Глаза у меня застилало. Отвратительное чувство априорной безнаказанности
владело мною. Ведь вся эта погань испытывает наслаждение, не только
издеваясь над теми, кто попал ей в лапы, она же наслаждается и
собственными своими унижениями в лапах того, кого считает выше себя.
Парасюхин только пискнул: "Однако же... Позвольте..." - и тут же
продолжал:
- Имею проект полного и окончательного решения национального вопроса
в пределах Великой России. Учитывая угрожающее размножение инородцев...
учитывая, что великоросс не составляет уже более абсолютного
большинства... На новейшем уровне культуры и технологии... Без лишней
жестокости, не характерной для широкой русской души, но и без послаблений,
вытекающих из того же замечательного русского свойства... Право же... мне
немножко дышать... неудобно... Особое внимание уделяется проблеме
еврейского племени. Не повторять ошибок святого Адольфа! Никаких "нутциге
юде"...
Я врезал ему левой между глаз, да так, что сразу отшиб себе все
косточки в кулаке. Руку мне пробило болью до самого плеча. Он болезненно
охнул и замолчал. Мы раскачивались на площадке, лицо в лицо, тяжело дыша,
как борцы на ковре. Я тянул его правой рукой за манишку к себе (совершенно
непонятно - зачем, мерзко подумать, что целился я вцепиться зубами ему в
нос), левая рука моя висела плетью, она хотела бить, но не могла, а он
слабо упирался, из расквашенного носа у него текло, одичавшие глаза
разъезжались. Но он нашел в себе силы снова изобразить улыбку и
продолжить:
- Полуостров Таймыр переименовать в Новую Галилею... Или Галилею
Ледовитую... Район, давно уже требующий решительного освоения... и никому
не будут мозолить глаза... Третья мировая уже идет... сионизм против всего
мира...
Я швырнул его по лестнице вниз и бросился слепом. Я гнал его
уцелевшим кулаком и пинками пролет за пролетом, а он все не понимал, все
пытался оправдаться, лицо его было разбито в кровь, ни единой пуговицы не
осталось на пальто, шляпа пропала. Но каждый раз, оторвавшись от меня на
расстояние вытянутой ноги, он хватался за перила, истово выкатывал глаза и
визжал свое:
- Язву смешанных браков - каленым железом... Поздно будет... И
особенно подчеркиваю, что надвигается время армянского вопроса... Пора это
уже понять... Армян - в Армению!.. Поздно же будет, россы!..
И вдруг на каком-то этаже он меня узнал. Он завизжал, как женщина, и
огромным прыжком оторвался от меня на целый пролет. А у меня уже и сил не
было. Я сел на ступеньки и, кажется, заплакал - от боли в руке, от тоски,
от безнадежности.
Он стоял на площадке пролетом ниже, расхлюстанный, весь в черных
пятнах, судорожно раскорячив руки и оскалив окровавленные зубы, глядел на
меня снизу вверх и повторял, не находя слов:
- А ты... А ты... А ты...
И я глядел на него сверху вниз и с отчаянием думал, что вот опять я
ничего не могу, даже сейчас, когда всего-то и надо, что раздавить мерзкую
поганку, когда, казалось бы, все в моих руках, только от меня и зависит, и
никто мне помешать не успеет, не посмеет мне никто помешать, но - не могу.
Слаб, заморочен, скован, сам себя повязал по рукам и ногам
взаимоисключающими принципами... "Раздави гадину..." - "Не убий...". "Если
враг не сдается..." - "Человек человеку - друг...", "Человек по натуре
добр..." - "Дурную траву с поля вон...". И ведь подумать только, который
месяц уже нахожусь я у источника величайшего могущества, давным-давно смог
бы устроить свою судьбу, и не только свою, и не только своих близких -
судьбы мира мог бы попытаться устроить! И ведь ничего...
И тут он, Сючка поганая, непотребная, нашел, наконец, нужные слова и
прошипел радостно:
- То-то жена у тебя полупархатая! Прихвостень жидовский...
Я кинулся на него сверху. Убить. Наверное. Я еще успел увидеть
вскинутую руку его, и сразу же, одновременно, - лиловая вспышка, треск
выстрела и страшный удар в голову.
Теперь мне кажется, что я тогда нисколько не удивился. Мне и в голову
не приходило, что такая тля, как Парасюхин, может быть вооружена. Но когда
он выстрелил, это меня нисколько не удивило.
Очнулся я на своем рабочем месте. Раскрытый бювар. Набор шариковых
ручек. Календарь. Шестнадцатое ноября. Толстый красный фломастер и тонкий
черный. Все было готово к работе.
Клиент, правда, к работе готов еще не был. Он ворочался в своем
кресле, хлюпал носом, болезненно тянул воздух сквозь зубы и промакивал
лицо мокрым испачканным платком. Никаких тезисов на столе перед ним не
усматривалось - то ли не успел он их еще вынуть, то ли знал свое дело
наизусть.
Голова моя, в особенности с правой стороны, разламывалась от боли, и
поднеся осторожную руку к виску, я обнаружил, что обмотан толстым слоем
бинта - вокруг всей головы и вокруг шеи.
Голос Демиурга грянул:
- Кстати, откуда у вас пистолет?
Клиент с достоинством продекламировал:
- Всякая истинная идея должна уметь защитить себя. Иначе грош ей
цена.
И с шумом потянул в себя кровавые сопли.
Телефон квакнул над моей многострадальной головой. Я снял трубку.
- Я поздравляю вас, Сергей Корнеевич, - сказал Демиург. - Вы получили
контузию у меня на службе. Вы должны знать, что это вам зачтется. Однако в
дальнейшем я попрошу вас обходиться без рукоприкладства. Я же ведь -
обхожусь!
- Да, - сказал я.
- А теперь распорядитесь, - сказал Демиург, - чтобы клиент приступил.
И чтобы покороче.
Я повесил трубку и сказал клиенту:
- Приступайте, пожалуйста. И постарайтесь быть кратким.
8. Рассказывают, что когда товарищу Сталину демонстрировали только
что отснятый фильм "Незабываемый 1919-й", атмосфера в просмотровом зале с
каждой минутой становилась все более напряженной. На экране товарищ Сталин
неторопливо переходил из одной исторической ситуации в другую, одаряя
революцию единственно верными решениями, и тут же суетился Владимир Ильич,
то и дело озабоченно произносящий: "По этому поводу вам надо
Скачать книгу [0.17 МБ]
Пирамида