клеенчатых обложках, пожелтевшие, густо исписанные листочки,
скрепленные ржавыми скрепками. Я взял первую попавшуюся
папку - с обломанными от ветхости углами, с одной только
грязной тесемкой, с многочисленными полустертыми надписями
на обложке, из которых разобрать можно было лишь какой-то
старинный телефон, шестизначный, с буквой, да еще строчку
иероглифов зелеными чернилами: "сэйнэн дзидайно саку" -
"творения юношеских лет". В эту папку я не заглядывал лет
пятнадцать. Здесь все было очень старое, времен камчатки и
даже раньше, времен канска, казани - выдирки из тетрадей в
линейку, самодельные тетради, сшитые суровой ниткой,
отдельные листки шершавой желтоватой бумаги, то ли
оберточной, то ли просто дряхлой до невозможности, и все
исписано от руки, ни единой строчки, ни единой буквы на
машинке.
"Угрюмый негр вывез из кабинета кресло с человеческой
развалиной. Шеф плотно закрыл за ним дверь..."
Какой негр? Что за развалина? Ничего не помню.
"Кстати, вы не заметили, были ли среди большевиков
китайцы?- Спросил вдруг шеф.
- Китайцы? М-м-м... Кажется, были. Китайцы или корейцы,
или монголы. В общем, желтые..."
Да-да-да-да-да! Вспоминаю! Это был у меня такой
политический памфлет... Нет. Ничего не помню.
"Крепость пала, но гарнизон победил".
Так.
"Видю тя! Видю тя!"- Взревел кроличьи яйца, обнаружив
видимого противника... И новый выстрел из тьмы наверху..."
А-а-а, это же из киплинга... "Сталки и компания".
Тысяча девятьсот пятьдесят третий год. Если бы киплинг имел
в виду то же, что и вы, он написал бы "раввит'с валлс". Да,
помучился я, помнится, с этим переводом, но школа для меня
получилась отменная, нет лучше школы для переводчика, нежели
талантливое произведение, описывающее совершенно незнакомый
мир, конкретно локализованный в пространстве и времени...
А вот и "случай в карауле". Тоже пятьдесят третий год и
тоже камчатка.
"Позже беркутов, часовой у входа в караульное
помещение, никак не мог вспомнить, что впервые заставило его
насторожиться и крепче сжать оружие, напряженно вслушиваясь
в невнятные шорохи теплой июльской ночи. Просто к шелесту
листвы, шуму собственных шагов, сонному скрипу ветвей
примешалось..." Ну, и так далее. Коротко говоря, под
покровом ночи подкрались к часовому, напали на него, и он,
не в силах отбиться, вызвал огонь на себя.
Был я тогда по литературным воззрениям моим великим
моралистом, причем не просто моралистом, но вдохновенным
певцом воинского регламента. А потому, товарищи солдаты,
главным в данном конкретном "случае в карауле" было вот что:
"как могло случиться, что линько, так хорошо знающий
уставы, допустил грубейшее нарушение устава гарнизонной и
караульной служб? А ты, беркутов? Разве ты не оказался
ротозеем, не заметив, куда ушел симаков? И мы все - как мы
не заметили, что симакова не оказалось с нами, когда караул
был поднят в ружье?"
Странно все это перечитывать сегодня! Но до чего же
хотелось увидеть свое имя напечатанным, почувствовать себя
писателем, выставить напоказ клеймо любимца муз и аполлона!
И какое же это было горькое разочарование, когда
"суворовский натиск", дай бог ему здоровья, завернул мне мою
рукопись под вежливым предлогом, что "случай в карауле" не
является типичным для нашей армии! Святые слова. За свою
жизнь я простоял на караулах часов двести, и только однажды
к шелесту листвы, шуму собственных шагов и в особенности к
сонному скрипу ветвей примешались посторонние звуки, а
именно: в кромешной тьме кто-то напористо и страшно пер
через ограждение из колючей проволоки, никак не реагируя на
мои отчаянные вопли: "стой! Стой, кто идет? Стой, стрелять
буду!" Подоспевшее на выстрелы караульное начальство
обнаружило запутавшегося в колючей проволоке убитого наповал
козла. Сгоряча мне обещана была гауптвахта, но потом все
обошлось...
Нет, не отдам я им мой "случай в карауле" на
препарирование. Лежит пусть. И снова подумал я, какая это
все-таки дурацкая затея с языковой энтропией, если им все
равно, что анализировать: "случай в карауле" или про кресло
с человеческой развалиной.
Я отложил "творения юношеских лет" в сторону и взял
другую папку, уже вполне современного вида, с хорошо
сохранившимися, тщательно завязанными красными тесемками. На
обложку наклеен был белый ярлык, а на ярлыке значилось:
"отрывки, неопубликованное, сюжеты, планы".
Я раскрыл папку и сразу же наткнулся на рассказ
"нарцисс", написанный в пятьдесят седьмом году. Этот рассказ
я помню очень хорошо. Действующие лица там такие: доктор
лобс, шуа дю-гюрзель, граф денкер, баронесса люст...
Упоминаются: карт эс-шануа, "полновесный идиот, в
шестнадцать лет ставший импотентом", а также стелла
буа-косю, родная тетка графа денкера, садистка и лесбиянка.
А соль этого рассказа в том, что упомянутый шуа дю-гюрзель,
аристократ и гипнотизер необычайной силы, налетел на свое
отражение в зеркале, когда "взгляд его был полон желания,
мольбы, властного и нежного повеления, призыва к покорности
и любви".
Ай-яй-яй-яй-яй, какое манерное, похабное, салонное,
махровое пшено! И подумать только, ведь проросло оно из того
же кусочка души моей, что и мои "современные сказки" полтора
десятка лет спустя, из того же самого кусочка души, из
которого растет сейчас моя синяя папка.
Нет, не дам я им моего "нарцисса". Во-первых, потому
Скачать книгу [0.13 МБ]
Пирамида