Хотя, если вдуматься, потеря невелика. Пусть даже Лаэртид снизойдет до немощного старца – как же я не учел, сколько видеопрудов транслируют нашу встречу в прямом эфире! Если Пелид примет взятку, вняв силе убеждения, дарованной Одиссею свыше, Гектору несдобровать: Ахилл сам по себе – армия из одного солдата. Беседа – чуть ли не важнейшая в «Илиаде», даром что об этом ведомо только Зевсу! Вмешиваться никто не станет, памятуя недавнюю внушительную сцену, разыгравшуюся в Великом Зале Собраний. Но, с другой стороны, приказ Громовержца должен был еще сильнее разжечь любопытство Олимпийцев, а значит…
Рискни я внушать герою еретические намерения прямо сейчас (как задумывалось), не вмешается ли Кронид в ту же секунду, не спалит ли шатер вместе с обитателями? И даже если он удержится от немедленной вспышки, никакие строжайшие запреты не заставят Афину, Геру или, к примеру, Аполлона оставаться в стороне от враждебного заговора, направленного против их бессмертных персон. Все это и прежде приходило мне в голову; перевешивало только упование на квит-медальон да на верный Шлем Смерти. Теперь же, сидя в ставке вождя, я начинаю понимать всю нелепость мыслей о побеге. В этом еще был бы толк, будь я уверен, что негодующие Олимпийцы не сумеют переубедить – или вообще попросту уничтожить – прославленных героев. В ином случае рассерженные боги выследят беглеца Хокенберри хоть на краю мира, хоть в самой доисторической Индиане – и, пока, гасите свет.
Так что Лаэртид, можно сказать, оказал мне услугу.
_Тогда_зачем_я_здесь?_
Когда все насытились, отодвинув от себя пустые тарелки, где остались лишь крошки, хозяин решил наполнить наши кубки по третьему разу. В этот момент Аякс незаметно мигает Одиссею.
Великий стратег ловит намек на лету и высоко поднимает чашу:
– Твое здоровье, Пелид!
Герой склоняет белокурую голову в знак признательности, и мы выпиваем.
– Я вижу, на этом пиру ни в чем нет недостатка, – вкрадчиво, на диво спокойно начинает Одиссей. Среди ахейских военачальников молодой бородач известен медоточивым голосом, а также непревзойденным коварством. – В точности как под царственной сенью Агамемнона, так и здесь, под кровом Ахиллеса, наши сердца не встречают отказа. Однако в эту бурную грозовую ночь отнюдь не пышная снедь занимает наши умы. Страшное бедствие, порожденное и вскормленное волей бессмертных, – вот чего мы поистине ждем и трепещем.
Лаэртид продолжат говорить – неспешно, гладко, как по писаному. Местами он достигает почти драматического эффекта. Вначале описывает вечернее побоище, торжество троянцев, панику в греческих рядах, всеобщее желание убраться домой и вероломство Зевса.
– Представь, эти наглые сыны Приама с их дальноземными прихлебателями разбили шатры на расстоянии полета камня от наших полых судов, – расписывает Одиссей, словно Ахиллес и не слышал нынче того же от ближайшего друга, Патрокла. Или не мог бы увидеть собственными глазами, высунув нос из палатки. – Теперь их ничто не остановит, этих кичливых гордецов. Они грозят нам, и пламя тысяч костров являет нам, ахейцам, горькую правду их слов. Гектор уже молится, скорее бы встала над морем божественная Эос; подстрекает друзей чуть свет кинуться с факелами к нашим кораблям, спалить черненые корпуса, а уцелевших аргивян перебить в душном дыму пожарища. А как же: сам верховный Кронид ободряет его, поражая наши ряды грохочущими молниями. Вот Приамид и упивается ужасной силой. Он никого не страшится, Ахиллес, – ни людей, ни бессмертных! Неистовствует, словно бешеный пес; верю, что им завладели демоны…
Одиссей умолкает. Пелид не изрекает ни слова, сохраняя невозмутимое выражение. Патрокл не отрывает взора от его лица, однако Ахилл и глазом не ведет в сторону друга. Ему бы в покер играть, этому парню.
– Гектор страстно ждет утренней денницы, – еще мягче продолжает Лаэртид. – Вначале он посрубает резные украшения на кормах, потом подожжет суда и до последнего умертвит нас, припертых к морю, суетящихся в душном дыму пожарища. Я в страшном трепете: боюсь, что боги дадут ему силу исполнить угрозы и провидение осудит ахейцев погибнуть под стенами Трои, вдали от зеленых холмов Аргоса.
Оратор выдерживает паузу. Но и на сей раз мужеубийца нем как могила. В догорающем очаге потрескивают угли. Из дальнего шатра доносятся звуки лиры и тихая погребальная песня. С другой стороны долетает хохот пьяного солдата – бедняга явно не надеется пережить восход солнца.
– Вставай же, друг! – Одиссей наконец возвышает голос. – Поднимайся, хотя теперь и одиннадцатый час ночи, если _желаешь_ избавить жестоко теснимых ахейцев от ярости троянских воинств…
Далее он увещевает Ахиллеса позабыть «душевредный» гнев и расхваливает сказочные дары Агамемнона, в точности повторяя царские слова о необожженных треножниках, дюжине рысаков, и так далее и тому подобное; на мой взгляд, чересчур затягивает описание прелестей нетронутой Брисеиды, троянских дев, только и ожидающих своего грозного похитителя, а также прекрасных дочек самого царя. Заключительная часть выступления содержит страстный призыв припомнить наставления старого Пелея, что завещал сыну ценить истинную дружбу превыше разногласий.
– Если же Атрид и его подарки так уж противны твоему сердцу, – заканчивает Лаэртид, – сжалься хотя бы над остатком ахейского воинства. Примкни к сражению, избавь нас, тебя станут чтить, словно бога! Но лишь позволь обиде увлечь себя домой за винно-черное море прежде окончания битвы – и уже никогда не узнаешь, сумел бы ты умертвить Гектора или нет. Такой шанс выпадает единожды! Десять лет герой отсиживался за крепкими стенами, и вот нынче свирепая жажда крови выгнала Приамида в открытую долину. Останься, благородный Ахиллес, сразись с ним!
Мощно задвинул, надо сказать. На месте этого юного полубога, разлегшегося на мягких подушках, я бы размяк. В ставке повисает тишина. Наконец Ахилл опускает пустую чашу.
– О благорожденный сын Лаэрта, семя Зевса, находчивый тактик, дорогой мой Одиссей, – начинает он. – Чувствую, что должен честно и откровенно сказать, как я на это смотрю и как собираюсь поступить, дабы вы прекратили тут юлить передо мной, задабривать, ворковать невинными голубками… Мне, как и вам, ненавистны черные врата Аида. Однако настолько же мерзок любой, кто устами говорит одно, а на сердце прячет иное.
Я вздрагиваю. Надо же было так поддеть «многоумного тактика», известного среди ахейцев удивительной способностью искажать правду, когда это удобно. Впрочем, Лаэртид непроницаем словно скала. Значит, и Фениксу волноваться не пристало.
– Выскажусь ясно, – продолжает Ахилл. – Итак, Агамемнон возомнил купить мою поддержку с помощью этих вот… _подарков?_ – Последнее слово он буквально выплевывает гостям в лицо. – Нет. Никогда в жизни. Целая армия со всеми военачальниками не убедит меня вернуться. Опоздали вы со своей неискренней благодарностью… О чем ахейцы думали, пока я без устали бился с врагами, вседневно в опасностях, в тяжелых доспехах, не зная, когда же конец проклятой сече?
Двенадцать городов я взял со своих кораблей, пеший разорил еще одиннадцать, оросив плодородные земли кровью троянцев. В каждом награбил я многие груды сокровищ, бесценной добычи, несметные толпы плачущих красавиц. И всякий раз безропотно отдавал ему, Атриду, лучшую долю. А он? Восседал на быстрых черных кораблях или похаживал далеко за спинами воинов! Хотя приношения брал без зазрения совести, все до монеты, и даже больше…
Ах да. Порой он швырял вам крохи с царского стола. Поймите, ведь это вам, чья верность ему необходима, владыка что-то _давал_, и лишь у меня _отбирал_. Наконец отнял и милую деву-невесту. Знаете что? Гори оно синим пламенем! Пошел он, и она вместе с ним! Отныне владыка может трахать мою Брисеиду, всаживать ей по самую рукоятку, если сумеет, старый пень!
Горькие воспоминания распаляют Ахилла, и вот он уже недоумевает, на кой вообще сдалась мирмидонцам эта осада.
– Неужто же ради одной пышнокудрой Елены? – насмешливо вопрошает он и совершенно справедливо намекает, что не только Менелай с Агамемноном скучают по любимым женам, но и, к примеру, сам Одиссей, оставивший на далекой родине Пенелопу.
А я думаю о ней, о Елене аргивской, представляю, как она сидит на постели, как переливаются в сиянии звезд ее распущенные по плечам локоны и белеет во тьме нежная грудь.
Становится невмоготу следить за речью Пелида, пусть даже не менее удивительной, чем в поэтическом пересказе Гомера. Шутка ли: за каких-то несколько минут Ахиллес умудряется полностью разрушить собственный имидж супергероя, делавший из него бога в глазах смертных.
Воспитанник Феникса открыто заявляет, что его не прельщает _aristeia_ с могучим Гектором – ни гибель от его руки, ни славная победа.
Потом обещает забрать своих людей и отплыть на рассвете, бросив данайцев на милость беспощадного Приамида, в тот миг, когда орды троянцев хлынут через ров и насыпь с острым частоколом.
Потом называет Агамемнона псом, обрядившимся в бесстыдство, и отвергает скопом его дочерей, будь они даже прекраснее Афродиты и искуснее Афины.
Потом и вовсе поражает слушателей рассказом о давнем пророчестве среброногой Фетиды, своей матери. Мол, «жребий двоякий приведет тебя, сын, к гробовому пределу; хочешь – сражайся за Трою, Гектора ты умертвишь, и хотя домой уже не вернешься, слава твоя средь людей и бессмертных в веках не исчезнет. Другая дорога – плыть в отчизну на всех парусах. Долгие годы большого семейного счастья там тебя ждут, но забудь навсегда ты о чести и славе… Волен ты сам выбирать свою участь».
И он говорит, будто бы склонился ко второму варианту. Вот тебе и на! Этот _герой_ … эта гора мускулов и тестостерона, ходячая легенда, полубог, отрекается от славы ради жизни! Лаэртид недоверчиво щурится; Большой Аякс разевает рот, словно рыба.
– Так что, братья мои, – как ни в чем не бывало обращается к ним Пелид, – отправляйтесь к ахейским старейшинам и передайте ответ Ахиллеса. Теперь пусть _сами_ придумывают, как спасти крутобокие суда и народ на тесном берегу. А что до нашего молчаливого Феникса…
Он поворачивается ко мне, и я подпрыгиваю на красных подушках, будто ужаленный. Размышляя над собственной пламенной речью, я забыл, где нахожусь, и в самом деле не проронил ни единого звука.
– Старый мой дедушка, – снисходительно улыбается герой, – Одиссей с Аяксом должны явиться с отчетом к владыке, но ты-то свободен. Заночуй со мной и Патроклом, а поутру плыви с нами к дому… Если пожелаешь. Я бы не стал никого принуждать.
Ага, кажется, пришла и моя очередь. Не обращая внимания на хмурые взгляды Одиссея, неуклюже поднимаюсь и прочищаю горло. Сейчас я им выдам… Черт, как же там начинается? Столько лет я учился, преподавал, вникал в тончайшие особенности каждого греческого слова… А дошло до дела – и в голове хоть шаром покати.
Аякс резко встает.
– Пока эта развалина решает, удирать вместе с вами или нет, скажу одно: ты, Ахиллес, такой же дурень, как и твой одряхлевший учитель!
Прославленный мужеубийца, не спускающий обид, готовый скорее предать на гибель всех ахейцев, чем дать увести свою девушку, с улыбкой приподнимает бровь, проглотив явное оскорбление.
– Тьфу! – кривится Теламонид. – Вечная слава, двадцать красавиц, а он… из-за одной бабы! Идем, Одиссей. Наш золотой мальчик, видно, еще не припадал к сосцам мужской дружбы. Оставим парня предаваться беспредельной злости, данайцы ждут от нас вестей, хотя бы и горьких. Идем, рассвет уже близок, а перед боем полагается отдых. Уж если умирать, то не во сне!
Лаэртид согласно кивает, поднимается, кивает еще раз, прощаясь с хозяином, и покидает ставку вслед за товарищем.
Я не в силах пошевелиться. Рот уже раскрыт, мгновение – и оттуда полилась бы долгая, умная речь из трех актов, исправленная лично мною, она бы так легко и ненавязчиво перепрограммировала действия героев…
Патрокл и Пелид потягиваются, разминая затекшие плечи, и многозначительно переглядываются. Ну, конечно: друзья ждали посольства. И дикий, невероятный ответ был продуман и отрепетирован заранее!..
– Феникс, питомец богов, – с теплой нежностью говорит Ахилл, – не знаю, что на самом деле привело тебя к нам темной ночью, в такую грозу. Зато я не забыл, как после занятий ты брал меня, полусонного мальчишку, на руки и относил в постель. Останься, сын Аминтора. Менетид с Автомедоном приготовят мягкое ложе. На заре поднимем паруса, и ты можешь плыть с нами… Или не плыть.
Простившись, он удаляется в спальные покои на заднюю половину палатки. А я… Я стою на месте, дурак дураком, онемевший в любом известном смысле, ошеломленный сильнее некуда. Это что же, вся «Илиада» на фиг?
Быстроногий должен был остаться! Правда, у Гомера он тоже не рвется в сражение, и грекам поначалу приходится туго. Троянцы торжествуют, данайцы истекают кровью; великие военачальники – Одиссей, Агамемнон, Менелай, Диомед, все до единого получают серьезные раны. И тогда, из жалости к обреченным товарищам, в бой вступает Патрокл, надев золотые доспехи Ахилла. Герой рубит вражеские головы, словно кочаны капусты, пока наконец не сходится с Гектором. Приамид побеждает, срывает с противника бесценные латы, и вокруг нагого, обесчещенного тела разгорается жаркая сеча. Убитого буквально разрывают на части; _вот_что_ вытащит Ахилла, кипящего жаждой мести, из его ставки на побережье и в конце концов определит участь Гектора, Илиона, Андромахи, Елены и каждого из нас.
_А_теперь_Пелид_возьмет_и_уедет?_ Не могу поверить. Мало того, что я упустил точку отсчета и не направил события в нужном направлении. История вообще слетела с рельсов. За девять с лишним лет я ни разу не замечал такой глубокой пропасти между поэмой и действительностью. Он что, правда уплывает? По всей видимости, парень настроен решительно.
А это значит, ахейцев ждет великое поражение.
Скачать книгу [0.48 МБ]
Пирамида