закрывал и лицо; на капюшоне имелись дырки для глаз, заделанные чем-то
прозрачным. Фигура отодвинула книгу, которую перед тем читала, бегло
глянула на меня и спокойно сказала тому, кто все еще меня держал:
- Вытянуть у него струну.
Кто-то схватил меня за ухо и потянул так, что я завопил от боли.
Еще дважды попытались вытянуть у меня ушную раковину; попытка не
удалась, и наступило минутное замешательство. Тот, что держал меня и
рвал за уши - он тоже был закутан в грубое серое полотно, - сказал,
словно оправдываясь, что это, должно быть, новая модель. Ко мне
подошел еще один детина и попробовал поочередно оторвать у меня брови,
отвинтить нос, а затем и всю голову, но так как и это не дало
ожидаемых результатов, сидящий велел отпустить меня и спросил:
- Как глубоко ты запрятан?
- Простите, что? - ошеломленно спросил я. - Но я же вовсе не
прячусь! В чем дело? Зачем вы меня мучаете?
Тогда сидевший поднялся, обогнул стол и взял меня за плечи -
руками, похожими на человеческие, но в суконных рукавицах. Нащупав мои
кости, он удивленно охнул. По его знаку меня вывели в коридор, по
потолку которого, явно скучая, ползали лампы, и препроводили в другую
камеру, вернее, каморку, темную, как могила. Я упирался, но меня
втолкнули силой, дверь захлопнулась, что-то зашумело, и из-за
невидимой перегородки послышался голос, восклицающий словно в
блаженном экстазе: "Хвала Господу! Я могу пересчитать у него все
кости!" Услыхав этот крик, я принялся еще упорнее сопротивляться своим
провожатым, которые тотчас вытащили меня из темной клетушки; однако,
увидев, что они пытаются оказать мне вовсе неожиданные знаки внимания,
учтивыми жестами приглашают меня и всем своим видом выказывают
почтение к моей персоне, я позволил провести себя в глубь подземного
коридора, удивительно похожего на коллектор городской канализации, -
хотя содержался он в большой опрятности: стены были побелены, а дно
посыпано тонким чистым песочком. За руки меня уже не держали, и по
дороге я растирал все еще болевшие участки лица и тела.
Двое в капюшонах и длинных, до самой земли, балахонах,
перепоясанных бечевкой, открыли передо мной сколоченные из досок
двери, а в глубине комнатушки, чуть большей, чем та, в которой у меня
откручивали уши и нос, стоял, ожидая, меня, человек с закрытым лицом,
явно чем-то взволнованный. После беседы, которая продолжалась четверть
часа, я составил себе примерно следующее представление о своем
положении. Я находился в обители местного ордена, который то ли
скрывался от неизвестных преследователей, то ли подвергся изгнанию;
меня по ошибке приняли за "провоцирующую" приманку, поскольку мой
облик, хоть и вызывает глубокое почтение братьев деструкцианцев,
запрещен законом; настоятель - а передо мной был именно он - объяснил,
что, будь я приманкой, я состоял бы из мелких сегментов; если у нее
вытянуть, вслед за ухом, внутреннюю струну, приманка рассыпается как
песок. Что же касается вопроса, заданного мне первым монахом (старшим
братом привратником), то дело тут вот в чем: он считал меня чем-то
вроде пластикового манекена со встроенным мини-компьютером,, и лишь
просвечивание рентгеновскими лучами внесло полную ясность.
Настоятель, отец Дизз Дарг, горячо извинился за это печальное
недоразумение и добавил, что он возвращает мне свободу, но не советует
выходить на поверхность: для меня это крайне опасно, поскольку я с
головы до пят нецензурен. Даже если меня снабдить нутрешкой и пинадлом
с присоской, я не сумею воспользоваться этим камуфляжем. Поэтому самое
лучшее для меня - остаться у братьев деструкцианцев в качестве
почетного и желанного гостя; они же, в меру своих скромных, увы,
возможностей, постараются скрасить мое вынужденное затворничество.
Мне это не очень-то улыбалось, но настоятель внушал мне доверие
своим достоинством, спокойствием, рассудительной речью, хотя я не мог
привыкнуть к его глухому капюшону, - одет он был так же, как остальные
монахи. Я не решился сразу засыпать его вопросами, поэтому сперва мы
поговорили о погоде на Земле и Дихтонии (он уже знал, откуда я
прибыл), потом о каторжном труде космоплавателей; наконец он сказал,
что догадывается о моем интересе к местным делам, но это не к спеху,
раз я все равно вынужден скрываться от органов цензуры. В качестве
особо почетного гостя я получу отдельную келью, к моим услугам будет
молодой послушник - для помощи и совета, сверх того, монастырская
библиотека полностью в моем распоряжении. А так как в ней собраны
неисчислимые запрещенные книги и прочие раритеты, то благодаря случаю,
приведшему меня в катакомбы, я получу больше, чем где бы то ни было.
Настоятель встал, и я уже было решил, что мы расстаемся, но он -
как мне показалось, после некоторого колебания - попросил позволения
прикоснуться к моему естеству; именно так он выразился.
Глубоко вздыхая, словно в приступе величайшей грусти или
совершенно непонятной мне ностальгии, он дотронулся своими твердыми
пальцами в рукавицах до моего носа, лба и щек; а проведя ладонью
(которая показалась мне стальной) по моим волосам, даже тихонько
всхлипнул. Эти признаки сдерживаемого волнения окончательно выбили
меня из колеи. Я не знал, о чем спрашивать в первую очередь: то ли об
одичавшей мебели, то ли о многоногом кентавре, то ли об их непонятной
цензуре; однако заставил себя сохранять терпение и не стал продолжать
беседу. Настоятель пообещал, что братья монахи займутся маскировкой
ракеты, придав ей сходство с существом, пораженным слоновой болезнью,
и мы, обменявшись любезностями, расстались.
Келью я получил небольшую, но уютную, увы, с чертовски жесткой
постелью. Я полагал, что такой уж у деструкцианцев суровый устав, но
потом оказалось, что тюфяка мне не дали просто по недосмотру. Пока что
я не чувствовал голода, кроме голода информационного; молодой
послушник, который меня опекал, принес целую охапку исторических и
философских трудов; я погрузился в них с головой на всю ночь. Сперва
мне мешало, что лампа то приближалась, то отползала куда-то в угол.
Лишь позднее я узнал, что удалялась она по нужде; а чтобы вернуть ее
на прежнее место, надо было почмокать.
Послушник посоветовал мне начать с небольшого, но содержательного
очерка дихтонской истории; автор очерка - Абуз Гранз - историограф
официальный, но "сравнительно объективный", как он выразился. Я
последовал этому совету.
Еще около 2300 года дихтонцев было не отличить от людей. Хотя
прогрессу науки сопутствовало обмирщение жизни, дуизм (вера, почти
безраздельно господствовавшая на Дихтонии в течение двадцати веков)
Скачать книгу [0.06 МБ]
Пирамида