вакхическим пляскам среди бутылок, но она могла бы по крайней мере
позвонить. Можно только удивляться глупости моего зятя. Я бы на его месте
давно вернулся.
Я совсем уже собрался было закрыть дневник и отправиться спать, когда
в голову мне пришла следующая мысль. А Харон ведь, по-видимому, недаром
так задержался в Марафинах. Страшно подумать, но я, кажется, догадываюсь,
в чем тут дело. Неужели же они решились? Я вспоминаю сейчас все эти
сборища под моей крышей, этих его странных приятелей с вульгарными
привычками и скверными манерами - какие-то механики с грубыми голосами,
пьющие виски без сельтерской и курящие отвратительные дешевые сигары;
какие-то стриженые крикуны с болезненным видом лица, щеголяющие в джинсах
и пестрых рубахах, никогда не вытирающие ноги в передней; и все их
разговоры о всемирном правительстве, о какой-то технократии, об этих
немыслимых "измах", органическое неприятие всего, что гарантирует мирному
человеку покой и безопасность; я вспоминаю и понимаю теперь, что
произошло. Да, мой зять и его сообщники были экстремистами, и вот они
выступили. Все эти разговоры о марсианах - это, конечно, искаженные
отголоски истинных событий. Заговорщики всегда обожали громкое,
таинственно звучащее слово, и не исключено, что теперь они называют себя
"марсианами", или каким-нибудь "обществом по благоустройству планеты
Марс", или, скажем, "марсианским возрождением". Даже то, что магистр
сельскохозяйственных наук носит имя Марсий, звучит для меня
многозначительно: вполне вероятно, он является главой переворота. Что
остается непонятным, так это неприязнь путчистов к пшенице и нелепая их
заинтересованность в желудочном соке. Наверное, это просто отвлекающий
маневр для того, чтобы сбить с толку общественность.
Конечно, я плохо разбираюсь в путчах и революциях, мне трудно найти
объяснение всему, что сейчас происходит, но я знаю одно. Когда нас гнали,
как баранов, замерзать в окопах, когда черные рубашки лапали наших жен на
наших же постелях, где вы были тогда, господа экстремисты? Тоже навешивали
на себя значки и орали: "Да здравствует вождь!" Если вам так нравятся
перевороты, почему вы делаете их всегда не вовремя? Кому вы сейчас нужны с
вашими переворотами? Мне? Или Миртилу? Или, может быть, Ахиллесу? Почему
вы не оставите нас в покое? Все вы, господа, унтер-офицеры, и ничем вы не
лучше дурака-патриота Полифема.
Экзема, дрянь, замучила. Чешусь как обезьяна на ярмарке, никакие
капли не помогают, никакие мази. Врут все аптекари. Никакие лекарства мне
не нужны. Покой мне нужен, вот что!
Если у Харона достанет ума не остаться в задних рядах, первый разряд
мне обеспечен.
5 ИЮНЯ
Этой ночью спал плохо. Сначала разбудила Артемида, которая явилась
только в час пополуночи. Я совсем решился поговорить с нею начистоту, но
ничего не вышло: она меня поцеловала и заперлась в своей спальне. Пришлось
принять снотворное, чтобы успокоиться. Задремал, приснилась какая-то
ерунда. А в четыре часа утра я был опять разбужен, на этот раз Хароном.
Все спят, а он разговаривает громко, на весь дом, словно, кроме него,
здесь никого нет. Я накинул халат и вышел в гостиную. Господи, на него
смотреть было страшно. Я сразу понял, что переворот не удался.
Он сидел за столом, жадно поедал все, что ему приносила заспанная
Артемида, и тут же на столе, прямо на скатерти, были разложены замасленные
части какого-то огнестрельного оружия. Он был небрит, глаза у него были
красные, воспаленные, волосы взлохмачены и торчали слипшимися космами, и
за едой он чавкал, как золотарь. Он был без пиджака и, надо полагать,
именно в таком виде заявился в дом. Ничего в нем не осталось от главного
редактора небольшой, но респектабельной газеты. Сорочка на нем была
разорвана и выпачкана землей, руки грязные, с обломанными ногтями, а на
груди виднелись ужасные вспухшие царапины. Поздороваться со мной он не
подумал, только глянул сумасшедшими глазами и пробормотал, давясь пищей:
"Дождались, сволочи!" Я пропустил это дикое приветствие мимо ушей, потому
что видел: человек не в себе, но сердце у меня упало, и ноги ослабели так,
что я вынужден был тут же присесть на диван. И Артемида была сильно
испугана, хотя всячески старалась это скрыть. Но Харон не обращал на нее
никакого внимания, а только гаркал на всю округу: "Хлеба!", или: "Бренди,
черт подери!", или: "Где горчица, Арта? Я уже двадцать раз просил!"
Никакого разговора в обычном смысле этого слова у нас не получилось.
Тщетно стараясь преодолеть сердцебиение, я спросил Харона, как он съездил.
В ответ он прорычал совершенно невразумительно, что съездил он по морде,
да, видно, не тому, кому следовало. Я попытался переменить тему, направить
разговор в более мирное русло и осведомился насчет погоды в Марафинах. Он
посмотрел на меня, как будто я его смертельно оскорбил, и только прорычал
в тарелку: "Идиоты безмозглые..." Решительно нельзя было с ним
разговаривать. Он все время ругался последними словами - и когда ужинал, и
потом, когда, отодвинув локтем тарелки, принялся ободранными руками
собирать свое оружие. Хорошо еще, что Гермиона спит так крепко, она не
присутствовала при этой сцене, она не переносит грубости. Все у него были
сволочи, и я никак не мог понять, что произошло. В общем выходило так, что
"вся эта сволочь докатилась в своем сволочизме до того, что теперь любая
распоследняя сволочь может делать со всей этой сволочью что угодно, и
никакая сволочь пальцем не пошевелит, чтобы помешать всей этой сволочи
заниматься любым дерьмом". Бедняжка Артемида стояла за его плечом, ломая
пальцы, и слезы бежали по ее щекам. Время от времени она умоляюще
взглядывала на меня, но что я мог сделать? Мне самому нужна была помощь, у
меня словно пелена какая-то стояла перед глазами от нервного напряжения.
Ни на минуту не переставая ругаться, он собрал свое оружие (это оказался
современный армейский автомат), вставил обойму и тяжело поднялся на ноги,
сбросив на пол две тарелки. Артемида, моя бедная девочка, с бледным без
кровинки лицом так и потянулась к нему, и тогда он, казалось, немного
смягчился. "Ну-ну, малыш, - сказал он, перестав ругаться и неловко обнимая
ее за плечи, - я мог бы взять тебя с собой, да только вряд ли это тебя
обрадует. Я ведь знаю тебя как облупленную".
Даже я ощутил мучительную необходимость, чтобы Артемида нашла сейчас
какие-то нужные слова. И, словно уловив мою телепатему, девочка, заливаясь
слезами, задала ему главный, по моему мнению вопрос: "Что же теперь с нами
будет?" Я сразу понял, что с Хароновой точки зрения это были совсем не
Скачать книгу [0.08 МБ]
Пирамида