изложил девушке свои взгляды на брак как на добровольный союз двух сердец,
взявших на себя определенные моральные обязательства. И никаких
велосипедов-мотоциклов, добавил я строго. Условимся об этом сразу же. Моя
старуха этого не выносит... Мы условились и выпили - сначала с подростком,
потом с девушкой, моей невестой. Почему бы, черт возьми, молодой
совершеннолетней девице не выпить немножко хорошего коньяку? Трижды
повторив не без вызова эту мысль, показавшуюся мне самому несколько
спорной, я откинулся на стуле и оглядел зал.
Все шло прекрасно. Ни законы, ни моральные нормы не нарушались. Никто
не вывешивал лозунгов, не писал записок и не крал часов. Музыка гремела.
Дю Барнстокр, Мозес и хозяин резались в тринадцать без ограничения ставок.
Госпожа Мозес лихо отплясывала с Симонэ что-то совершенно современное,
Кайса убирала посуду. Тарелки, вилки и Олафы так и вились вокруг нее. Вся
посуда на столе находилась в движении - я едва успел подхватить убегающую
бутылку и облил себе брюки.
- Брюн, - сказал я проникновенно, - не обращайте внимания. Это все
идиотские шутки. Всякие там золотые часы, пододеяльники... - Тут меня
осенила новая мысль. - А что, парень, - сказал я, - не поучить ли мне тебя
стрелять из пистолета?
- Я не парень, - грустно сказала девушка. - Мы же с вами обручились.
- Тем более! - воскликнул я энтузиазмом. - У меня есть дамский
браунинг...
Некоторое время мы с нею беседовали о пистолетах, обручальных кольцах
и почему-то о телекинезе. Потом мною овладело сомнение.
- Нет! - сказал я решительно. - Так я не согласен. Сначала снимите
очки. Я не желаю покупать кота в мешке.
Это была ошибка. Девушка обиделась и куда-то пропала, а подросток
остался и принялся хамить. Но тут ко мне подошла госпожа Мозес и
пригласила меня на танец, и я с удовольствием согласился. Через минуту у
меня появилась твердая уверенность в том, что я болван, что судьбу свою
мне надлежит связать с госпожой Мозес, и только с нею. С моей Ольгой. У
нее были божественно мягкие ручки, нисколько не обветренные и совсем без
цыпок, и она охотно мне позволяла целовать их, и у нее были прекрасные,
хорошо различимые глаза, не скрытые никакой оптикой, и от нее
очаровательно пахло, и у нее не было родственника-брата, грубого,
разбитного юнца, не дающего слова сказать. Правда, кругом все время
почему-то оказывался Симонэ, унылый шалун и великий физик, но с этим
вполне можно было мириться, поскольку он не был родственником. Мы с ним
были пожилые опытные люди, мы предавались чувственным удовольствиям по
совету врача и, наступая друг другу на ноги, мужественно и честно
признавались: "Извини, старик, это я виноват..."
Потом я как-то внезапно протрезвел и обнаружил, что нахожусь с
госпожой Мозес за портьерой у окна. Я держал ее за талию, а она, склонив
голову мне на плечо, говорила:
- Посмотри, какой очаровательный вид!..
Это неожиданное обращение на "ты" смутило меня, и я принялся тупо
рассматривать вид, раздумывая, как бы это поделикатнее убрать руку с
талии, пока нас тут не застукали. Впрочем, вид действительно не был лишен
очарования. Луна, наверное, уже поднялась высоко, вся долина казалась
голубой в ее свете, а близкие горы словно висели в неподвижном воздухе.
Тут я заметил унылую тень несчастного Хинкуса, сгорбившегося на крыше, и
пробормотал:
- Бедняга Хинкус...
Госпожа Мозес слегка отстранилась и удивленно посмотрела на меня
снизу вверх.
- Бедняга? - спросила она. - Почему - бедняга?
- Он тяжело болен, - объяснил я. - У него туберкулез, и он страшно
боится.
- Да-да, - подхватила она. - Вы тоже заметили? Он все время чего-то
боится. Какой-то подозрительный и очень неприятный господин. И совсем не
нашего круга...
Я горестно покачал головой и вздохнул.
- Ну вот, и вы туда же, - сказал я. - Ничего подозрительного в нем
нет. Просто несчастный одинокий человечек. Очень жалкий. Вы бы посмотрели,
как он поминутно зеленеет и покрывается потом... А тут еще все над ним
шутки шутят...
Она вдруг засмеялась своим чудесным хрустальным смехом.
- Граф Грэйсток тоже, бывало, поминутно зеленел. До того забавный!
Я не нашелся, что на это ответить, и, с облегчением сняв наконец руку
с ее талии, предложил ей сигарету. Она отказалась и принялась рассказывать
что-то о графах, баронах, виконтах и князьях, а я смотрел на нее и все
пытался вспомнить, каким это ветром занесло меня с нею за эту портьеру.
Потом портьера с треском раздвинулась, и перед нами возникло чадо. Не
глядя на меня, оно неуклюже шаркнуло ногой и сипло произнесло:
- Пермете ву...
- Битте, мой мальчик, - очаровательно улыбаясь, отозвалась госпожа
Мозес, подарила мне очередную ослепительную улыбку и, обхваченная чадом,
заскользила по паркету.
Я отдулся и вытер лоб платком. Стол был уже убран. Тройка картежников
в углу продолжала резаться. Симонэ лупил шарами в бильярдной. Олаф и Кайса
испарились. Музыка гремела вполсилы, госпожа Мозес и Брюн демонстрировали
незаурядное мастерство. Я осторожно обошел их стороной и направился в
бильярдную.
Симонэ приветствовал меня взмахом кия и, не теряя ни секунды
драгоценного времени, предложил мне пять шаров форы. Я снял пиджак,
засучил рукава, и игра началась. Я проиграл огромное количество партий и
был за это наказан огромным количеством анекдотов. На душе у меня стало
совсем легко. Я хохотал над анекдотами, которых почти не понимал, ибо речь
в них шла о каких-то кварках, левожующих коровах и профессорах с
экзотическими именами, я пил содовую, не поддаваясь на уговоры и насмешки
партнера, я преувеличенно стонал и хватался за сердце, промахиваясь, я
исполнялся неумеренного торжества, попадая, я придумывал новые правила
игры и с жаром их отстаивал, я распоясался до того, что снял галстук и
расстегнул воротник сорочки. По-моему, я был в ударе. Симонэ тоже был в
ударе. Он клал невообразимые и теоретически невозможные шары, он бегал по
стенам и даже, кажется, по потолку, в промежутках между анекдотами он во
все горло распевал песни математического содержания, он постоянно сбивался
на "ты" и говорил при этом: "Пардон, старина! Проклятое демократическое
воспитание!.."
Через раскрытую дверь бильярдной я мельком видел то Олафа, танцующего
Скачать книгу [0.14 МБ]
Пирамида