Он рассказывал нам о древней Атлантиде и ее забытых, утерянных искусствах, о ее знаниях, уничтоженных катаклизмом невиданных масштабов потому, что их использовали во зло. Он рассказал нам, как, предвидя приближавшуюся катастрофу, он совершил путешествие к Морским Островам, прихватив с собой свои книги, — это послужило основой легенды о Чаше Грааля, ибо по обычаю всем старым традициям примеряли христианские одежды.
Поскольку сердце человека становилось все более одержимым злом, секретные знания были изъяты, дабы не повторилась трагедия Атлантиды; однако сейчас возможно найти путь к восстановлению этих знаний, и он нашел начало этого пути с помощью Морган, и приступил к работе, и дошел туда, куда оказалось возможным.
Насколько я понимал, Морган всегда была странной — подобно Высшим Адептам, она соединяла в своем сердце черты мужчины и женщины; именно поэтому она не могла согласиться на роль камня, выстилающего дорогу к свету; так что, хотя она нашла Чашу Грааля на горе Салватч, принеся ее на сушу, она не собиралась идти обычными человеческими путями — она навсегда осталась Жрицей Моря, она всегда приходила к границе морских вод во время самого низкого прилива и выжидала, подняв над собою священный Грааль.
Наконец ее зов был услышан, и спустился с небес к ней некто, и отдала она ему Грааль в руки его, и возвратилась в море. Я вспомнил, что Морган, когда бы ни случалось ей посетить земную твердь, имела обыкновение закрывать свое лицо, подобно Великой Богине, которой она поклонялась, открывая его лишь над морским шельфом — там, почти в миле от берега.
Каждую ночь поднимался дым от Костра Азраэля, и мы понемногу восстанавливали проступавшие сквозь дымную пелену черты Лунного Жреца, пока он не стал столь же реальным, какими были мы с Молли друг для друга; и хотя мы знали, что формы его состояли из субстанции, похожей на ту, из которой складывались наши сновидения, но проступал из этих форм разум, касавшийся нашего разума, — и это было самым важным, и никто, испытавший это, не мог сказать, будто ему это привиделось.
Именно прикосновение разума Лунного Жреца к нашему разуму делало все возможным. Не будь его — и нам никогда не удалось бы сделать явью виденное нами; он дал нам начальный толчок, который позволил нам двигаться дальше самостоятельно, — и я был бесконечно благодарен ему за это, оставаясь навечно свидетелем происшедшего чуда вопреки всяческому скептицизму и очернительству. Г-жа Блаватская говаривала о своих Хозяевах с нотками искренности в голосе, хотя хлопанье пачками писем по носам присутствующих, как мне кажется, вряд ли было таким искренним, так как было рассчитано на polloi (простаков?), которые hoi (изобиловали?) в то время. Мы — Молли и я — не могли похвастаться ничем феноменальным; но нас не покидало ощущение контакта разума и исходившей силы. В конце концов, если считать, что и телепатия, и возвращение к жизни после клинической смерти — установленные факты, тогда почему бы пережившим клиническую смерть не обладать телепатическими способностями (даже если хлопанье письмами по носу остается под вопросом). Лично я бы предпочел ощущать оказывающий громадное влияние контакт разума, нежели располагать достаточным объемом объективных свидетельств.
Но Лунный Жрец точно так же не мог пересечь разделявший нас пролив, как и мы были не в состоянии присоединиться к нему. Возникала необходимость изобрести некий способ, который позволил бы всем нам встретиться посредине, в воздушной бездне, — и этим способом были магические образы, с помощью которых мы визуализировали перед внутренним взором те внутренние дворцы, которые он проецировал нам, как живые, силою собственного разума; тогда мы почувствовали контакт разума, хотя не видели человека; мы услышали слово, хотя оно и не было произнесено — ведь все это передавалось через разделявший нас поток силою одного лишь воображения, ибо, как говорилось в древних Тайнах, воображение — это тот ишак, который влечет на своей спине радугу.
Поэтому мне было странно, что я, способный визуализировать Лунного Жреца настолько, что он, казалось, стоял передо мною, подобно изображению в стереоскопе, тем не менее ощущал его тенью, заброшенной в наш мир из другой реальности; в то же время Молли, которая была в принципе не способна к такой визуализации, была совершенно уверена в его присутствии, в его реальности, внутренне общаясь с ним настолько уверенно, как если бы это происходило по телефону. Он учил меня, и от него я узнал очень многое об Атлантиде и древних путях, соединявших ее с Британией. Однако Молли он не столько учил, сколько изменял; я наблюдал перемены в ней собственными глазами до тех пор, пока не почувствовал, что Лунный Жрец принадлежал ей гораздо более, нежели мне, представившему ему Молли.
Наконец однажды Молли произнесла странные слова: она сказала мне, что помимо Лунного Жреца существует еще Нечто. Как, думая о Лунном Жреце, мы смогли сделать его реальным для себя — так и он делал реальной Богиню, визуализируя ее; и Богиней этой была Великая Изида, средоточие всего женского начала Вселенной. Опешив, я предоставил Молли действовать одной на собственное усмотрение, удовлетворившись ролью наблюдателя, — теперь пришел ее черед.
Точно так же, как она доверяла Лунному Жрецу, психологии которого она не понимала, — она доверяла и Великой Изиде, хотя и не разбиралась в Ее метафизике; но как бы там ни было, именно это доверие позволяло сделать Ее реальной, вызвав Ее к жизни, чего никогда не удавалось сделать мне с помощью своего просвещенного мистицизма.
Ибо Молли становилась кем-то определенным — во всяком случае, в собственных глазах; результатом же этого было то, что одновременно она становилась кем-то и в моих собственных глазах. Ей нравилось представлять себя жрицей Великой Изиды, и я скоро обнаружил, что и сам начинаю думать о ней как о жрице, посвященной Великой Богине, — ведь чувства Молли влияли на меня гораздо больше, чем я предполагал. Теперь я начинал понимать слова Морган о том, что моя вера в нее как жрицу позволила ей стать именно таковой. Да Бог с ним, со всем этим; это не было простой верой с моей стороны, ибо Молли действительно действовала, подобно жрице, — она вызывала к жизни Силу!
С каждым днем она все более утверждалась в себе, видя мою реакцию; затем она начала представлять, что в качестве жрицы она может вызвать дух Богини, — и однажды решилась на это.
Этой ночью стоял сильный морской туман; он плотно окутывал узкую полоску земли между болотистыми солончаками и проливом, на которой стояла ферма. В туманной мгле исчезло все: и очертания земли, и контуры вздувшейся от прилива, напоминавшей погибшую Атлантиду морской поверхности, — лишь массивный силуэт Белл Ноул смутно проступал вдалеке. Единственное, что осталось, было эхо, долго перекликавшееся вокруг после того, как меланхоличный двухтональный гудок стоявшего у Старбера судна-маяка ударялся о пустынные скалы. Мы были отрезаны от земли, лишь море оставалось открытым для нас, ибо случайным порывом ветра приподняло туманную завесу, и низкая, уже заходившая луна осветила бескрайние морские пространства. Было странно наблюдать морские просторы вот так: их открывшиеся взору воды серебрились под лунным светом, а туман стоял по обе стороны от нас плотной стеной, напоминая скалы какого-то фантомного фьорда. Именно по такой морской дороге, проложенной Луною и начинавшейся далеко позади нее, — в том самом древнем времени и пространстве, когда сама Луна и Земля еще были эфирными телами, не сгустившимися до твердого тела и не разделившимися, — и должны были сходить к людям боги.
Начинался прилив. Я заметил, что с его наступлением Молли как будто пробуждалась — в противоположность Морган, набиравшей силу тогда, когда отлив был в самой низкой точке. Но ведь Морган была Жрицей Моря, тогда как Молли являла собой жрицу злаков, домашнего очага и садов, представляя другой аспект Великой Богини, которой обе они служили одинаково, хотя каждая по-своему.
По мере того, как. прилив той ночью усиливался, Молли становилась все более беспокойной: она то и дело подходила к окну; распахнув его, она вглядывалась в туман и позволяла ему беспрепятственно проникать в комнату — пока я, наконец, не запротестовал, так как туман вызывал у меня сильные хрипы. Тогда она вышла на крыльцо, плотно прикрыв за собою двери, чтобы туман не досаждал мне.
Молли не было так долго, что я начал волноваться и решил пойти поискать ее. Но ее не было ни у входа, ни в саду, узкой полоской тянувшемся перед домом и отделенном лишь низкой стеной от окружавших нас болот; я почувствовал, что впадаю в панику: что, если она, как и Морган, услышала зов Морских Богов? Тогда я опрометью бросился за ворота и сквозь туман помчался к берегу, отчаянно выкрикивая ее имя. Вскоре я услышал, что она отвечает мне откуда-то из тумана, — и тут же охватившее меня чувство огромного облегчения дало мне ощутить нечто очень важное для меня.
Я нашел ее там — в сероватом полумраке, у самой линии грохочущего прибоя; она вложила свою маленькую теплую ладошку в мою руку, и я понял, что мне до ужаса приятно это прикосновение; приобняв, я решил отвести ее в дом, чтобы не терять ее более. Я не хотел вновь испытывать свою судьбу с Богами Моря. Морган никогда и ни в каком смысле не была моей, так что я не имел никакого права протестовать, когда они позвали ее к себе, — все, что я мог — это перенести все как можно достойнее; но Молли была моей, определенно моей, — и в этом случае я отмежевывался от Морских Богов и всего прочего самым решительным образом. Я был готов сражаться за Молли даже с самими небесами, если это потребовалось бы, — эта мысль сильно удивила меня, почти так же, как и соображение относительно власти, которую имела надо мной продавщица из кондитерской лавки. Однако я не претендую на полное понимание всего этого. Вообще, все это весьма сложно.
Однако, как оказалось, у Молли не было никаких трудностей. Крепко взяв меня за руку, она заставила меня остановиться у самой кромки прибоя, нисколько не заботясь о моей астме: почувствовав, что стоит на грани чего-то большего, чем мое временное хорошее самочувствие, она, как и Морган, смогла ожесточить свое сердце. Я увидел, что на длинной, лежащей на берегу полосе сухих водорослей, отмечавшей уровень наивысшего прилива, она разложила крошечный Костер Азраэля, сделав его пирамидальным, как того требовала традиция; теперь же она ждала приближения воды, чтобы зажечь его. Я заметил также, что она была одета в полупрозрачные свободные одежды и что сапфиры Морган сверкали на ее груди и запястьях. Молли делала все правильно.
Поскольку происходящее было для нее реальным — оно стало реальным и для меня, воспламенив эмоциями мою душу. Забыв о своей астме, я полностью сосредоточился на созерцании разворачивающегося передо мной действа; я наблюдал, как набегавшие волны медленно поднимались вверх по песку, как усиливавшийся прилив продвигал все выше и выше на берег языки пены, подталкивая перед собой ленивые, окутанные туманом буруны, которые, казалось, были лишены возможности двигаться самостоятельно из-за придавившего их плотного туманного воздуха.
Наконец, первая мелкая, растекающаяся прибрежная волна коснулась сухих водорослей; Молли тут же поднесла спичку к ее Костру Азраэля, и мы наблюдали за тем, как он разгорался: сухое, пропитанное смолой дерево быстро вспыхнуло после годичной выдержки в казематах форта, и сложенная Молли пирамида вскоре была объята пламенем. Загорелись и водоросли, наполняя воздух необычным йодистым ароматом древнего бальзама, испокон веков пропитывавшего морской берег, — и тогда я вспомнил о мореплавателях с их золотыми серьгами в ушах и вьющимися бородами, пришедших на своих высоких кораблях к Иштар Беру.
Тут потянуло холодным сухим воздухом; туман расступился, и перед нами открылась ведущая прямо к Луне полоса безбрежной морской дали; мы увидели, как поверхность моря медленно переливалась чернотой и тенями по мере того, как прилив поднимался вверх по каналу. Несмотря на наше присутствие, море услышало зов Луны и, когда прилив, сменившись отливом, нарушил ритм волн, вода засверкала серебром; и мы видели, как забравшаяся высоко на сушу масса воды вновь устремилась обратно в неизведанные глубины. Волны проявили уважение к разложенному Молли костру — слегка лизнув его, они лишь заставили его зашипеть, а потом повернули вспять, медленно отступая и оставляя позади себя следы в виде мокрого песка и выброшенных на берег влажно блестевших водорослей.
Подняв руки в виде рогов полумесяца, Молли призвала Великую Богиню, подобно тому, как это при мне делала Морган. К этому времени луна была уже на западе, склоняясь к закату, а у ног Молли багровыми огоньками пылал Костер Азраэля, серебряная дорожка от которого соединила наш берег с континентом погибшей Атлантиды. Мне казалось, что на ее зов откликаются боги прошлого, их жрецы и верующие — ведь она заново пробуждала древнюю религию. Я видел, как над морем двигалась большая процессия — целая армия со стягами, вызванная ею из Великих Глубин Атлантики, где покоилась в пучине их затонувшая земля. Я видел, как они двигались вверх по вьющейся дороге для торжественных шествий, подымаясь к храму, расположенному на вершине священной горы, ибо настоящая жрица, принадлежавшая к родовому клану священнослужителей, призывала их к молитве.
Они шли мимо нас, разделяясь по правую и левую руку, и шли через болота туда, где среди ночи и звезд подымал свою увенчанную туманами голову Белл Ноул. И Белл Ноул принимал их; они проходили сквозь тело горы внутрь гигантских пещер — туда, где отправлялся древний культ, а мы с Молли остались наедине с луной и морем, дабы совершить в молчании и тьме, вблизи от природы, более великое и значимое моление.
Луна спускалась все ниже; но вот море перерезало ее диск, и морской туман заклубился вокруг нее подобно золотистому нимбу. И тут мы почувствовали, как будто Нечто начало вещать во мраке, приближаясь к нам сквозь повисший над морем туман, двигаясь по мерцавшей на воде серебристой дорожке лунного света; и было Оно столь великим, что голова Его касалась звезд; и было Оно закутано в покрывало, и лик Его был укрыт от постороннего глаза; лишь видели мы серебристые Стопы Его на поверхности моря, и были Они подобны лунному свету на воде.
И явилась Она, Та, что принадлежит Морю, в место, где соединяется море с сушей, и ждали мы Ее появления. И остановилась Она на линии прибоя, где разбивается пена морская, и были ступни Ее в воде, а голова — увенчана звездами небесными. И не было видно Лика Ее, ибо скрыт он был навек покрывалом, но все же сердца наши наполнились великим, святым ужасом, который рождается, как говорят некоторые, при виде одних лишь богов.
Ужас вошел в меня через глаза, заставил сжаться мое сердце и схватил своей холодной рукой за горло. Тут мои руки начали гореть и покалывать от пульсировавшей в них силы, а изнутри моих глаз, казалось, полились потоки света. Меня всего охватила сильнейшая испарина от жара богов, которая, по словам Морган, всегда была предвестником их появления; дыхание мое стало прерывистым — но это не было следствием астмы — и весь я словно окаменел и дрожал, как будто у меня была лихорадка. Посмотрев на Молли, я увидел, что она приподнялась на цыпочки, пытаясь дотянуться до своей Богини, и фигура ее, как бы повисшая между небом и землей, напоминала застывшее танцевальное па — неподвижное, напряженное, но не требовавшее усилий для своего исполнения.
Затем Великая Изида медленно повернулась спиною и плотнее запахнулась в Свое Покрывало, и двинулась Она в путь по равнине моря, и шла Она к западу, и туман смыкался за Нею.
Повинуясь отливу, море отступило, обнажив то место, где ступала Ее нога, — и мы увидели на песке серебристые озерца воды, которые можно было принять за остатки отлива, — но мы-то знали, что это были отпечатки Ее ног. Она покинула нас так же молча, как и появилась, но место, где Она ступала, осталось святым и наполненным божественной силой. Что-то вновь наполнило наши души ужасом благоговения, и мы сочли это нашей реакцией на уход Богини.
Теперь мы знали, что Та, которая звалась Великой Изидой, снизошла на зов Своей жрицы и что огонь алтаря был зажжен в святилище, столь ревностно вычищенном и украшенном Молли, — то был пустой храм лишенного любви дома, в который я привел свою жену в горести, одиночестве и болезни и в который она вошла во имя великой любви, что ищет своего воплощения и совершается во благо возлюбленных Богиней верующих.
Возможно, в это же время мы использовали магическую силу — ведь в магии, говорила Морган, не существует иной силы, кроме силы жертвоприношения, — подобно тому, как это пытались проделать со мной морские боги, заполучившие бедного «жертвенного тельца» перед тем, как принять форт в качестве собственного храма. Точно так же Великая Изида потребовала от Молли, чтобы она жертвою легла на алтарь, — а затем, подобно жестокому племенному идолу, которому Авраам принес искупительную жертву по предложению Исаака, забрала жизнь Молли, вернув на землю ее телесную оболочку. Изида взяла Молли, позволившую Ей это.
Панический, горький страх пронизал меня, как только я понял, что вновь вынужден принести в жертву морю того, кто уже становился очень дорог мне. Я прямо заявил морю, что если оно возьмет к себе Молли, то я последую за ней. И казалось мне, что откуда-то из-за звезд до меня доносится легкий серебристый смех, и я знал, что Богиня была довольна и что смех этот был выражением Ее радости, ибо я предложил приемлемую жертву, без которой невозможно было совершить соитие, посвященное Великой Богине. Ведь в каждом союзе предлагает женщина, ибо она, спускаясь к вратам смерти, открывает их, впуская в этот мир новую жизнь; так разве не должен мужчина, руководствуясь здравым смыслом, поддержать ее в ее желании отдать? Ибо нет искупления без кровопролития, где бы это ни случилось — в детской кроватке ли, или на поле брани, — ибо последние суть в своем роде распятия и имеют силу искупления, если свершаются во имя достижения идеала.
Затем мы вернулись домой; земля под нашими ногами светилась и была теплой, как будто это было тело живого существа; но ведь разве не принадлежала она телу Богини? С началом отлива туман поредел, ибо континентальный бриз уверенно сдувал его дальше в море. Бриз все крепчал и становился свежим; и мы брели по крутому берегу моря, слушая, как волны хрустели галькой. На ночном, цвета индиго небе проступили звезды — ведь Великая Изида, направляясь в Атлантиду, скрылась в пучине морских вод; возможно, там Она держала совет со своими жрецами, сидящими кружком в глубоководных дворцах, и рассказывала им о том, как, согласно установленной Ею древней мудрости, Ее вызвали на землю двое — мужчина и женщина, которые, несмотря на многие трудности, пришли к взаимной любви.
Море за нашими спинами пело, подобно хору; волны, накатывавшие с обеих сторон бухты, бились в узкий перешеек, на котором стоял наш дом, напоминая две партии хора, голосами перекликавшиеся в гигантском соборе. Белл Ноул возвышался темной пирамидой на фоне звезд, подобно стражу, охраняющему болота; а длинная глыба Белл Хед вытягивалась в сторону моря. Между небом и землей медленно проплывали огни судов, направлявшихся в Бристоль, а в прояснившемся после тумана воздухе длинной цепочкой огней на горизонте дрожало марево морских портов Уэльса. И тут до меня дошла великая трагедия движущихся огней, зажженных трудящимся человеком; трагедия светового облака, окутывавшего забитые людом города, которые вытянулись вдоль узкой полоски земли, соединявшей железный берег с железными холмами; трагедия долин, видевших упорный и тяжелый труд, — в то время как сама Афродита Пандемос бродит грязными улочками, а молодые верующие отправляют молитвы, адресованные полубогом получеловеку.
Глава 32
К счастью для всех вышеупомянутых, завтра была суббота. Согласно традиции, Великая Богиня спустилась к нам в Ее день — пятницу, названную так по имени Фрейи — северной Венеры [Friday — англ. пятница].
Поскольку в субботу особой работы в офисе не предвиделось, я остался дома и занялся лечением своей астмы, явно воспрянувшей после того, как я вдоволь надышался морским туманом.
После тумана день, казалось, искрился от солнца, а голубевшая бухта была покрыта небольшими пляшущими волнами. Когда мы шли по песку, приглаженному отливом, я подумал, насколько чудесно было бы растить здесь детей — если они у нас, конечно, будут. Я не хотел высказывать эти мысли вслух Молли, опасаясь задеть ее чувства, — но, судя по тому, как она смотрела на море, к ней приходили те же мысли.
Я взглянул на Молли, не смотревшую в мою сторону, и в мою голову закралась крамольная мысль: ведь я, знавший ее все это время, никогда ранее не замечал в ней того, что видел сейчас; я не знал, было ли это следствием изменений во мне или в ней — возможно, что причина заключалась в нас обоих. Лунный Жрец замечательно справился ее своей задачей, так как его учение поставило нас с Молли буквально на ноги. И я подумал о том, как бы это помогло многим другим, если бы они действительно знали то, что им было ведомо изначально.
Медленно — так как я задыхался — поднялись мы на террасы виноградников; там мы сели на скамью под скальным выступом и нежились на солнце, так как в моменты обострения моей болезни ничто не помогает мне лучше солнца. Маленькие ростки винограда уже давно оставили свои зимние убежища, и их смешные, тоненькие и пушистые усики уже выстрелили первыми очаровательными, чуть желтоватыми листочками. Хотя мне казалось, что они имеют весьма бледный вид, Молли питала изрядные надежды на них; вместе с молоденькой служанкой они опекали эти ростки, будто маленьких детей.
Мы взглянули на простиравшуюся под нами пустынную болотистую равнину. Она едва возвышалась над уровнем весенних паводков и приливов, так что лишь дамбы спасали болота от затопления морем, когда дул сильный морской ветер. Однако сегодня дул лишь легкий бриз, и мы слышали, как старая, пожелтевшая трава, подобно воде, журчала от каждого дуновения. В этом месте было множество жаворонков, чьи песни доносились к нам. Я рассказал Молли, как еще мальчишкой рассматривал остатки древних причалов, открывшиеся после отлива.
С тех пор болота практически не изменились, и казалось, что в теплом дыхании воздуха и искрящихся солнечных лучах мы слышим голос продолжающейся древней жизни. Я особо глубоко понял преемственность жизни на этой земле, переходившей от отца к сыну, согласно законам патриархата, которые никогда не изменялись на самом деле. Жизнь продолжается, человеческий род продолжается, и мы — лишь часть великого целого — ведь жизнь каждой расы есть всего лишь частичка жизни Изиды.
И я подумал о тех днях, когда люди славили Ее как дарительницу жизни, как ту, что обеспечивает преемственность жизни; даже порт свой люди назвали Ее именем. Я задумался, что же мы забыли из того, что знали наши предки, к чему Морган дала ключи, предоставив дальше разбираться самим. Я был убежден, что в старых, языческих верованиях содержалось немало разумного. Викарию никогда не удалось бы провести меня и Молли по пути преодоления наших трудностей, как это сделал Лунный Жрец. Я живо представлял себе выражение лица викария, которому пришлось бы отвечать на подобные наши вопросы, — думаю, что он проломил бы крышу своей исповедальни, вылетев из нее, подобно ошпаренному коту.
Сидеть под укрытием теплой серой скалы было очень приятно. Под лучами солнца росшие на террасах специи источали свои ароматы, по запаху напоминавшие благовония. Где-то внизу маленькие волны с серебристым шепотом накатывались на гальку, а над всем этим звучала песнь жаворонка. Я снял пиджак и закатал рукава; солнце поджаривало меня, как картошку на сковороде, и я чувствовал себя благодушно и лениво. По новой дороге, пересекавшей болотистую низину, взад-вперед носились автомобили, напоминая нанизанные в ожерелье бусины. Прямо под нами виднелась крытая тростником крыша нашего дома; голубой дымок подымался из трубы, и порывы ветра доносили до нас запах пекущегося хлеба. У нас в гостиной рядом с камином была выложена старомодная печь для выпечки хлеба; ее требовалось сначала растопить торфом, а затем, когда он прогорал, пепел выгребали и ставили в раскаленную печь выделанный хлеб. Молли настояла на том, чтобы использовать эту печь, и, должен заметить, научилась выпекать просто замечательный хлеб. Как ни странно, но мы чувствовали себя частичкой жизни болот — ведь мы использовали их торфяники и накрывали крышу тростником, росшим на окружающих топях. Задолго до переселения на ферму я чувствовал себя как дома среди этих водных каналов и болотных ив. Нашими стражами были Белл Ноул и Белл Хед, следившие за сухопутными и морскими путями, что вели к нашему дому.
Затем мы спустились и устроили ленч в саду; кроны кипарисов, разросшихся с невероятной скоростью на этих песчаных почвах, уже были достаточно большими, чтобы защитить от морского бриза, дувшего вдоль перешейка даже в самый жаркий день. Мы были рады этому, так как целый день ферма купалась в танцующих лучах солнца, пока ближе к вечеру тень от холма не накрывала нас, и солнце не погружалось в море.
Мы с Молли поехали к форту смотреть на закат, который этим вечером был особенно красив. Море было похоже на один громадный лист тускло поблескивающего сусального золота; у самой линии горизонта сгрудились невысокие пурпурные облака, напоминавшие горные цепи, за которыми виднелось розовато-фиолетовое небо. В последнее мгновение захода солнца прибрежную полосу осветили странные зеленые лучи — и в ту же секунду море стало фиолетово-пурпурным. Назад мы возвращались уже в сумерках, так что, когда мы достигли вершины холма, и все лежало перед нами как на ладони — мы заметили потрясающий повторный закат, возникший в результате отражения опустившегося в море солнца, — это напоминало рассвет на востоке. Затем мы осторожно спустились по крутому уклону прямо к нашем дому.
Хотя на дворе стоял июнь, мы разложили небольшой Костер Азраэля, — ведь на морском побережье после захода солнца всегда становится прохладно. Мы сидели у огня и счастливо болтали о всякой всячине, совершенно позабыв о том, для чего возжигают Костер Азраэля — как вдруг странное ощущение сгущавшейся в комнате силы напомнило нам об этом. Я полагал, что на ближайший месяц с нас будет достаточно таких впечатлений, но, очевидно, боги думали иначе.
Однако из этого ничего не вышло — возможно потому, что наивысшая точка прилива ожидалась в эту ночь часом позже, — так что Молли загнала меня в постель, добавив, что боги позовут нас, если им того захочется.
И мы разошлись по спальням — Молли ушла в свою, а я в свою, — ведь ни один здравомыслящий человек ни за что не согласится делить одну конуру с бульдогом, каким бы верным и преданным он ни был. Молли прекрасно знала все мои ночные проблемы.
Сверху отчетливо доносился сладковатый запах можжевельника, кедра и сандала, так что я даже мог представить себе легкую струйку голубого дыма, медленно поднимавшуюся и растекавшуюся по этажу; из этого я заключил, что в старом дымоходе есть трещины, и что Биндлинг не так уж хорошо справился со своей работой.
Скачать книгу [0.26 МБ]
Пирамида