говорил, чтобы смеяться, надо _с_м_о_т_р_е_т_ь_ глазами, но я считаю, что
мы смеемся потому, что мы думаем. Возьми слепого человека - он тоже
смеется.
- Нет, слепые не смеются, их тела сотрясаются немного с треском
смеха. Они никогда не смотрели на смешные грани мира и должны воображать
их себе. Их смех - это не хохот.
Больше мы не говорили. У меня было хорошее самочувствие о ощущение
счастья. Мы ели в молчании; затем дон Хуан начал смеяться. Я использовал
сухой прутик, чтобы подносить овощи ко рту.
4 октября 1968 г.
Сегодня я выбрал время и спросил дона Хуана, не возражает ли он
поговорить еще о _в_и_д_е_н_ь_и_. Он, казалось, секунду размышлял, затем
улыбнулся и сказал, что я опять втянулся в свою рутину: говорить вместо
того, чтобы делать.
- Если ты хочешь _в_и_д_е_т_ь_, тебе следует дать дымку унести тебя,
- сказал он с ударением. - я больше не хочу говорить об этом.
Я помогал ему чистить сухие растения. Долгое премя мы работали в
полном молчании. Когда я вынужден долго молчать, я всегда чувствую себя
очень восприимчивым, особенно в присутствии дона Хуана. Наконец, я не
выдержал и задал ему вопрос, который, казалось, сам вырвался из меня.
- Как человек знания применяет контролируемую глупость, если
случиться, что умрет человек, которого он любит? - спросил я.
Дон Хуан посмотрел на меня вопросительно - он, казалось, опешил при
моем вопросе.
- Возьмем твоего внука Люсио, - сказал я. - Будут ли твои действия
контролируемой глупостью во время его смерти?
- Возьмем моего сына эулалио - это более хороший пример, - спокойно
ответил дон Хуан. - он был раздавлен камнями, когда работал на
строительстве панамериканской дороги. Мои поступки по отношению к нему во
время его смерти были контролируемой глупостью. Когда я прибыл к месту
взрыва, он был почти мертв, но его тело было настолько сильным, что оно
продолжало двигаться и дергаться. Я остановился перед ним и сказал парням
из дорожной команды не трогать его больше - они послушались и стояли,
окружив моего сына, глядя на его изуродованное тело. Я тоже стоял там, но
я не смотрел. Я изменил свои глаза так, чтобы я видел, как распадается его
личная жизнь, неконтролируемо расширяясь за свои пределы, подобно туману
кристаллов, потому что именно так жизнь и смерть смешиваются и
расширяются. Вот что я делал во время смерти моего сына. Это все, что
можно было делать, и это контролируемая глупость. Если бы я смотрел на
него, то я наблюдал бы за тем, как он становится неподвижным, и я
почувствовал бы плач внутри себя, потому что никогда больше мне не
придется смотреть на его красивую фигуру, идущую по земле. Вместо этого я
в_и_д_е_л_ его смерть, и там не было печали и не было никакого чувства.
Его смерть была равнозначна всему остальному.
Дон Хуан секунду молчал. Казалось, он был печален, но затем он
улыбнулся и погладил меня по голове.
- Так что можешь сказать, что, когда происходит смерть людей, которых
я люблю, то моя неконтролируемая глупость состоит в том, чтобы изменить
свои глаза.
Я подумал о людях, которых я сам люблю, и ужасная давящая волна
жалости к самому себе охватила меня.
- Счастливый ты, дон Хуан, - сказал я. - ты можешь изменить свои
глаза, тогда как я могу только смотреть.
Он нашел мое высказывание забавным и засмеялся.
- Счастливый. Осел, - сказал он, - это трудная работа. - Мы опять
рассмеялись. После догого молчания я опять стал пытать его, может быть
лишь для того, чтоб развеять свою собственную печаль.
- Если я тебя понял тогда правильно, дон Хуан, то единственные
поступки в жизни человека знания, которые не являются контролируемой
глупостью, - это те, что он выполняет со своим олли или мескалито. Не так
ли?
- Верно, мои олли и мескалито не на одной доске с нами, людьми. Моя
контролируемая глупость приложима только ко мне самому и к поступкам,
которые я выполняю, находясь в обществе людей.
- Однако, логически, возможно думать, что человек знания может так же
рассматривать свои поступки со своим олли или с мескалито, как
контролируемую глупость, верно?
- Ты снова думаешь. Человек знания не размышляет, поэтому он не может
встретиться с такой возможностью. Возьми, например, меня. Я говорю, что
моя контролируемая глупость приложима к поступкам, которые я совершаю,
находясь в обществе людей. Я говорю, что моя контролируемая глупость
приложима к поступкам, которые я совершаю, находясь в обществе людей. Я
говорю это, потому что я могу _в_и_д_е_т_ь_ людей. Однако, я не могу
в_и_д_е_т_ь_ н_а_с_к_в_о_з_ь_ своего олли, и это делает его
невоспринимаемым для меня. Поэтому, как же я могу контролировать свою
глупость, если я не вижу сквозь нее. Со своим олли или мескалито я всего
лишь человек, который знает, как _в_и_д_е_т_ь_, и находит, что он оглушен
тем, что он в_и_д_и_т_; человек, который знает, что он никогда не поймет
всего, что есть вокруг него.
Возьми, например, тебя. Для меня не имеет значения, станешь ты
человеком знания или нет. Однако, это имеет какое-то значение для
мескалито. Совершенно очевидно, что для него это имеет значение, иначе бы
он не сделал так много шагов, чтобы показать свою заботу о тебе. Я могу
заметить его заботу, и я действую соответственно этому; и тем не менее,
его забота непонятна для меня.
6
Как раз когда мы уже собирались сесть в мою машину, чтоб начать
путешествие в центральную Мексику, 5 октября 1968 г., дон Хуан остановил
меня.
- Я говорил тебе раньше, - сказал он с серьезным выражением, - что
никогда нельзя раскрывать ни имени, ни местонахождения мага. Я полагаю, ты
понимаешь, что ты не должен открывать ни моего имени, ни места, где
находится мое тело. Сейчас я собираюсь попросить тебя сделать то же самое
по отношению к моему другу, которого ты будешь звать Хенаро. Мы едем к его
дому. Там мы проведем некоторое время.
Тэги:
Шаманизм
Пирамида
