внутрь открытой машины, потом взял несколько мелких инструментов и начал
менять соединения проводов. Некоторое время он пристально всматривался в
обнаженную полость, в которой извивались серебряные и белые витки проводов,
и еще раз переместил некоторые из них; наконец по его знаку механоавтомат
поднял подрезанную лобную плиту и установил ее на прежнее место.
Гообар включил ток. Мозг ожил, на экранах появился вибрирующий свет, в
пальцах ученого вновь возникла, как по волшебству, черная палочка. Гообар
сел на высокий стул и долго смотрел на появляющиеся в глубине экранов
кривые, наконец утвердительно кивнул головой и сказал что-то, вглядываясь в
невидимую для меня часть комнаты.
Я подумал, что он, вероятно, создавал новую, не существующую до сих пор
область математики, нужда в которой возникла в связи с новыми достижениями
науки, и что я был свидетелем операции, при помощи которой он направлял
рассуждения электромозга на новые рельсы.
Гообар сидел на стуле и вглядывался в электромозг, продолжавший
работать; иногда свет экранов слабел, и тогда Гообар слегка шевелился,
готовый к дальнейшему этапу операции, но экраны мозга снова начинали
мерцать, а совсем было остановившиеся реле возобновляли колебания, определяя
равномерный, однообразный ритм механической жизни.
Затем я увидел Калларлу. Она остановилась рядом с Гообаром, заслонив
его от меня, потом повернулась и направилась к окну. Гообар что-то сказал
ей. Калларла ответила лишь неуловимым движением губ и даже не оглянулась.
Она не принимала участия в беседе, касавшейся каких-то технических вопросов.
Казалось, она ничего не видела.
Темная фигура Гообара, отступившая на второй план, внезапно показалась
мне нелепой; огромные аппараты, окружающие его, были похожи на
усовершенствованные механические игрушки рядом с этим сияющим женским лицом
с гладким лбом, сжатыми губами и глазами, словно устремленными в
бесконечность. Калларла повернулась к Гообару, который продолжал
разговаривать с машинами, и посмотрела на него; тогда, чувствуя, что на моем
лице выступил жаркий румянец стыда за то, что я подглядывал за нею, я тихо
отступил.
Лифт спустил меня на тот ярус, где помещался концертный зал. В глаза
мне ударил яркий свет. Я стоял на мраморных плитах у входа; последние
зрители спешили занять места. Я увидел Анну, схватил ее за руки и начал
шептать какие-то сбивчивые оправдания. Она казалась выше, чем всегда, в
длинном платье, затканном старым матовым серебром. Анна сжала губы в знак
того, что очень сердится.
- Иди, иди, - сказала она, - посчитаемся после.
Едва мы успели войти, как верхний свет погас, осветилась огромная
раковина в конце зала, на фоне сверкающих инструментов и двигающихся голов
появилась тонкая черная фигура дирижера. Сухо застучала палочка.
. Вначале эта старинная музыка как-то обтекала меня, и я был к ней
равнодушен. Я испытывал удовольствие, рассматривая сверкающие медью и лаком
инструменты, на которых всегда исполняются произведения древних
композиторов. Металлические улитки труб, барабаны, обтянутые кожей,
тарелки-все это казалось мне забавным и волнующим. Когда я начинаю думать об
отдаленном прошлом, я поражаюсь контрасту между творческим вдохновением
людей той эпохи, так же как и мы любивших музыку, и тем, как они получали
ее, извлекая из струн и деревянных коробок!
В голове у меня перемешивались обрывки образов, голосов, неоконченных
слов, мыслей, которые вызывала звучная, то нарастающая, то затихающая
музыка. И вдруг эта музыка ворвалась в меня; ворвались мощные, захватывающие
ноты, словно началось наводнение, и там, где мгновение назад текла скромная,
будничная жизнь, теперь крутились огромные омуты. Музыка овладела мной; я
сердился, я не хотел поддаваться ей, стремился обуздать мелодию, но
напрасно. Мою мысль, память, все, чем я был, уносил куда-то бурный поток.
Вот сломано последнее сопротивление, и я, обезоруженный, беззащитный, стал
похож на русло страшного потока, который, врезаясь все глубже и глубже,
бушевал, обрушивал берега, снова возвращался и наносил удары с удвоенной
силой.
В этой грозе слышались неустанно повторяющиеся звуки, словно
сверхчеловеческий голос призывал кого-то. Но вот все заколебалось, словно на
мгновение испугавшись собственной смелости, перестала действовать огромная
сила: настала тишина, такая короткая и резкая, что остановилось сердце;
потом вновь зазвучала мелодия.
Я не мог больше выносить музыку. Тайком, пригибаясь, кое-как я
преодолел путь к выходу и очутился в полукруге мраморных колонн, неровно
дыша, будто закончив утомительный бег. Музыка, хотя и приглушенная, догоняла
меня здесь: я стал спускаться вниз.
На ступенях стояла Анна. Я молча взял ее за руку. Все кругом замирало,
нас провожали все более удаляющиеся аккорды симфонии. Мы вошли в лифт.
Несколько шагов - и перед нами открылась смотровая палуба.
Не знаю, сам ли я шел туда или меня вела Анна. Мы стояли неподвижно, а
у наших ног разверзалась бездна, пропасть без конца и края, вечная и
неизменная бесконечность, в которой сияли жестокие звезды.
Я пожал руку Анны. Ее тепло словно переливалось в меня, но я чувствовал
себя одиноким.
- Дитя... - прошептал я, - ты не знаешь... он... ему было все о нас
известно, слышишь? Он все знал, этот немец Бетховен, глухой музыкант... Он
все предвидел, его голос жив и сегодня... Там, в зале, мне казалось, что все
смотрят на меня, потому что он рассказал то, в чем я не осмелился бы
признаться даже самому себе... Он знал даже это... - И я поднял руку к
звездам.
В бесконечно древних безднах с равнодушной усмешкой мерцали холодные,
молчаливые искры. Я не мог закрыть глаза, но не мог и смотреть. Только Анна
могла защитить меня от них. Я взял ее за плечи, почувствовал их тепло,
ощутил ее дыхание на моем лице. Наши губы встретились.
Было тихо, слышались лишь слабые удары замиравших сердец. Она доверчиво
прижалась ко мне.
- Анна, - прошептал я, - послушай, я...
Она закрыла мне ладонью рот; как мне забыть этот жест, полный женской
мудрости!
- Молчи, - тихо прошептала она. Мы не видели друг друга. Всюду царил
мрак, бездна окружала нас со всех сторон и следила за нами, ловя каждый
взгляд. Вдруг будто птица села мне на волосы - птица, здесь? На корабле не
могло быть птиц. Они как слепые бились бы о стены обманчивого миража
"Геи"... Это Анна гладила меня по голове. Я прижался губами к ее шее и
услышал удары ее сердца; оно билось равномерно, точно со мной говорил кто-то
очень близкий, хорошо знакомый. Мы прошли вперед, прижавшись друг к другу,
Скачать книгу [0.29 МБ]
Пирамида