в дневное время мертвецы оставались мертвецами. Но Персе мёртвой не была. В этом нам крепко не повезло.
— Господи, он словно выплыл с ваших картин, — ахнул Джек. Справа от тропы была каменная скамья, едва видимая среди кустов, которые выросли вокруг. Сиденье оплели лианы. Джек плюхнулся на неё, таращась на парусник.
— Нет. — Я покачал головой. — Я рисовал настоящий корабль, а ты видишь маску, которую он натягивает в дневное время.
Уайрман стоял рядом с Джеком, прикрыв глаза ладонью. Потом повернулся ко мне:
— Они видят его с Сан-Педро? Не видят, правда?
— Может, некоторые и видят, — ответил я. — Смертельно больные, люди с психическими отклонениями, временно не принимающие свои лекарства… — Тут я подумал о Томе. — Но он приплыл за нами — не за ними. Этой ночью мы должны покинуть на нём Дьюма-Ки. Дорога закроется для нас, как только зайдёт солнце. Живые мертвецы, возможно, находятся на «Персефоне», но в джунглях хватает других тварей. Некоторых… как паркового жокея, создала в детстве Элизабет. Другие появились после того, как Персе вновьпроснулась… — Я запнулся. Не хотел говорить, но сказал. Считал, что должен: — Вероятно, каких-то нарисовал я. Свои Буки есть у каждого.
А подумал я о скелетах, которые тянулись руками к лунному свету.
— То есть по её плану мы должны покинуть остров на корабле, так? — спросил Уайрман.
— Да.
— Отряд вербовщиков во флот? Как в доброй старой Англии?
— Очень похоже.
— Я не могу, — покачал головой Джек. — У меня морская болезнь.
Я улыбнулся и сел рядом с ним.
— Морские вояжи в наш план не входят.
— Это хорошо.
— Ты можешь вскрыть курицу и оторвать ножку?
Он выполнил мою просьбу, и они наблюдали, как я сожрал сначала одну ножку, потом вторую. Я спросил, не хочет ли кто грудку, а когда оба отказались, принялся за неё. Съев половину, подумал о моей дочери, которая, бледная и мёртвая, лежала в Род-Айленде. Продолжил есть, периодически вытирая жирную ладонь о джинсы. Илзе меня бы поняла. Пэм — нет, Лин, вероятно, тоже нет, но Илли? Да. Я боялся того, что ждало впереди, но знал, что Персе тоже боится. Если бы не боялась, не прилагала бы столько усилий, чтобы не пускать нас сюда. Наоборот, приняла бы с распростёртыми объятиями.
— Время идёт, мучачо, — напомнил Уайрман. — День на исходе.
— Знаю, — ответил я. — И моя дочь умерла навсегда. Я всё равно голоден. Есть что-нибудь сладкое? Торт? Печенье? Грёбаные леденцы?
Ничего не было. Я удовлетворился ещё одной банкой пепси и несколькими ломтиками огурца в соусе «ранч», хотя по виду и по вкусу он мне всегда напоминал чуть подслащённую соплю. Но по крайней мере от головной боли избавиться удалось. Образы, что пришли ко мне в темноте (те самые, что столько лет хранились в набитой тряпками голове Новин), таяли, но я без труда мог восстановить их по рисункам. Я в последний раз вытер руку о джинсы и положил на колени стопку вырванных из альбома и смятых листов: семейный альбом из ада.
— Высматривай цаплю, — предупредил я Уайрмана.
Он огляделся, бросил взгляд на корабль, покачивающийся на волнах, потом посмотрел на меня.
— А может, для Большой птицы больше подойдёт гарпунный пистолет? Заряженный одним из серебряных гарпунов?
— Нет. На цапле она иногда летает, точно так же, как человек ездит верхом. Она бы, вероятно, хотела, чтобы мы потратили на цаплю один из серебряных наконечников, но мы больше не пойдём навстречу желаниям Персе. — Я невесело улыбнулся. — Эта часть жизни у дамы в прошлом.
iii
Уайрман попросил Джека встать, чтобы он смог очистить скамью от лиан. Потом мы все сели, три воина поневоле — двоим было уже далеко за пятьдесят, один только-только шагнул за двадцать. Перед нами простирался Мексиканский залив, разрушенный особняк остался позади. Красная корзинка и заметно опустевший пакет с едой стояли у наших ног. Я полагал, что на рассказ у меня есть двадцать минут, может, и полчаса: времени всё равно оставалось достаточно.
Я на это надеялся.
— Связь Элизабет с Персе была крепче, чем у меня, — объяснил я. — И более глубокой. Я не знаю, как девочка это выдерживала. Едва фарфоровая фигурка попала к ней, Элизабет видела всё, хотела она этого или нет. И всё зарисовывала. Но самые ужасные картины она сожгла, прежде чем уехать из этого места.
— Как картину урагана? — спросил Уайрман.
— Да. Я думаю, она боялась их мощи, и правильно делала, что боялась. Но она видела всё. А кукла всё это фиксировала. Как телепатическая камера. В большинстве случаев я видел то, что видела Элизабет, и рисовал то, что рисовала она. Вы это понимаете?
Оба кивнули.
— Начнём с этой тропы, которая в своё время была дорогой. Она вела от Тенистого берега к амбару. — Я указал на длинную, сплошь увитую лианами постройку, в которой мы рассчитывали найти лестницу. — Не думаю, что бутлегера, который привозил сюда спиртное, звали Дейв Дэвис, но уверен, что это был один из деловых партнёров Дэвиса, так что немалая часть выпивки попадала на Солнечный берег Флориды через Дьюма-Ки. С Тенистого берега — в амбар Джона Истлейка, оттуда — на материк. Складировалось спиртное в паре джаз-клубов в Сарасоте и Венисе: Дэвису в этом шли навстречу.
Уайрман посмотрел на скатывающееся к горизонту солнце, на часы.
— Мучачо, ты считаешь, что в сложившейся ситуации нам нужно всё это слушать? Как я понимаю, да?
— Будь уверен. — Я вытащил рисунок кега. Широкую горловину закрывала навинчивающаяся крышка. На боковой поверхности полукругом было написано слово «TABLE», под ним, тоже полукругом — «SCOTLAND». Выглядели надписи не очень: рисунки получались у меня лучше, чем буквы. — Виски, господа.
Джек указал на бесформенную человекоподобную фигурку, которая находилась над «SCOTLAND» и под «TABLE». Я нарисовал её оранжевым карандашом, стояла она на одной ноге, вытянув вторую назад.
— Кто эта деваха в платье?
— Это не платье — килт. Как я понимаю, это должен быть горец.
Уайрман вскинул кустистые брови.
— За этот рисунок премии тебе не видать, мучачо.
— Элизабет засунула Персе в маленькую бочку для виски. — Джек задумчиво смотрел на рисунок. — А может, Элизабет и няня Мельда…
Я покачал головой.
— Только Элизабет.
— И какие у него размеры?
Я поднял руку на два фута от скамейки, подумал, поднял чуть выше.
Джек кивнул, но при этом нахмурился и спросил:
— Она засунула фарфоровую фигурку в кег и завернула крышку. Или заткнула горловину затычкой. Утопила Персе, чтобы та заснула. Я вот чего не понимаю, босс. Она же начала звать Элизабет из воды. Со дна Залива!
— Пока не будем об этом. — Я засунул рисунок бочонка в самый низ и показал им другой. Няня Мельда звонила по телефону в гостиной. Что-то вороватое чувствовалось в наклоне головы, в сутулости плеч, показанных одним или двумя штрихами, но и этого хватало, чтобы понять, как южане воспринимали сам факт, что чёрная домоправительницапользовалась телефоном в гостиной, даже при чрезвычайных обстоятельствах. — Мы думали, что Ади и Эмери прочитали об этом в местной газете и вернулись, но газеты Атланты не сообщали о двух маленьких девочках, утонувших во Флориде. Когда у няни Мельды отпали последние сомнения втом, что девочки пропали, она позвонила Истлейку —Хозяину — на материк, чтобы сообщить дурную весть. А потом позвонила туда, где Ади проживала со своим мужем.
Уайрман ударил кулаком по колену.
— Ади сказала няне, где будет жить. Разумеется, сказала! Я кивнул.
— Наверное, молодые запрыгнули в поезд тем же вечером, потому что приехали на Дьюма-Ки на следующий день, ещё до наступления темноты.
— И к тому времени две средние дочери тоже вернулись домой, — догадался Джек.
— Да, собралась вся семья. И вон там… — я указал на воду, где в ожидании темноты покачивался на волнах красивый белый корабль, — было много лодок. Поиски тел продолжались три дня, хотя все уже понимали, что девочки мертвы. И я не сомневаюсь, что Джона Истлейка меньше всего интересовало, каким образом его старшая дочь и её муж узнали о случившемся. В эти дни он мог думать только о пропавших близняшках.
— «ОНИ ИСЧЕЗЛИ», — пробормотал Уайрман. — Pobre hombre.[189]
Скачать книгу [0.33 МБ]
Пирамида