коттеджами и искал бы Риту, чтобы напоследок получить все-таки
свое, но так и не успел бы...
Из броневика взвились три ракеты, военный голос проревел:
"Танки справа, укрытие слева! Экипаж, в укрытие!" И кто-то
сейчас же подхватил косноязычно: "Бабы слева, койки справа!
Эк-кипаж, по к-койкам!" И раздалось ржание и топот, совершенно
уже нечеловеческие, словно табун племенных жеребцов бился и
лягался в этой железной коробке в поисках выхода на простор, к
кобылам. Перец распахнул дверь и выглянул наружу. Под ногами
была топь, глубокая топь, потому что чудовищные колеса
грузовика уходили в жирную жижу выше ступиц. Правда, до берега
было близко.
Перец перелез в кузов и долго шел к заднему борту, с
грохотом и звоном ступая по дну этого необъятного стального
корыта в густой лунной тени, потом вскарабкался на борт и по
одной из бесчисленных лесенок спустился до самой воды.
Некоторое время он, набираясь решимости, висел над ледяной
жижей, а затем, когда в бронеавтомобиле снова ударили из
пулемета, зажмурился и прыгнул. Жижа стала расступаться под ним
и расступалась долго-долго, и не было этому конца, и, когда он
почувствовал под ногами твердь, грязь затопила его по грудь. Он
налег на грязь всем телом, он толкал ее коленями и отталкивался
ладонями и сначала он только бился на месте, а потом
приспособился и пошел, и, к своему удивлению, очень быстро
оказался на сухом месте.
Хорошо бы где-нибудь отыскать людей, подумал он. Для
начала просто людей -- чистых, выбритых, внимательных,
гостеприимных. Не надо полета высоких мыслей, не надо
сверкающих талантов, не надо потрясающих целей и самоотрицания.
Пусть они просто всплеснут руками, увидев меня, и кто-нибудь
побежит наполнять ванну, и кто-нибудь побежит доставать чистое
белье и ставить чайник, только чтобы никто не спрашивал
документы и не требовал автобиографии в трех экземплярах с
приложением двадцати дублированных отпечатков пальцев, и чтобы
никто-никто не бросался к телефону сообщить куда следует
значительным шепотом, что-де появился неизвестный, весь в
грязи, называет себя Перецом, но только вряд ли он Перец,
потому что Перец убыл на Материк, и приказ об этом уже отдан и
завтра будет вывешен... Не нужно, чтобы они были
принципиальными сторонниками или противниками чего-нибудь. Не
нужно, чтобы они были принципиальными противниками пьянства,
лишь бы сами не были пьяницами. Не нужно, чтобы они были
принципиальными сторонниками правды-матки, лишь бы не врали и
не говорили гадостей ни в глаза, ни за глаза. И чтобы они не
требовали от человека полного соответствия каким-нибудь
идеалам, а принимали и понимали бы его таким, какой он есть...
Боже мой, подумал Перец, неужели я хочу так много?
Он вышел на дорогу и долго брел на огни Управления. Там
неустанно вспыхивали прожектора, метались тени, поднимался
разноцветный дым. Перец шел, в его ботинках ворчала и хлюпала
вода, подсохшая одежда стояла коробом и шуршала, как картон,
время от времени со штанов отваливались пласты грязи и
шлепались на дорогу, и каждый раз Перецу казалось, что он
выронил бумажник с документами, и он в панике хватался за
карман, а когда он уже подходил к складу техники, его вдруг
обожгла жуткая мысль, что документы подмокли и все печати и
подписи на них расплылись и стали неразборчивы и непоправимо
подозрительны. Он остановился, ледяными руками раскрыл бумажник
и вытащил все удостоверения, все пропуска, все свидетельства,
все справки и стал их рассматривать под луной. И оказалось, что
ничего страшного не произошло, что вода попортила только одну
пространную справку на гербовой бумаге, удостоверяющую, что
предъявитель сего прошел курс прививок и допущен к работе на
счетно-вычислительных машинах. Тогда он снова уложил документы
в бумажник, проложив их аккуратно ассигнациями, и пошел было
дальше, но тут представил себе, как выходит на главную улицу, и
люди в картонных масках и косо приклеенных бородах хватают его
за руки, завязывают ему глаза, дают ему что-то понюхать и
приказывают: "Ищи! Ищи!" И говорят: "Запомнили запах, сотрудник
Перец?" И науськивают: "Шерше, дура, шерше!" И представив себе
все это, он, не останавливаясь, свернул с дороги и побежал,
пригибаясь, к складу техники, нырнул в тень огромных светлых
ящиков, запутался ногами в мягком и с разбегу упал на кучу
тряпок и пакли.
Здесь оказалось тепло и сухо. Шершавые стенки ящиков были
горячими на ощупь, и это сначала обрадовало, а потом уже
удивило его. В ящиках было тихо, но он вспомнил рассказ о
машинах, самостоятельно вылезающих из контейнеров, и понял, что
в ящиках идет своя жизнь, и не испугался, а даже, наоборот,
почувствовал себя в безопасности. Он сел поудобнее, снял сырые
ботинки, стянул мокрые носки и вытер ноги паклей. Здесь было
так тепло, так хорошо, так уютно, что он подумал: "Странно,
неужели я здесь один? Неужели никто не сообразил, что гораздо
лучше сидеть здесь, нежели ползать по пустырям с завязанными
глазами или торчать в смердящем болоте?" -- Он прислонился
спиной к горячей фанере и упер босые ноги в горячую фанеру
напротив, и почувствовал, что ему хочется мурлыкать. Над
головой у него была узкая щель, и он видел полоску белесого от
луны неба и на ней несколько неярких звездочек. Откуда-то
доносился гул, треск, рев моторов, но это его нисколько не
касалось.
"Хорошо бы здесь остаться навсегда,-- подумал он.-- Раз уж
мне не уйти на Материк, останусь здесь навсегда. Подумаешь,
машины! Все мы машины. Только мы -- испорченные машины или
Скачать книгу [0.17 МБ]
Пирамида