произвел на него огромное впечатление, и я почувствовал, что он смотрит
теперь на меня совсем другими глазами. Но когда речь зашла о Хароне, он
только пожал плечами и сказал, что образ моих действий и опасности,
которым я подвергался, полностью реабилитируют не только меня, но,
возможно, и самого Харона. Кроме того, он вообще сомневался, что Харон
способен принимать участие в чем-либо предосудительном. Харон, заявил он,
скорее всего находится сейчас в Марафинах и принимает деятельное участие в
восстановлении порядка, стремясь при этом сделать что-нибудь полезное для
родного города, как это и приличествует всякому культурному гражданину, а
местные завистники, все эти Пандареи и Калаиды, способные лишь на
безответственную болтовню, просто клевещут на него.
У меня были свои сомнения на этот счет, но я, естественно, промолчал
и только подивился про себя, насколько мы, жители небольшого, в сущности,
городка, плохо знаем друг друга. Я понял, что напрасно заговорил с
Ахиллесом на эту тему и, сделав вид, будто его рассуждения меня вполне
успокоили, перевел разговор на марки. И вот тут-то и случилось это
удивительное происшествие.
Помнится, вначале я говорил несколько принужденно, потому что
основною моей целью было все-таки отвлечь Ахиллеса от разговора о Хароне.
Но получилось так, что речь пошла об этой сакраментальной перевернутой
литографической надпечатке. В свое время я изложил Ахиллесу совершенно
неопровержимые доводы в пользу того, что это фальшивка, и вопрос,
казалось, был исчерпан. Однако накануне Ахиллес прочел какую-то книжонку и
возомнил себя способным выдвигать свои собственные суждения. В наших
отношениях это нечто небывалое. Естественно, я вышел из себя, рассердился
и прямо сказал, что Ахиллес ничего не понимает в филателии, что еще год
назад он не видел разницы между климмташем и кляссером и не случайно
коллекция его битком набита бракованными экземплярами. Ахиллес тоже
вспылил, и у нас началась самозабвенная перебранка, на которую я способен
только с Ахиллесом и только по поводу марок.
Я словно бы в тумане сознавал тогда, что во время спора кто-то как
будто входил в аптеку, протягивал Ахиллесу через мое плечо какую-то
бумагу, и Ахиллес на секунду замолчал, чем я немедленно воспользовался,
чтобы вклиниться в его некомпетентные рассуждения. Затем мне запомнилось
досадное ощущение помехи, что-то постороннее все время назойливо вступало
в сознание, мешая мне мыслить последовательно и логично. Однако потом это
прошло, и следующим этапом этого любопытнейшего с психологической точки
зрения происшествия был тот момент, когда спор наш закончился и мы
замолчали, усталые и несколько обиженные друг на друга.
Помнится, что именно в этот момент я вдруг ощутил непреодолимую
потребность оглядеть помещение и испытал смутное удивление, не обнаружив
никаких особенных перемен. Между тем я отчетливо сознавал, что какое-то
изменение за время нашего спора должно было произойти. Тут же я заметил,
что Ахиллес тоже находится в состоянии некоторой душевной
неудовлетворенности. Он тоже озирался, а потом прошелся вдоль прилавка,
заглядывая под него. Наконец он спросил: "Скажи, пожалуйста, Феб, сюда
никто не приходил?" Определенно его мучило то же самое, что меня. Его
вопрос поставил все точки над "и", я понял, к чему относилось мое
недоумение.
"Синяя рука!" - воскликнул я, озаренный неожиданно ярким
воспоминанием. Словно наяву я увидел перед своим лицом синие пальцы,
сжимающие листок бумаги. "Нет, не рука! - горячо сказал Ахиллес. -
Щупальце! Как у осьминога!" - "Но я отчетливо помню пальцы..." -
"Щупальце, как у спрута!" - повторил Ахиллес, лихорадочно озираясь. Потом
он схватил с прилавка книгу рецептов и торопливо перелистал ее. Все во мне
зашлось от томительного предчувствия. Держа в руке листок бумаги, он
медленно поднял на меня широко раскрытые глаза, и я уже знал, что он
сейчас скажет.
"Феб, - произнес он придушенным голосом. - Это был марсианин". Оба мы
были потрясены, и Ахиллес, как человек, близкий к медицине, счел
необходимым подкрепить меня и себя коньяком, бутылку которого он достал из
большого картонного ящика с надписью "Норсульфазолум". Да, пока мы здесь
спорили об этой злосчастной надпечатке, в аптеку зашел марсианин, вручил
Ахиллесу письменное распоряжение сдать предъявителю сего все лекарственные
препараты, содержащие наркотики, и Ахиллес, ничего не помня и не понимая,
передал ему приготовленный пакет с этими лекарствами, после чего марсианин
удалился, не оставив в нашей памяти ничего, кроме отрывочных воспоминаний
и смутного образа, запечатленного краем глаза.
Я отчетливо помнил синюю руку, покрытую короткими редкими волосиками,
и мясистые пальцы без ногтей, и я поражался, как подобное зрелище не
вышибло мгновенно из моей головы всякую способность вести отвлеченные
споры.
Ахиллес никакой руки не помнил, но зато он помнил длинное, непрерывно
пульсирующее щупальце, протянувшееся к нему как бы из ничего. Кроме того,
он помнил, что вид этого щупальца привел его в сильное раздражение, ибо
оно показалось ему ни с чем не сообразной шуткой. Помнил он и то, как в
сердцах швырнул на прилавок, не глядя, сверток с лекарствами, зато он
абсолютно не помнил, читал ли он предписание и клал ли его в
регистрационную книгу, хотя очевидно было, что читал (раз выдал лекарства)
и клал (раз оно там оказалось).
Мы выпили еще по рюмке коньяку и Ахиллес припомнил, что марсианин
стоял слева от меня и что на нем был модный свитер с вырезами, и мне
вспомнилось, что на одном из синих пальцев было блестящее кольцо белого
металла с драгоценным камнем. Кроме того, я вспомнил шум автомобиля.
Ахиллес потер лоб и заявил, что вид предписания напоминает ему ощущение
недовольства, которое вызывалось у него как бы чьими-то попытками, до
неприличия назойливыми, вторгнуться в наш с ним спор с какой-то совершенно
нелепой точкой зрения на филателию вообще и на перевернутые надпечатки в
особенности.
Тогда я и припомнил, что точно, марсианин говорил и голос у него был
пронзительный и неприятный. "Скорее низкий и снисходительный", - возразил
Ахиллес. Однако, я настаивал на своем, и Ахиллес, вновь разгорячившись,
вызвал из лаборатории младшего провизора и спросил его, какие звуки он
слышал на протяжении последнего часа. Младший провизор, на редкость
недалекий юнец, заморгал своими глупыми глазами и промямлил, что слышал
все время только наши голоса, а один раз будто бы где-то включили радио,
но он не обратил на это особого внимания. Мы отослали провизора и выпили
еще по капельке коньяку. Память наша прояснилась окончательно, и, хотя мы
по-прежнему расходились в мнении относительно внешности марсианина, мы
однако же полностью сошлись в воспроизведении последовательности имевших
Скачать книгу [0.08 МБ]
Пирамида