- О том, чтобы я во дворец вернулся, и говорить нечего! Уж если хочешь
знать, то вижу я перед собой длинное странствие по телам моих подданных,
что, кстати сказать, согласуется с моей демократически настроенной
натурой. А в завершение, вроде как на десерт, оставлю я себе вхождение в
тело какой-нибудь пленительной девы - это ведь наверняка будет ощущение
безмерно поучительное, ха-ха!
Говоря это, открыл он дверь одним рывком могучей лапищи и гаркнул,
вызывая своих подчиненных; видя, что если не совершить нечто отчаянное, то
попадешь в каземат, схватил Клапауциус чернильницу со стола, плеснул
чернила в лицо королю, а сам, пользуясь временной слепотой своего
преследователя, выпрыгнул в окно. К счастью, было это невысоко, а к тому
же никаких прохожих поблизости не оказалось, так что удалось ему, мчась во
весь дух, добраться до многолюдной площади и затеряться в толпе, прежде
чем полицейские, которых король последними словами обзывал, начали
выбегать из участка на улицу, одергивая мундиры и грозно бряцая оружием.
Клапауциус, отдаляясь от порта, предался размышлениям поистине
невеселым. "Лучше всего было бы, - думал он, - предоставить этого мерзкого
Балериона его судьбе да отправиться в больницу, где пребывает тело Трурля
с душой честного матроса; если это тело попадет во дворец, приятель мой
снова может стать самим собой - и духовно, и телесно. Правда, появится
тогда новый король с матросским естеством, но пропади он пропадом, этот
весельчак Балерион!"
План был неплох, однако для его осуществления не хватало одной вещи,
хоть и небольшой, но весьма важной, - обменника с рогами, который
находился в ящике комендантского стола. Поразмыслил было Клапауциус, не
удастся ли ему построить второй такой аппарат, но для этого не хватало как
материала и инструментов, так и времени.
"Ну тогда, может, так сделать... - рассуждал Клапауциус. - Пойти к
Трурлю-королю; он, надо полагать, уже пришел в себя и сообразил, что
следует делать. Скажу ему, чтобы повелел он солдатам окружить портовый
полицейский участок; таким образом попадет в наши руки аппарат, и Трурль
сможет вернуться в собственное тело!"
Однако его даже и не впустили во дворец, когда он туда направился.
"Король, - сказали ему в караульне дворцовой, - спит крепко, потому что
лекари придворные применили средство электронного успокоения и
подкрепления; сон этот продолжится не менее сорока восьми часов".
"Этого только не хватало!" - в отчаянии подумал Клапауциус и пошел в
больницу, где пребывало трурлево тело, ибо опасался, что, выписавшись
досрочно, исчезнет оно в лабиринтах большого города. Представился он там
как родич потерпевшего - имя матроса удалось ему вычитать в истории
болезни. Узнал Клапауциус, что ничего серьезного с матросом не случилось,
нога у него была не сломана, а лишь вывихнута, однако же несколько дней не
сможет он покинуть одра больничного. Свидеться с матросом Клапауциус,
разумеется, не стремился, поелику имело бы это лишь одно последствие:
обнаружилось бы, что они с потерпевшим вовсе незнакомы.
Удостоверившись хоть в том, что тело Трурля не сбежит внезапно, вышел
Клапауциус из больницы и начал бродить по улицам, погрузившись в
напряженные размышления. И не заметил он, как в этих своих блужданиях
приблизился к порту, а тут увидал, что кругом так и толкутся полицейские и
испытующе заглядывают в лицо каждому прохожему, сверяя черты его облика с
тем, что записано у них в блокнотах служебных. Сразу понял Клапауциус, что
это штучки Балериона, который настойчиво разыскивает его, дабы в каземат
ввергнуть. В тот же миг обратился к нему ближайший караульный; дорога к
отступлению была отрезана, ибо из-за угла вышли еще два стражника. Тогда с
совершенным спокойствием сам отдался Клапауциус в руки полицейских и
сказал, что одного лишь добивается - чтобы те привели его к своему
начальнику, поскольку должен он немедля дать чрезвычайно важные показания
о некоем ужасном злодеянии. Тут же его окружили и кандалы надели, но на
счастье не сковали обеих рук, а лишь его десницу к шуйце стражника
приторочили.
В участке полицейском Балерион-комендант встретил скованного
Клапауциуса, удовлетворенно ворча и злорадно подмигивая маленькими
глазками, конструктор же еще с порога возопил, всячески стараясь изменить
свою речь на чужеземный манер:
- Господина начальника! Ваша благородия полицейская! Моя хватать, что я
Клапауциус, но нет, моя не знать никакая Клапауциус! Но, может быть, это
такая нехорошая, она боднуть-пихнуть моя рогами на улице, и моя-твоя чудо
быть, наша-ваша, и моя терять телесность и теперь душевность от моя, а
телесность быть от не моя, моя не знать как, но та рогач убежать
быстро-быстро! Ваша великая полицейскость! Спасите!
И с этими словами пал хитроумный Клапауциус на колени, гремя кандалами
и болтая быстро и неустанно на ломаном этом языке. Балерион же в мундире с
эполетами, за столом стоя, слушал и моргал, слегка ошеломленный;
вглядывался он в коленопреклоненного, и видно было, что уж почти поверил
ему, ибо Клапауциус по дороге к участку вдавливал пальцы свободной левой
руки в лоб, чтобы получились там две вмятины, подобные тем, какие
оставляют рога аппарата. Приказал Балерион расковать Клапауциуса, выгнал
всех своих подчиненных, а когда остались они с глазу на глаз, велел
Клапауциусу подробно рассказать, как было дело.
Клапауциус сочинил длинную историю о том, как он, богатый чужеземец,
лишь сегодня утром причалил к пристани, везя на своем корабле двести
сундуков с самыми удивительными в мире головоломками, а также тридцать
прелестных заводных девиц, и хотел он и то и другое преподнести великому
королю Балериону, ибо был это дар от императора Труболюда, который тем
самым выразить желал династии Кимберской дистанционное свое почтение; и
как по прибытии сошел он с корабля, дабы хоть ноги размять после
длительного странствия, и прохаживался преспокойно по набережной, когда
некий субъект, с виду вот именно такой, - тут показал Клапауциус на свое
туловище, - уже тем возбудивший его подозрение, что так алчно глазел на
великолепное одеяние чужеземное, внезапно ринулся на негр с разгона, будто
обезумел и хотел его, страхом объятого, навылет пробежать; однако же лишь
сорвал с головы шапку, боднул его сильно рогами, и свершилось тогда
непонятное чудо обмена душ.
Заметить тут надлежит, что Клапауциус немало страсти вложил в сие
повествование, стремясь придать ему как можно более правдоподобия.
Подробно рассказывал он о теле своем утраченном, а также весьма
презрительно и едко отзывался о том, в котором пребывал сейчас; он даже
оплеухи себе самому закатывал и плевал то на живот, то на ноги; не менее
подробно описывал он сокровища, им привезенные, а в особенности девиц
заводных; говорил о своей семье, оставленной в краю родном, о любимом
Скачать книгу [0.11 МБ]
Пирамида