Тож, телячья дитятина ..................8 феркл.
Я опять ничего не понял, но мурашки забегали у меня по спине, когда
за стеной раздался грохот такой неслыханной силы, словно поселившийся в
соседнем покое робот пытался вдребезги его разнести. Меня бросило в дрожь.
Это уже было слишком. Стараясь не дребезжать и не лязгать, я выбрался из
этого зловещего притона на улицу и, лишь отойдя подальше, перевел дух.
"Ну, и что же мне делать теперь, горемыке?" - размышлял я. Я остановился
возле кучки роботов, которые резались в дурака, и сделал вид, будто
увлеченно слежу за игрой. Пока что я Ничего, по сути, не знал о занятиях
бесподобцев. Снова затесаться в алебардисты? Но это немного дало бы, а
вероятность провала была велика. Что делать?
Я побрел дальше, не переставая думать об этом, пока не заметил
сидящего на скамье приземистого робота; он грел на солнышке свои старые
латы, голову прикрыв газетой. На первой полосе виднелось стихотворение,
начинавшееся словами: "Я угробец-бесподобец". Что там было дальше, не
знаю. Слово за слово завязалась беседа. Я назвался приезжим из соседнего
города Садомазии. Старый робот оказался на редкость радушным и почти
тотчас же предложил у него погостить.
- Почто вашей милости щляться по всяким там, сударь мой, постоялым
дворам да с хозяевами браниться! Пожалуйте лучше ко мне. Просим покорно,
нижайший поклон, не побрезгуйте, милостивец, удостойте. Радость вступит с
почтенной особой вашей в скромные покои мои.
Что было делать? Я согласился, это меня даже устраивало. Мой новый
хозяин жил в собственном доме, на третьей улице. Он немедля провел меня в
гостевую горницу
- С дороги, поди, пыли без счету наглотаться пришлося, - промолвил
он.
Снова появилась масленка, ветошь и солидол. Я уже знал, что он
скажет, - натура роботов довольно проста. И точно:
- Очистивши члены, извольте в потешную, - сказал он, - потешимся
самдруг...
И закрыл дверь. Ни к масленке, ни к солидолу я не притронулся, а
только проверил в зеркале свою гримировку, начернил зубы и четверть часа
спустя, с некоторой тревогой ожидая предстоящей "потехи", уже собирался
идти, как вдруг откуда-то снизу донесся протяжный грохот. На этот раз я
уже не мог убежать. Я спускался по лестнице под такое громыханье, словно
кто-то в щепки рубил железный чурбан. Потешный покой ходил ходуном.
Хозяин, раздевшись до железного корпуса, каким-то необычного вида тесаком
разделывал на столе большущую куклу.
- Милости просим, гость дорогой! Можете, сударь, вволюшку то-воно
туловко распотрошить, - сказал он, прервав рубку и указывая на другую,
лежавшую на полу куклу, чуть поменьше. Когда я к ней подошел, она села,
открыла глаза и принялась слабым голосочком твердить:
- Сударь - я дитя невинное - смилуйтесь - сударь - я дитя невинное -
смилуйтесь...
Хозяин вручил мне топор, похожий на алебарду, но с укороченной
рукоятью.
- Ну-тко, почтеннейший, прочь тоскованье, прочь печалованье - руби с
плеча, да бодрее!
- Ино... не по нраву мне детки... - слабо возразил я.
Он застыл неподвижно.
- Не по нраву? - повторил он за мной. - Уж как жаль. Удручили вы
меня, сударь. Как быть? Единых я ребятенков держу - слабость то моя, так-
то... Разве телятко испробуете?
Так началась моя невеселая жизнь на Карелирии. Поутру, после
завтрака, состоявшего из кипящего масла, хозяин отправлялся на службу, а
хозяйка что-то яростно распиливала в опочивальне - должно быть, телят, но
наверняка не скажу. Не в силах вынести весь этот визг, мычанье и грохот, я
уходил из дому. Занятия горожан были довольно-таки однообразны.
Четвертование, колесование, припекание, шинкование - в центре находился
луна-парк с павильонами, где покупателям предлагались самые изощренные
орудия. Через несколько дней я уже не мог смотреть даже на собственный
перочинный нож, и лишь чувство голода по вечерам заставляло меня
отправляться за город и там, укрывшись в кустах, торопливо глотать сардины
и печенье. Не диво, что при таком довольствии мне постоянно угрожала
икота, смертельно опасная для меня.
На третий день мы пошли в театр. Давали драму под названием
"Трансформарий". Это была история молодого, красивого робота,
претерпевавшего жестокие мучения от людей, то бишь клеюшников. Они
обливали его водой, в масло ему подсыпали песок, отворачивали винтики, из-
за чего он поминутно грохался оземь, и все в таком роде.
Зрители негодующе скрежетали. Во втором действии появился посланец
Калькулятора, и молодой робот был избавлен от рабства; в третьем действии
детально изображалась судьба людей, как легко догадаться, не слишком
завидная.
Со скуки я рылся в домашней библиотеке хозяев, но тут не было ничего
интересного: несколько жалких перепечаток мемуаров маркиза де Сада да еще
брошюрки наподобие "Опознания клеюшников", из которых я запомнил несколько
фраз. "Клеюшник, - говорилось там, - собою зело мягок, консистенцией
сходство имеет с клецкою... Глаза его суть туповатые, водянистые, являя
образ душевной оного гнусности. Физиогномия резиноподобная...", и так
далее, чуть ли не на сотне страниц.
По субботам приходили в гости виднейшие горожане - мастер цеха
жестянщиков, помощник градского оружейничего, цеховой старшина, двое
протократов, один альтимуртан, - к сожалению, я не мог понять, кто это
такие, поскольку говорили все больше об изящных искусствах, о театре, о
превосходном функционировании Его Индуктивности; дамы потихоньку
сплетничали. От них я узнал о скандально известном в высших кругах повесе
и шалопае, некоем Подуксте, который прожигал жизнь почем зря, окружал себя
целыми хороводами электровакханок и осыпал их драгоценными лампами и
катушками. Но мой хозяин не выказал особенного смущения, когда я упомянул
о Подуксте.
- Молодая сталь, молодой ампераж, - добродушно промолвил он. - Ржавок
прибудет, ампер поубудет, тут он и сбавит ток...
Одна бесподобка, бывавшая у нас изредка, Бог весть отчего меня
заприметила и однажды, после очередного кубка горячего масла, шепнула:
- Любезный мой! Люба ли я тебе? Скрадемся ко мне, поэлектризуемся...
Я сделал вид, будто не расслышал ее из-за искренья катодов.
Хозяин с хозяйкой обыкновенно жили в сердечном согласии, но как-то я
Скачать книгу [0.04 МБ]
Пирамида