Он остановился. По широкой заснеженной долине впереди двигались черные точки.
Ирвинг зубами стянул рукавицы и принялся рыться в парусиновой сумке в поисках своей великолепной медной подзорной трубы, полученной в подарок от дядюшки по случаю вступления в военно-морской флот. Он не стал припадать глазом к окуляру, поскольку медный ободок последнего примерз бы к веку и щеке, едва до них дотронувшись, а так было труднее навести резкость, даже держа длинную подзорную трубу обеими руками. Руки у него дрожали.
То, что Ирвинг принял за маленькую стаю мохнатых зверей, на деле оказалось группой людей.
Охотничий отряд Ходжсона?
Нет. Три фигуры были в толстых меховых парках наподобие той, какую носила леди Безмолвная. И через заснеженную равнину медленно пробирались десять фигур, шедших рядом, но не гуськом, в то время как Джордж ушел из лагеря всего с шестью мужчинами. И Ходжсон со своим отрядом сегодня направился на юг вдоль берега, а не в глубь острова.
И у этих людей были маленькие сани. Отряд Ходжсона не взял с собой саней. И в лагере «Террор» вообще не было таких маленьких саней.
Ирвинг попытался получше сфокусировать свою любимую подзорную трубу и затаил дыхание, чтобы она не дрожала.
Сани тащила упряжка по меньшей мере из шести собак.
Это были либо белые спасатели в эскимосских одеждах, либо настоящие эскимосы.
Ирвингу пришлось отнять от глаза подзорную трубу, а потом бессильно упасть на одно колено на холодные камни и на несколько мгновений низко опустить голову. Все плыло у него перед глазами. Физическая слабость, которую он на протяжении многих недель сдерживал одной только силой воли, накатила на него, словно волна тошноты.
«Это все меняет»,- подумал он.
Фигуры внизу (похоже, они по-прежнему не видели Ирвинга - возможно, потому, что он уже немного спустился вниз по склону и стал не очень заметен на фоне темных камней в своей темной шинели) могли быть охотниками из какой-нибудь неизвестной эскимосской деревни, расположенной неподалеку. Коли так, сто пять оставшихся в живых человек с «Эребуса» и «Террора» почти наверняка спасены. Аборигены либо станут кормить их, либо научат, как самим прокормиться здесь, на этом пустынном острове.
Но может статься, это военный отряд, и примитивные копья, мельком увиденные Ирвингом в подзорную трубу, предназначаются для белых людей, о вторжении которых на свою территорию эскимосы каким-то образом прознали.
Так или иначе, третий лейтенант Джон Ирвинг знал, что должен спуститься вниз, встретиться с ними и все выяснить.
Он сложил подзорную трубу и аккуратно засунул между запасных свитеров в парусиновой сумке, а потом - вскинув вверх одну руку в надежде, что эскимосы истолкуют сей жест как миролюбивый знак приветствия,- начал спускаться по длинному отлогому склону холма навстречу десяти фигурам, внезапно остановившимся.
36
КРОЗЬЕ
_69°_37'_42"_северной_широты,_98°_41'_западной_долготы_
_24_апреля_1848_г._
Третий день перехода по льду оказался чудовищно тяжелым.
За последние шесть недель Крозье совершал путешествия от корабля в лагерь по меньшей мере дважды, с одними из первых и самых больших санных отрядов. Во время тех двух походов люди по очереди волокли два из четырех длинных вельботов прямо по льду и через торосные гряды, а на санях везли только провиант и снаряжение, но, даже несмотря на слабую укатан-ность тропы, идти тогда было гораздо легче. Он был здоровее. И не так измучен.
Френсис Крозье не сознавал этого, но после того, как он оправился от почти смертельной болезни в январе, тяжелая меланхолия, владевшая им с юности, а возможно, даже с детства, приобрела форму бессонницы. Будучи матросом, а потом капитаном, Крозье всегда гордился - как большинство капитанов - своей способностью спать очень мало и пробуждаться от самого глубокого сна при любом изменении в состоянии корабля: при перемене курса, усилении ветра в парусах наверху, частом топоте слишком большого количества ног, бегущих по палубе во время какой-нибудь особой вахты, изменении звука воды, плещущей о борта… в общем, при любой, самой незначительной перемене обстоятельств.
Но в последние месяцы, после схватки со смертью в начале января, Крозье спал все меньше и меньше с каждой ночью и наконец приобрел обыкновение дремать час-другой в середине ночи и порой урывать на сон полчаса или меньше в течение дня. Он говорил себе, что это просто следствие чрезвычайной занятости - нужно сделать слишком много дел и отдать слишком много приказов в последние недели и дни перед эвакуацией с корабля,- но на самом деле это меланхолия снова пыталась убить его.
Почти все время сознание Крозье находилось в оцепенении. Его острый от природы ум отупел, отравленный усталостью.
В последние две ночи, проведенные в первом и втором промежуточных лагерях на морском льду, никто не мог толком заснуть, несмотря на крайнюю усталость. Необходимости устанавливать палатки не было: уже несколько недель там постоянно стояли восемь палаток, и каждый следующий отряд устранял повреждения, причиненные ветром или снегом.
Спальные мешки из оленьих шкур, рассчитанные на трех человек, были гораздо теплее мешков, сшитых из шерстяных одеял, и места в них распределялись по жребию. Крозье даже не стал участвовать в жеребьевке, но когда в первую свою ночь на льду он вошел в палатку, которую делил вместе с еще двумя офицерами, то обнаружил, что его стюард Джопсон расстелил спальный мешок из оленьих шкур, сшитый для него одного. И Джопсон, и двое других мужчин считали недопустимым, чтобы капитан делил спальный мешок с двумя другими храпящими, пердящими, толкающимися во сне мужчинами - пусть даже офицерами,- и Крозье не стал спорить.
А равно не сказал ни Джопсону, ни другим, что спать в одноместном мешке гораздо холоднее, чем в трехместном. Только тепло лежащих рядом тел согревало людей достаточно, чтобы они могли спать ночью.
Но Крозье и не пытался уснуть ни в первом, ни во втором промежуточном лагере.
Каждые два часа он вставал и обходил лагерь, чтобы убедиться, что часовые сменились вовремя. Ветер ночью крепчал, и часовые прятались за наспех сооруженными невысокими снежными стенами. Из-за резкого ветра и метели они не увидели бы чудовищного существа, пока не столкнулись бы с ним нос к носу.
Той ночью оно не появилось.
Когда же Крозье изредка погружался в беспокойное забытье, он снова видел кошмарные сны, посещавшие его во время январской болезни. Некоторые сны повторялись так часто - заставляя капитана всякий раз просыпаться в холодном поту,- что он запомнил отдельные фрагменты. Девочки-подростки, проводящие спиритический сеанс. Макклинток и другой мужчина, в ужасе глядящие на два скелета в лодке, один из которых сидит в бушлате и полном зимнем обмундировании, а другой представляет собой лишь груду обглоданных костей.
Крозье жил с подспудным сознанием, что один из скелетов - он сам.
Но самым ужасным был сон о причастии, где он - маленький мальчик или больной старик - стоял голый на коленях у алтаря в церкви, а огромный, звероподобный священник - в насквозь промокшем изодранном белом одеянии, в прорехах которого виднелось багровое, сожженное до мяса тело,- нависал над ним, наклонялся ниже, смрадно дыша в поднятое лицо Крозье.
Утром 23 апреля они встали в начале шестого. До восхода солнца еще оставалось почти четыре часа. Ветер продолжал дуть, хлопая коричневой парусиной голландских палаток и обжигая лица людей, собравшихся к завтраку.
На льду пищу полагалось разогревать в маленьких жестяных емкостях с надписью «варочное устройство», используй спиртовки, которые заправлялись эфиром из бутылок. Даже в безветренную погоду заправить и зажечь спиртовки зачастую было трудно или почти невозможно; при сильном же ветре такая возможность вообще исключалась, даже если рискнуть и попытаться зажечь спиртовки в палатке. Поэтому - утешаясь мыслью, что голднеровские консервированные овощи, супы и мясо уже приготовлены,- мужчины просто поели замерзшего или полузамерзшего студенистого месива прямо из банок. Они умирали от голода, а им предстояло тащить сани весь бесконечно долгий день.
Гудсер и три ныне покойных врача неоднократно говорили Крозье и Фицджеймсу о необходимости хорошо разогревать голднеровские консервированные продукты, особенно супы. Овощи и мясо, указывал Гудсер, действительно предварительно проварены или протушены, но супы - главным образом из дешевого пастернака, моркови и прочих корнеплодов - представляют собой просто «концентраты», которые нужно разводить водой и варить до готовности.
Судовой врач не мог сказать, какие именно ядовитые вещества могут содержаться в некипяченых голднеровских супах, но продолжал настаивать на необходимости разогревать последние до температуры кипения, даже во время походов. Предостережения Гуд сера и стали одной из главных причин, почему Крозье и Фицджеймс приказали перевезти в лагерь «Террор» тяжелые железные печи с вельботов.
Но ни в первом, ни во втором промежуточном лагере никаких печей не было. Люди ели всю консервированную пищу холодной, прямо из банок, когда разжечь спиртовки не удавалось,- и даже когда эфир в них горел, топлива хватало только для того, чтобы растопить замерзшие супы, но уж никак не вскипятить.
Придется довольствоваться этим, думал Крозье.
Как только капитан покончил с завтраком, в животе у него снова заурчало от голода.
Изначально они собирались снять все восемь палаток в обоих промежуточных лагерях и отвезти в лагерь «Террор», чтобы держать про запас на случай, если каким-нибудь отрядам вскоре снова придется выйти на лед. Но дул слишком сильный ветер, и люди слишком устали даже за первые сутки похода. Крозье посовещался с лейтенантом Литтлом, и они решили забрать из этого лагеря только три палатки. Возможно, завтра утром, выступая из второго промежуточного лагеря, они будут чувствовать себя лучше.
На второй день похода, 23 апреля 1848 года, трое мужчин в упряжи сломались. Одного стало рвать кровью. Двое других просто упали на лед и потом весь день уже не могли тащить сани. Одного из этих двух пришлось везти дальше вместе с поклажей.
Не желая сокращать количество вооруженных охранников, идущих впереди, позади и с флангов, Крозье и Литтл сами вста ли в упряжь и тащили сани почти весь тот бесконечно длинный день.
В течение второго дня похода им не пришлось преодолевать очень уж высоких торосных гряд, а санный след на данном участке пути замерзшего моря пролегал подобием торной дороги, но сильный ветер и метель сводили эти преимущества на нет. Мужчины в упряжи не видели саней, ползущих в пятнадцати футах впереди. Вооруженные морские пехотинцы, охранявшие обоз, не видели никого и ничего, когда находились в двадцати футах от саней, и вынуждены были идти вплотную к ним, чтобы не потеряться. В качестве часовых они не приносили никакой пользы.
Несколько раз в течение дня головные сани - обычно Крозье или Фицджеймса - сбивались с проложенного санного следа, и тогда всем приходилось останавливаться и ждать от нескольких минут до получаса, пока несколько мужчин - связавшись веревкой, чтобы не заблудиться в метели,- бродили справа и слева от вереницы повозок в поисках неглубоких санных следов во льду, которые быстро заносило снегом.
Сбиться с дороги на середине пути значило бы не только потерять время: это вполне могло стоить всем им жизни.
Некоторые упряжные команды, тащившие более тяжелые грузы, преодолевали эти девять миль относительно ровного льда менее чем за двенадцать часов и прибывали во второй промежуточный лагерь всего через несколько часов после захода солнца. Отряд Крозье добрался туда далеко за полночь и едва вообще не проскочил мимо лагеря. Если бы Магнус Мэнсон - обладавший слухом столь же необычным, как его размеры и тупость,- не услышал хлопанья палаток на ветру далеко по левому борту, они бы прошли мимо своего пристанища и склада продовольственных припасов.
Скачать книгу [0.56 МБ]
Пирамида