Гай сидел за грубым самодельным столом и чистил автомат. Было около
четверти одиннадцатого утра, мир был серым, бесцветным, сухим, в нем не
было места радости, не было места движению жизни, все было тусклое и
больное. Не хотелось думать, не хотелось ничего видеть и слышать, даже
спать не хотелось - хотелось просто положить голову на стол, опустить руки
и умереть. Просто умереть - и все.
Комнатка была маленькая, с единственным окном без стекла, выходившим
на огромный, загроможденный развалинами, заросший диким кустом серо-рыжий
пустырь. Обои в комнате пожухли и скрутились - не то от жары, не то от
старости, - паркет рассохся, в одном углу обгорел до угля. От прежних
жильцов в комнате ничего не осталось, кроме большой фотографии под
разбитым стеклом, на которой, если внимательно присмотреться, можно было
различить какого-то пожилого господина с дурацкими бакенбардами и в
смешной шляпе, похожей на жестяную тарелку.
Глаза бы всего этого не видели, сдохнуть бы сейчас или завыть
последней бездомной собакой, но Максим приказал: "Чисти!" "Каждый раз, -
приказал Максим, постукивая каменным пальцем по столу, - каждый раз, как
только тебя скрутит, садись и чисти автомат..." Значит, надо чистить.
Максим все-таки. Если бы не Максим, давно бы лег и помер. Просил ведь его:
"Не уходи ты от меня в это время, посиди, полечи". Нет. Сказал, что теперь
сам должен. Сказал, что это не смертельно, что должно пройти и обязательно
пройдет, но надо перемочься, надо справиться...
Ладно, вяло подумал Гай, справлюсь. Максим все-таки. Не человек, не
Отец, не бог - Максим... И еще он сказал: "Злись! Как тебя скрутит,
вспоминай, откуда это у тебя, кто тебя к этому приучил, зачем, и злись,
копи ненависть. Скоро она понадобится: ты не один такой, вас таких сорок
миллионов, оболваненных, отравленных..." Трудно поверить, массаракш, ведь
всю жизнь - в строю, всегда знали, что к чему, все было просто, дорога
была ясная, все были вместе, и хорошо было быть одним из миллионов, таким,
как все. Нет, пришел, влюбил в себя, карьеру испортил, а потом буквально
за шиворот вырвал из рядов и утащил в другую жизнь, где и цель непонятна,
и средства непонятны, где нужно - массаракш-и-массаракш! - обо всем думать
самому! Раньше и понятия не имел, что это такое - думать самому. Был
приказ, все ясно, думай, как его лучше выполнить. Да... вытащил за
шиворот, повернул мордой назад, к родному, к гнезду, к самому дорогому и
показал: помойка, гнусь, мерзость, ложь... И вот смотришь - действительно,
мало красивого, себя вспомнить тошно, ребят вспомнить тошно, а уж господин
ротмистр Чачу!.. Гай с сердцем загнал на место затвор и цокнул защелкой. И
снова навалилась вялость, апатия, и воли на то, чтобы вставить магазин,
уже не оставалось. Плохо, ох как плохо...
Перекошенная скрипучая дверь отворилась, всунулось маленькое
деловитое рыльце - в общем даже симпатичное, если бы не лысый череп и не
воспаленные веки без ресниц - Танга, соседская девчонка.
- Дядя Мак приказали вам идти на площадь! Там уже все собрались,
одного вас ждут!
Гай угрюмо покосился на нее, на тщедушное это тельце в платьице из
грубой мешковины, на ненормально-тонкие ручки-соломинки, покрытые
коричневыми пятнами, на кривые ножки, распухшие в коленях, и его замутило,
и самому стало стыдно своего отвращения - ребенок, а кто виноват? - он
отвел глаза и сказал:
- Не пойду. Передай, что плохо себя чувствую. Заболел.
Дверь скрипнула, и когда он снова поднял глаза, девчонки не было. Он
с досадой бросил автомат на койку, подошел к окну, высунулся. Девчонка со
страшной скоростью пылила по лощине между остатками стен, по бывшей улице,
за нею увязался какой-то карапузик, проковылял несколько шажков,
зацепился, шлепнулся, поднял голову, полежал некоторое время, потом
взревел ужасным басом. Из-за руин выскочила мать - Гай поспешно
отшатнулся, потряс головой и вернулся к столу. Нет, не могу привыкнуть.
Гадкий я, видно, человек... Ну уж попался бы мне тот, кто за все это в
ответе, тут уж я бы не промахнулся. Но все-таки, почему я не могу
привыкнуть? Господи, да за этот месяц я такого повидал - на сто кошмарных
снов хватит...
Мутанты жили небольшими общинами; иные кочевали, охотились, искали
места получше, искали дорогу на север в обход гвардейских пулеметов, в
обход страшных областей, где они сходили с ума и умирали на месте от
приступов чудовищной головной боли; иные жили оседло на фермах и в
деревушках, уцелевших после боев и взрыва трех атомных бомб, из которых
одна взорвалась над этим городом, а две в окрестностях - там сейчас
километровые проплешины блестящего, как зеркало, шлака. Оседлые сеяли
мелкую выродившуюся пшеницу, возделывали странные свои огороды, где томаты
были, как ягоды, а ягоды - как томаты, разводили жуткий скот, на который
смотреть было страшно, не то что кушать. Это был жалкий народ - мутанты,
дикие южные выродки, про которых плели разную чушь, и сам он плел разную
чушь, - тихие, болезненные, изуродованные карикатуры на людей. Нормальными
здесь были только старики, но их оставалось очень мало, все они были
больны и обречены на скорую смерть. Дети их и внуки тоже казались не
жильцами на этом свете. Детей у них рождалось много, но почти все они
умирали либо при рождении, либо в младенчестве. Те, что выживали, были
слабыми, все время маялись неизвестными недугами, уродливы были - страсть,
но все глядели послушными, тихими, умненькими. Да что там говорить,
неплохие оказались люди - мутанты, добрые, гостеприимные, мирные... Вот
только смотреть на них было невозможно. Даже Максима сначала корежило с
непривычки, но он-то быстро привык, ему что - он своей натуре хозяин...
Гай вставил в автомат магазин, подпер щеку ладонью, задумался. Да,
Максим...
Правда, затеял Максим на этот раз явно бессмысленное дело. Затеял он
собрать мутантов, вооружить их и выбить Гвардию для начала хотя бы за
Голубую Змею. Смешно, ей-богу. Они же еле ходят, многие помирают на ходу -
мешок с зерном поднимет и помрет, - а он хочет с ними на Гвардию идти.
Необученные, слабые, робкие, куда ми... Пусть даже соберет он этих...
разведчиков ихних - на всю эту армию, если без Максима, одного ротмистра
хватит, а если с Максимом, то ротмистра с ротой. Максим это, кажется, и
сам понимает. Но вот целый месяц бегал по лесу от поселка к поселку, от
общины к общине, уговаривал стариков и уважаемых людей, тех, кого общины
слушаются. Сам бегал и меня с собой повсюду таскал, угомону на него нет.
Не хотят старики идти, и разведчиков не отпускают... И вот теперь на это
совещание надо. Не пойду.
Мир стал светлее. Было уже не так тошно глядеть вокруг, кровь быстрее
побежала по жилам, зашевелились смутно какие-то надежды, что сегодняшнее
Скачать книгу [0.27 МБ]
Пирамида