пятнистый комбинезон, весьма живописный, но абсолютно бесполезный при боях
в городе. Весь перед комбинезона, от висевшего на шее уоки-токи до
увешанного всевозможными подсумками пояса, был темно-красным от крови.
Волонтер скатился на самое дно воронки, как-то так странно напрягся и
выдохнул воздух, причем большая его часть вышла булькая, через дыры в его
груди.
- Пить, - повторил шаулис. - Господи... Пить... Водыыы!
- Вассер, - пробулькал волонтер. Мы с трудом его поняли, во рту у
него было полно крови и песка. - Вассер... Битте... Хильфе, битте...
Хильфеее!
Анализа первая заметила характерный силуэт, распиравший рюкзак
добровольца. Раскрыв застежки, она вынула бутылку кока-колы. Индюк взял ее
и умело открыл о кабель.
- Как ты считаешь, Ярек? Можно им дать?
- Нельзя, - сказал я, а с моим голосом творилось что-то не то. - Но
надо. Надо, черт.
Сначала мы дали попить шаулису - должна же быть какая-то очередность,
ведь он первым попал в нашу воронку. А потом дали попить добровольцу из
Фрайкорпс, сначала вытерев ему губы платком.
И уж только потом, очистив от крови горлышко бутылки, отпили по
маленькому глоточку сами - Анализа, Индюк и я.
А вокруг нас стало почти тихо; лишь тюкали отдельные выстрелы и со
стороны стадиона ровно бил М-60. Волонтер из Фрайкорпс внезапно напрягся -
так резко, что на его комбинезоне с треском разошлись липучки.
- О... Иисусе... - вдруг прошептал шаулис и умер.
- Ю... кэн'т бит зе филинг... простонал доброволец и грудь его
покрылась пеной из крови и кока-колы.
И тоже умер.
Анализа уселась на дне воронки, обхватила колени руками и развылась.
И правильно. Ведь кто-то, черт подери, должен был оплакать этих солдат.
Такое право у них было. Было у них право хоть на такой реквием - на плач
маленькой девочки, на ее слезы, горохом катящиеся по грязной рожице. Это
было их право.
А мы с Индюком обыскивали их карманы. И это тоже надо было сделать,
этому нас учат на уроках по выживанию.
Как нас и учили, оружия мы не касались - у шаулиса были гранаты, а у
волонтера беретта и тяжелый нож. Зато Индюк взял уоки-токи и сразу же стал
в нем что-то крутить.
Я сунул руку в карман на комбинезоне добровольца и нашел полплитки
шоколада. На обертке было написано: "Милка Поланд, быв. Е.Ведель". Я
протянул шоколадку Анализе. Та взяла, но больше и не пошевелилась,
продолжая все так же тупо глядеть перед собой и шмыгать носом.
Теперь я сунул руку в карманы шаулиса, потому что при виде шоколада
мне прямо как-то странно сделалось во рту и в желудке. По правде говоря,
охотнее всего я сам бы сожрал эти полплитки. Но ведь так нельзя, а? Если в
компании есть девушка, в первую очередь надо заботиться о ней, ее надо
голубить, защищать, ее надо кормить. Ведь это так естественно. Это так
по... по...
По-человечески.
Разве не так?
У шаулиса шоколада не было.
Зато в кармане его мундира лежал сложенный вчетверо конверт. На нем
не было марки, но адрес был, причем адрес в Польше, в Кракове. Письмо было
адресовано какой-то Марыле Войнаровской.
Я глянул в это письмо. Шаулис был мертв, и письмо так и не отправил.
Я глянул туда только на миг.
"Ты мне снилась, - так писал шаулис. - Это был очень короткий сон.
Сон, в котором я стою рядом с Тобою и касаюсь Твоей руки, а Твоя рука
такая теплая... Марыля, Твоя рука такая мягкая и теплая. И вот тогда в
своем сне я подумал, Марыля, что я тебя люблю, Марыля, ведь я и вправду
Тебя люблю...".
Дальше я не читал. У меня как-то не было потребности узнать
продолжение, которого, собственно, и не было, до конца странички, до
подписи: "Витек". Витек, а не Витаутас.
Я снова вложил письмо в конверт и спрятал его себе в карман. Я
подумал, что может, и отошлю это письмо, отошлю его Марыле Войнаровской в
ее Краков. Так и быть, потрачусь на марку и отошлю это письмо. Кто знает,
а вдруг дойдет? Хотя вроде бы много писем теряется на границе, во время
досмотра почтовых вагонов.
Индюк, сидя среди кабелей разбитой телефонной магистрали, словно
чайка в гнезде, что-то крутил в уоки-токи, откуда доносились свисты, треск
и обрывки разговоров.
- Завязывай, - сказал я, внезапно разозлившись.
- Тихо, - сказал Индюк, поплотнее прижимая наушники. - Не мешай. Я
ловлю волну.
- А на кой хрен тебе эта волна? - не выдержал я. - Если тебе хочется
что-то ловить, лови себя за яйца, кретин. Пищишь, зараза, и пищишь, еще
услышит кто-нибудь и запулит нам сюда гранату или еще чего-нибудь!
Индюк не отвечал; согнувшись в три погибели, он продолжал перебирать
кабеля телефонной магистрали. Над воронкой жужжали пули.
Анализа все еще хлюпала носом. Я сел рядом и обнял ее. Ведь так надо
было сделать, а? Ведь она была такой маленькой и беззащитной, в этой
хреновой воронке, в этом долбаном Парке Короля Собеского, где со всех
сторон продолжается эта вонючая война.
- Ярек? - Анализа шмыгнула носом.
- Что?
- У меня нет трусиков.
- Чего?
- У меня нет трусиков. Отец убьет меня, если я вернусь без трусиков.
Ха, как раз это было похоже на правду. Инженер Будищевски был
знаменит своей железной рукой и железной моралью. В этом смысле он был
просто ебнутый - но я, кажется, уже вспоминал об этом. Я уже представил
себе Анализу на кресле-самолете у доктора Здуна, который должен выставить
ей свидетельство о невинности. Доктор Здун, который уже какое-то время
зарабатывал не тем, чем раньше, все еще подхалтуривал на свидетельствах,
потому что без такой справки было трудно устроить церковный брак, а если
девушка к тому же была еще и несовершеннолетней, то могла очутиться и в
исправительной колонии в Ваплеве. Левое свидетельство, насколько мне было
известно, стоило шесть тысяч. Большие бабки.
- Аня?
Скачать книгу [0.03 МБ]
Пирамида