никогда не было verrucinosum [бородавчатым (лат.)]. Профессор
мозолил глаза этому курдлю уже несколько дней, но тупое
животное ни за что не желало его глотать, хотя он, посоленный,
совался к нему прямо в пасть. При этих словах во мне
пробудились тягостные воспоминания о спутнике - лунапарке,
который я принял за планету и где позволил одурачить себя
мнимой охотой на курдля. Расставшись - довольно неохотно - с
желчевыми бородавками, профессор вместе со мной вернулся в
желудок. Украдкой он поглядывал на мои ноги, но тут же отводил
взгляд. Впоследствии выяснилось, что он принял меня за калеку
от рождения, но из вежливости не показывал вида; в качестве
анатома он поставил мне диагноз deformitatis congenitae
articulacionum genu [врожденный дефект коленного сочленения
(лат.)] - случай довольно редкий и тяжелый, поскольку это
необычайно осложняет жизнь, в особенности ходьбу, а нормально,
то есть по-энциански, сесть такой инвалид вообще не способен;
вот было смеху, когда он понял, что имеет дело с человеком, - я
забыл ему об этом сказать, но он сам догадался, когда мы сняли
кислородные маски. Это было уже за привратником, и сверху на
нас полетели целые купы кустарника и груды земли. Наш дряхлый
курдль был на редкость прожорлив; профессор посоветовал
поторопиться; отовсюду струились уже потоки желудочного сока, и
было ясно, что этим не кончится: такая пища вызывает изжогу, а
значит, и жажду. Действительно, полило как из ведра, но мы
успели добежать до спасительного убежища, и ни одна капля на
нас не попала. Мои товарищи учтиво приветствовали профессора и
пригласили его на бррбиций, который уже варился в котелке.
Интересно, что всем деликатесам, который мог приготовить
ундорт, они предпочитали эту гадость, наполняющую помещение
запахом, который при всем желании приятным не назовешь. Мы
сидели в кружок и, прихлебывая суп из мисочек, оживленно
болтали. Профессор рассказал забавную историю о том, как в
прошлом году он открыл в болоте возле Кургана Председателя
завязший в иле скелет огромного курдля с сорока скелетами
члаков внутри. Благодаря этому он взял верх над археологами из
школы другого анатома, доцента Ксипсиквакса (или что-то в этом
роде), которые утверждали, что курдль не может жить под водой.
Действительно, naturalitae [естественным образом (лат.)] не
может, но можно выдрессировать его в подводную лодку, а наш
анатом доказал это, предъявив вещественное доказательство -
перископ, обнаруженный вместе со скелетом. Доцент опоздал на
два дня, и, когда он наконец прибыл на место с водолазным
костюмом, скелет уже загорал на солнце под присмотром
препараторов, а к перископу профессор прикрепил транспарант с
ехидной надписью: CITO VENIENTIBUS OSSA! [Кто приходит рано -
тому кости (лат.); перефразировка выражения "Tarde venientibus
ossa" - "Кто приходит поздно - тому кости"]
Ну и проблемы у этих ученых, подумал я, прихлебывая
бррбиций так, как ребенком глотал рыбий жир, то есть затыкая
горло задней частью неба; и все-таки пил, чтобы не выделяться.
Монах сидел вместе с нами, но не на матраце, а на своем
булыжнике - он наконец позволил себя уговорить и сбросил его с
плеч. Зная, что я человек, он счел возможным нарушить обет; так
начался разговор, в котором он проявил куда большую
сообразительность, нежели предполагал в нем Тюкстль. Его имени
я не смог бы произнести, оно было совершенно иное, чем у
остальных люзанцев, хриплое, из одних глухих согласных. У всех
монахов такие имена, ибо послушничество начинается с выбора
кливийского имени, - из сохранившихся хроник. С этой минуты
монах становится еще и этим кливийцем. При этом известии
фантазия моя разыгралась. Я ждал невероятных откровений -
например, что они верят в переселение душ и в то, что их устами
говорят умершие кливийцы, или же, что во время своих мистерий
они читают по уцелевшим документам страшные заклинания
Ка-Ундрия, и, хотя их вера подвергается при этом нелегкому
испытанию, именно в этом видят свою покаянную миссию; а если
видения примут массовый характер, набожные монахи могут
превратиться в организацию мстителей. Брат привратник остудил
мое разгоряченное воображение, заявив, что ничего не знает о
кливийце, имя которого принял, да и об остальных кливийцах
тоже, - ничего, кроме того, что те не верили в Бога, поэтому
они теперь верят за них.
- Как же так, - спросил я, жестоко обманутый в своих
ожиданиях, - у вас есть кливийские хроники, и вы даже не
пробуете изучать их?
Монах, должно быть, распарился от бррбиция, потому что
сбросил с головы капюшон и, глядя на меня лучеобразно
оперенными глазами, сказал:
- Да нет, я читал эти хроники. Среди наших послушников нет
недостатка в клириках, которые вступают в орден не покаяния
ради и не из набожности, но надеясь отыскать у кливийцев
застывшую эссенцию самого черного Зла. Такие вскоре уходят. Ты
удивляешься, чужеземец? Мы читаем хроники, чтобы учиться
кливийскому языку, а впрочем, там ничего нет...
- Как это нет? - медленно переспросил я. Я готов был
заподозрить его в желании скрыть правду.
- Ничего, кроме фраз. Пропагандистский трезвон, и только.
Пускание трюизмов в глаза. Тебе это странно? А ты когда-нибудь
слышал о власти, которая не рассыпает направо и налево обещания
счастья, но возвещает отчаяние, скрежет зубовный, собственную
мерзость и подлость? Никакая власть ничего подобного не
обещала. Разве у вас иначе?
- Не будем об этом, - быстро ответил я. - Но их Ка-Ундрий?
Что это было? Ты знаешь? Тебе позволено говорить?..
- Вечно одно и то же, - пожал он плечами. - Ка-Ундрий в
точном переводе значит БЛАГОСФЕРА.
У меня перехватило дыхание.
- Не может быть! Значит... они хотели сделать то же, что и
вы?
- Да.
Скачать книгу [0.28 МБ]
Пирамида