вообще страшно, подумал он. Необходимость не может быть ни
страшной, ни доброй. Необходимость необходима, а все остальное
о ней придумываем мы и машинки в лабиринтах, если они могут
придумывать. Просто, когда мы ошибаемся, необходимость берет
нас за горло, и мы начинаем плакать и жаловаться, какая она
жестокая да страшная, а она просто такая, какая она есть,-- это
мы глупы или слепы. Я даже могу философствовать сегодня,
подумал он. Наверное, это от сухости. Надо же, даже
философствовать могу...
-- Вот она, твоя тропа,-- сердито сказала Нава.-- Иди,
пожалуйста.
Сердится, подумал он. Выкупаться не дал, молчу все время,
вокруг сухо, неприятно... Ничего, пусть посердится. Пока
сердится, молчит, и на том спасибо. Кто ходит по этим тропам?
Неужели по ним ходят так часто, что они не зарастают? Странная
какая-то тропа, словно она не протоптана, а выкопана...
Тропа вначале шла по удобным сухим местам, но через
некоторое время она круто спустилась со склона холма и стала
топкой полоской черной грязи. Чистый лес кончился, опять
потянулись болота, заросли мха, сделалось сыро и душно. Нава
немедленно ожила. Здесь она чувствовала себя гораздо лучше. Она
уже непрерывно говорила, и скоро в голове возник и установился
привычный звенящий шум, и он двигался словно в полусне, забыв
обо всякой философии, почти забыв даже о том, куда он идет,
отдавшись случайным бессвязным мыслям, и скорее даже не мыслям,
а представлениям.
...Ковыляет по главной улице Колченог и говорит всем
встречным (а если встречных нет, то просто так), что вот ушел,
значит Молчун и Наву с собой забрал, в Город, наверное, ушел, а
Города никакого и нет. А может, и не в Город, может, в
Тростники ушел, в Тростниках хорошо рыбу подманивать, сунул
пальцы в воду -- и вот она, рыба. Да только, если подумать,
зачем ему рыба, не ест Молчун рыбу, дурак, хотя, может, решил
для Навы рыбки наловить, Нава рыбу ест, вот он ее и будет
кормить рыбой... Но вот зачем он тогда все время про Город
спрашивал? Не-ет, не в Тростники он пошел, и нужно ожидать, что
не скоро вернется...
А навстречу ему по главной улице идет Кулак и говорит всем
встречным, что вот Молчун все ходил, уговаривал, пойдем,
говорил, в Город, Кулак, послезавтра пойдем, целый год звал
послезавтра в Город идти, а когда я еды наготовил невпроворот,
что старуха ругается, тогда он без меня и без еды ушел... Один
вот тоже, шерсть на носу, уходил-уходил без еды, дали ему в лоб
как следует, так больше не уходит, и с едой не уходит, и без
еды боится, дома сидит, так ему дали...
А Хвост стоит рядом с завтракающим у него дома старцем и
говорит ему: опять ты ешь, и опять ты чужое ешь. Ты не думай,
говорит, мне не жалко, я только удивляюсь, как это в одного
такого тощего старика столько горшков самой сытной еды
помещается. Ты ешь, говорит, но ты мне скажи, может быть, ты
все-таки не один у нас в деревне? Может быть, вас все-таки трое
или хотя бы двое? Ведь на тебя смотреть жутко, как ты ешь-ешь,
наешься, а потом объясняешь, что нельзя...
Нава шла рядом, держась обеими руками за его руку, и с
азартом рассказывала:
-- И еще жил в этой нашей деревне один мужчина, которого
звали Обида-мученик, ты его не можешь помнить, ты тогда как раз
без памяти был. А этот Обида-мученик всегда на все обижался и
спрашивал: почему? Почему днем светло, а ночью темно? Почему
жуки хмельные бывают, а муравьи нет? Почему мертвяки женщинами
интересуются, а мужчины им не нужны? У него мертвяки двух жен
украли, одну за другой. Первую еще до меня украли, а вторую уже
при мне, так он все ходил и спрашивал, почему, спрашивал, они
его не украли, а украли жену... Нарочно целыми днями и ночами
по лесу ходил, чтобы его тоже угнали и он бы своих жен нашел,
хотя бы одну, но его конечно, так и не угнали, потому что
мертвякам мужчины ни к чему, им женщины нужны, так уж у них
заведено, и из-за какого-то Обиды-мученика они порядков своих
менять не подумали... Еще он все спрашивал, почему нужно на
поле работать, когда в лесу еды вдоволь -- поливай бродилом и
ешь. Староста ему говорит: не хочешь -- не работай, никто тебя
за руку не тянет... а тот знай все твердит: почему да почему...
Или к Кулаку пристал. Почему, говорит, Верхняя деревня грибами
заросла, а наша никак не зарастает? Кулак ему сначала спокойно
объясняет: у верхних Одержание произошло, а у нас еще нет, и
весь вопрос. А тот спрашивает: а почему же у нас Одержание не
происходит так долго? Да что тебе это Одержание, спрашивает
Кулак, что ты без него -- соскучился? Не отстает Обида-мученик.
Измотал он Кулака, закричал Кулак громко на всю деревню,
кулаками замахал и побежал к старосте жаловаться, староста тоже
рассердился, собрал деревню, и погнались они за
Обидой-мучеником, чтобы его наказать, да так и не поймали... И
к старику он тоже приставал много раз. Старик сначала к нему
есть перестал ходить, потом стал от него прятаться и наконец не
выдержал: отстань, ты, говорит, от меня, у меня из-за тебя пища
в рот не лезет, откуда я знаю -- почему? Город знает почему, и
все. Пошел Обида-мученик в Город и больше уже не возвращался...
Медленно проплывали справа и слева желто-зеленые пятна,
глухо фукали созревшие дурман-грибы, разбрасывая веером рыжие
фонтаны спор, с воем налетела заблудившаяся лесная оса,
старалась ударить в глаз, и пришлось сотню шагов бежать, чтобы
Скачать книгу [0.17 МБ]
Пирамида