двигались нагруженные, слева направо шли порожняком. Месяц назад было
наоборот, и месяц назад была Нава. А больше ничего не изменилось.
Послезавтра мы уходим, подумал он.
За столом сидел старик и смотрел на него, ковыряя а ухе. Старик
окончательно отощал, глаза ввалились, зубов во рту совсем не осталось.
Наверное, он скоро умрет.
- Что же это ты, Молчун, - плаксиво сказал старик, - совсем у тебя
нечего есть, как у тебя Наву отняли, так у тебя и еды в доме больше не
бывает, говорил я тебе: не ходи, нельзя. Зачем ушел? Колченога наслушался,
а разве Колченог понимает, что можно, а что нельзя? И Колченог этого не
понимает, и отец Колченога такой же был, и дед его такой же, и весь их
Колченогов род такой был, вот они все и померли, и Колченог обязательно
помрет, никуда не денется... А может быть, у тебя, Молчун, есть
какая-нибудь еда, может быть, ты ее спрятал? Если спрятал, то доставай, я
есть хочу, мне без еды нельзя, я всю жизнь ем, привык уже, а то Навы
теперь нет, Хвоста тоже деревом убило, вот у него всегда еды было много, я
у него горшка по три сразу съедал, хотя она всегда у него была
недоброженная, потому его, наверное, деревом и убило...
Атос встал, поискал по дому в потайных местечках, устроенных Навой.
Еды действительно не было. Тогда он вышел из дому, повернул налево и
направился к площади, к дому Кулака. Старик плелся за ним. На поле
нестройно и скучно покрикивали: "Эй, сей веселей!.. Вправо сей, влево
сей!.." В лесу откликалось эхо. Каждое утро Атосу теперь казалось, что лес
придвигается ближе. На самом деле этого не было, а если и было, то вряд ли
человеческий глаз мог бы это заметить. И мертвяков в лесу не стало больше,
чем прежде. Но теперь Атос точно знал, кто они такие, и теперь он их
ненавидел. Когда мертвяк появлялся из леса, раздавались крики: "Молчун!
Молчун!" Он шел туда и уничтожал мертвяка скальпелем, быстро, надежно, с
жестоким наслаждением. Вся деревня сбегалась смотреть на это зрелище и
неизменно ахала в один голос и закрывалась руками, когда вдоль окутанного
паром тела распахивался страшный белый шрам. Ребятишки больше не дразнили
Молчуна, а просто разбегались и прятались при его появлении. О скальпеле в
домах по вечерам шептались.
Посреди площади в траве стоял торчком, вытянув руки к небу, Слухач,
окутанный лиловым облачком, со стеклянными глазами и пеной на губах.
Вокруг него топтались любопытные детишки, смотрели и слушали, раскрывши
рты. Атос тоже остановился послушать. (Ребятишек как ветром сдуло).
- В битву вступают новые... - металлическим голосом бредил Слухач. -
Победное передвижение... обширные места покоя... новые отряды подруг...
спокойствие и влияние...
Атос пошел дальше. Сегодня с утра голова его была довольно ясной, он
почувствовал, что может думать, и подумал, что вот этот бред Слухача - это
наверное одна из древнейших традиций этой деревни и всех деревень, потому
что в Новой деревне тоже был свой слухач, и старик как-то хвастался, какие
слухачи были, когда он был ребенком; можно было представить себе времена,
когда многие знали, что такое Одержание, когда они были заинтересованы в
том, чтобы многие знали, или воображали, что заинтересованы, а потом
выяснилось, что можно прекрасно обойтись без этих многих - когда научились
управлять лиловым туманом и из лиловых туч вышли первые мертвяки, и первые
деревни очутились на дне первых треугольных озер, и возникли первые отряды
подруг. А традиция осталась, такая же бессмысленная, как весь этот лес,
как все эти искусственные чудовища и Города, откуда идет разрушение и где
никто не знает, что оно такое, но согласны, что оно необходимо и полезно;
бессмысленная, как бессмысленна всякая закономерность, наблюдаемая извне
спокойными глазами естествоиспытателя... Атос обрадовался: ему показалось,
что он, наконец, сумел связно сформулировать все это... и кажется, не
просто сформулировать, но и определить свое место.... Я не во вне, я
здесь, я не естествоиспытатель, я сам частица, которой играет эта
закономерность.
Он оглянулся на Слухача. Слухач с обычным своим обалделым видом сидел
в траве и вертел головой, вспоминая, где он и что он. Наверное, уж много
веков тысячи Слухачей в тысячах деревень, затерянных в лесах огромного
континента, выходят по утрам на пустые теперь площади и бормочут
непонятные, давным-давно утратившие всякий смысл фразы о подругах, об
Одержании, слиянии и покое; фразы, которые передаются тысячами каких-то
людей из тысяч Городов, где тоже забыли, зачем это надо и кому.
Кулак неслышно подошел к нему сзади и треснул его ладонью между
лопаток.
- Встал тут и глазеет, - сказал он. - Один вот тоже глазел-глазел,
переломали ему руки-ноги - больше не глазеет. Когда уходим-то, Молчун?
Долго ты мне голову будешь морочить? У меня ведь старуха в другой дом
ушла, и сам я третью ночь у старосты ночую, а нынче вот думаю пойти к
Хвостовой вдове ночевать. Еда вся до того перепрела, что и старик уже
жрать не желает, кривится, говорит: перепрело у тебя все, не то что жрать
- нюхать невозможно... Только к Чертовым скалам я не пойду, Молчун, а
пойду я с тобою в Город, наберем мы там с тобой баб, если воры встретятся,
половину отдадим, не жалко, а другую половину в деревню приведем, пусть
здесь живут, нечего им там плавать зря, а то одна тоже вот плавала, дали
ей хорошенько по соплям - больше не плавает и воды видеть не может...
Слушай, Молчун, а может, ты наврал про Город или привиделось тебе, отняли
у тебя воры Наву, тебе с горя и привиделось. Колченог вот не верит:
считает, что тебе привиделось. Какой же это Город в озере - все говорили,
что на холме, а не в озере. Да разве в озере можно жить, мы же там все
потонем, там же вода, мало ли что там бабы, я в воду даже за бабами не
полезу, я плавать не умею, да и зачем? Но я могу, в крайнем случае, на
берегу стоять, пока ты их из воды тащить будешь... Ты, значит, в воду
полезешь, а я, на берегу останусь, и мы с тобой эдак быстро управимся...
- Дубину ты себе сломал? - спросил Атос.
- А где я тебе в лесу дубину возьму? - возразил Кулак. - Это на
болото надо идти - за дубиной. А у меня времени не было, я еду стерег,
чтобы старик ее не сожрал, да и зачем мне дубина, когда я драться ни с кем
не собираюсь... Один вот токе дрался...
- Ладно, - сказал Атос. - Я тебе сам сломаю дубину. Послезавтра
выходим.
Он повернулся и пошел обратно. Кулак не изменился. И никто из них не
изменился. Как он ни старался втолковать им, они ничего не поняли, а может
быть, ничему не поверили. Идея надвигающейся гибели просто не умещалась в
их головах. Гибель надвигалась слишком медленно. И начала надвигаться
слишком давно. Может быть, дело было в том, что гибель - понятие,
связанное с мгновенностью, катастрофой, сиюминутностью. Они не умели
Скачать книгу [0.08 МБ]
Пирамида