– Помоги мне разжечь костер, Патрик.
Занятие это должно было хоть немного разбудить юношу. И как только огонь разгорелся, Стрелок решил, что Патрик может какое-то время подежурить. Идея эта Роланду не нравилась, он понимал, что оставлять на вахте Патрика опасно, но знал и другое: еще опаснее продолжать нести вахту самому. Ему требовалось поспать. Часа или двух вполне хватило бы, и, конечно же, Патрик смог бы прободрствовать этот короткий промежуток времени.
Патрик с готовностью собирал ветки и клал в костер, хотя движениями напоминал зомби – оживший труп. И как только костер разгорелся, плюхнулся на прежнее место, сунув руки между костлявых колен, уже скорее спящий, чем бодрствующий. Роланд подумал, что парню надо бы дать хорошую оплеуху, чтобы тот окончательно проснулся, и потом с горечью корил себя за то, что не стал прибегать к этому действенному приему.
– Патрик, послушай меня, – он вновь тряхнул юношу за плечи, достаточно сильно, чтобы заставить летать длинные волосы, но часть их снова упала на глаза. Роланд отвел их в сторону. – Я хочу, чтобы ты бодрствовал и нес вахту. Только один час… до того момента… Посмотри на небо, Патрик! Посмотри! Боги, не смей засыпать, когда я с тобой говорю! Видишь это? Самую яркую звезду из тех, что ближе к нам?
Роланд указывал на Древнюю Матерь, и Патрик тут же кивнул. В его глазах блеснула искорка интереса, и Роланд подумал, что он на правильном пути. На лице Патрика читалось желание нарисовать Древнюю Матерь. И, скорее всего, он бы бодрствовал, рисуя ее, сверкающую между двух толстых расходящихся ветвей тополя. Может, бодрствовал бы и до зари, если бы сильно увлекся.
– Вот, Патрик, – он усадил юношу к стволу другого тополя, в надежде, что твердая, бугристая кора поможет удержаться от сна. Каждое движение давалось Роланду с трудом. Словно происходило все под водой. Он устал. Очень устал. – Ты по-прежнему видишь звезду?
Патрик энергично кивнул. Его сонливость сняло, как рукой, и стрелок возблагодарил богов за дарованную милость.
– Когда она зайдет за толстую ветвь, и ты не сможешь видеть ее и рисовать, не поднявшись… позови меня. Разбуди, как бы громко тебе ни пришлось кричать. Ты меня понял?
Патрик тут же кивнул, что Роланд достаточно долго пробыл с ним в одной компании, чтобы знать, кивок означает слишком мало, а то и ничего. Он всегда стремился доставить собеседнику удовольствие. Спроси его, равняются ли девять плюс девять девятнадцати, он бы кивнул с тем же энтузиазмом.
– Когда ты не сможешь увидеть звезду с того места, где сидишь… – собственные слова доносились откуда-то издалека. Ему оставалось лишь надеяться, что Патрик слышит его и понимает. Тем более, что лишенный языка юноша уже взял альбом с отточенный карандаш.
«И это моя лучшая защита, – пробормотал внутренний голос Роланда, когда тот шел к горке шкур, что лежали между Хо-2 и костром. – Он не заснет. Пока будет рисовать, нетак ли?»
Стрелок надеялся, что так и будет, но знать наверняка не мог. Да его это и не волновало, потому что он, Роланд из Гилеада, в любом случае собирался улечься спать. Он сделал все, что мог, а теперь хотел только одного: закрыть глаза.
– Один час, – он сам едва слышал свой голос. – Разбуди меня через час… когда звезда… когда Древняя Матерь скроется за…
Договорить Роланд не смог. Даже не узнал, что перестал говорить. Усталость схватила его и мягко забросила в глубокий, без сновидений сон.7
Мордред наблюдал за всем этим через дальновидящие стеклянные глаза. Он горел в лихорадке, и ее яркое пламя, пусть временно, но отогнало усталость. С живым интересомон следил за тем, как стрелок разбудил немого юношу, Артиста, и заставил того собирать хворост для костра. Как Артист, закончив порученное дело, вновь собрался заснуть, до того, как Роланд сумел бы остановить его. Этого, к сожалению, не произошло. Они разбили лагерь в роще засохших тополей, и Роданд подвел Артиста к самому высокому дереву. Указал на небо. Звезд на нем хватало, но Мордред догадался, что старый Белый Стрелок-папуля указывал на Древнюю Матерь, самую яркую из них. Наконец, Артист, у которого, похоже, было далеко не все в порядке с головой, начал понимать, чего от него хотят. Он взял альбом и уже принялся рисовать, когда старый Белый Папуля, волоча ноги, отошел на пару шагов, бормоча инструкции, на которые Артист не обращал ни малейшего внимания. Старый Белый Папуля рухнул так неожиданно, что на мгновение Мордред испугался, что последний участок пути доконал его, и сердце этого сукиного сына перестало биться. Потом Роланд шевельнулся, устроился поудобнее, и Мордред, лежащий на небольшом холме примерно в девяноста ярдах к западу от пересохшей реки, почувствовал, как замедлились удары собственного сердца. И хотя старый Белый Стрелок-папуля выдохся донельзя, его выучки и родословной (а род свой он вел от самого Эльда) вполне хватило бы для того, чтобы он проснулся, и уже с револьвером в руке, в ту самую секунду, когда Артист издал один из своих бессловесных, но дьявольски громких криков. В животе Мордреда начался очередной приступ схваток, сильных, как никогда. Его сложило пополам, он изо всех сил старался остаться в человеческом обличье, борясь с криком, борясь за жизнь. Прямая кишка издала какие-то звуки, мерзкая коричневая жижа поползла по ногам. И в этой жиже его обоняние, сверхъестественно острое, обнаружило запах не только экскрементов, но крови. Он думал, что боль никогда не прекратится, будет только усиливаться, пока не разорвет его надвое, но, в конце концов, она начала отступать. Он посмотрел на левую руку, и не удивился, увидев, что пальцы почернели и слились. Они более не могли стать человеческими пальцами; он верил, что теперь его хватит только на одну трансформацию. Мордред смахнул со лба пот правой рукой и поднес бинокуляры к глазам, молясь Алому Папуле, чтобы сон сморил глупого немого юношу. Но тот сидел, привалившись спиной к сухому стволу тополя, и рисовалДревнюю Матерь. В этот самый момент Мордред Дискейн ближе всего подошел к отчаянию. Как и Роланд, он думал, рисование – единственное, что может удержать этого идиота от сна. А потому, чего не пойти на трансформацию в этот самый момент, когда жар лихорадки питает его своей разрушительной энергией? Почему не рискнуть? В конце концов, добраться он хотел до Роланда, не до юноши. И, конечно же, мог, в паучьем обличье подобраться к стрелку достаточно быстро, чтобы успеть схватить и поднести к пасти.Старый Бедный Папуля сможет выстрелить раз, даже два, но и он, Мордред, сможет пережить пару пуль, если летящие кусочки свинца не попадут в белый нарост на спине паука: мозг его второго тела. «А подтащив к пасти, я уже не выпущу его, пока не высосу досуха, не превращу в пыль-мумию, как другую, Миа». Он расслабился, готовый позволить трансформации прокатиться по его телу, и тут другой голос заговорил у него в мозгу. Голос Алого Папули, который сидел в заточении на балконе Темной Башни и нуждался в живом Мордреде, хотя бы еще на один день, чтобы тот смог освободить его.
«Подожди еще немного, – посоветовал голос. – Подожди еще чуть-чуть. У меня, возможно, есть в рукаве еще один туз. Подожди… еще немного подожди…»
Мордред ждал. И через пару мгновений почувствовал, как меняется биение, идущее от Темной Башни.8
Патрик тоже почувствовал это изменение. Биение стало успокаивающим. И в нем послышались слова, которые притупили его стремление рисовать. Он провел еще одну линию,оторвал карандаш от бумаги, потом отложил его и теперь только смотрел на Древнюю Матерь, которая, похоже, пульсировала в такт словам, который слышал в голове, словам, которые без труда узнал бы Роланд. Только на этот раз их пел старческий голос, дребезжащий, но нежный:«Непоседа, мальчик мой,День закончен, дорогой.Милый, снов тебе счастливых,Ягодных полей красивых.Попрыгунчик, милый крошка,Ягоды клади в лукошко.Чаззет, чиззет, чеззет,Все в лукошко влезет».
Патрик начал клевать носом. Его глаза закрылись… открылись… снова закрылись.
«Все в лукошко влезет», – подумал он и заснул в свете костра.9
«Пора, мой добрый сын, – прошептал холодный голос в горячечном, плавящемся мозгу Мордреда. – Пора. Пойди к нему и позаботься о том, чтобы он никогда не проснулся. Убей его среди роз, и мы будем править вечно».
Мордред вышел из укрытия. Бинокль выпал из руки, которая перестала быть рукой. И когда он трансформировался, его захватило ощущение абсолютной уверенности в себе. Через минуту все будет кончено. Они оба спали, и он не мог потерпеть неудачу.
Он поспешил к лагерь и спящим людям, ночное чудовище о семи лапах, пасть его открывалась и закрывалась.10
Где-то далеко, в тысяче миль от него, Роланд услышал лай, громкий и настойчивый, яростный и злобный. Его усталый мозг пытался отвернуться от этого лая, отсечь его и продолжать спать. Затем раздался ужасный, агонизирующий крик, который мгновенно разбудил его. Он узнал голос, пусть и искаженный болью.
– Ыш! – крикнул он, вскакивая. – Ыш, где ты? Ко мне! Ко м…
И тут увидел Ыша, извивающегося в лапах паука. Обоих освещал костер. А позади них, привалившись спиной к сухому стволу тополя, Патрик тупо смотрел прямо перед собой сквозь занавес волос, которым теперь, после ухода Сюзанны, вновь предстояло стать грязными. Ушастик-путаник яростно извивался, из его раскрывающейся и закрывающейся пасти летела пена, а Мордред старался сломать ему хребет, выгибая спину так, как гнуться ей не полагалось.
«Если бы он не выскочил из высокой травы, – подумал Роланд, – сейчас бы Мордред вот так держал меня».
Ыш сумел вонзить зубы в одну из паучьих лап. В свете костра Роланд видел, как напрягаются челюстные мышцы ушастика-путаника, загоняя зубы все глубже и глубже. Тварь заверещала, его хватка ослабла. Ыш мог бы вырваться на свободу, прими он такое решение. Не принял. Вместо того, чтобы прыгнуть вниз и удрать, прежде чем Мордред успел бы вновь схватить его, Ыш воспользовался мгновениями свободы, чтобы вытянуть шею и вонзить зубы в то место, где одна из лап соединялась с раздувшимся телом. Зубы его вонзились глубоко, с обеих сторон пасти потекли потоки красновато-черной жидкости. В свете костра она поблескивала оранжевыми искорками. Мордред заверещал еще громче. В своих расчетах он забыл учесть Ыша, и теперь за это расплачивался. В мерцающем свете костра и он, и ушастик-путаник казались выходцами из кошмарного сна.
И где-то неподалеку в ужасе завопил Патрик.
«Никчемный шлюхин сын все-таки заснул», – с горечью подумал Роланд. Но кто доверил ему дежурство?
– Отпусти его, Мордред! – закричал он. – Отпусти, и я позволю тебе прожить еще один день! Клянусь именем моего отца!
Красные глаза, полные безумием и злобой, глянули на него над изогнувшимся тела Ыша. А поверх них, со спины паука, смотрела еще одна пара глаз, крохотных, синих, с булавочную головку. Смотрела на стрелка с чисто человеческой ненавистью.
«Мои собственные глаза, – в испуге подумал Роланд, и тут же раздался сухой треск. Мордред сломал Ышу позвоночник, но зверек, несмотря на смертельную травму, не разжал челюстей, вцепившихся в сочленение лапы и тела Мордреда-паука, где жесткие щетинки содрали часть кожи с морды Ыша, обнажив острые зубы, которые могли так нежно ухватывать за запястье Джейка, когда ушастик-путаник хотел повести мальчика за собой и что-то ему показать. „Эйк! – кричал он в таких случаях. – Эйк-Эйк!“
Правая рука Роланда цапнула кобуру и нашла ее пустой. И только тут, через многие часы после ее ухода, он осознал, что Сюзанна взяла с собой в другой мир один из его револьверов. «Хорошо, – подумал он. – Хорошо. Если по ту сторону двери она найдет темноту, пятью пулями она встретит тварей, которые живут там, а шестую прибережет длясебя. Хорошо».
Но мысль эта вертелась где-то на периферии сознания. Он вытащил второй револьвер, когда Мордред, чуть согнул задние лапы, а оставшейся средней обхватил туловище Ыша и оторвал зверька, все еще рычащего, от искусанной, кровоточащей лапы. Паук бросил мохнатое тельце от себя и вверх. Поднимаясь, оно на мгновение заслонило яркий маяк Древней Матери. Когда Мордред отбросил Ыша, Роланд испытал deja vu, потому что уже видел этот полет давным-давно, в магическом кристалле Колдовской радуги. Ыш по дуге пролетел над костром и закончил свой полет, насадившись на обломанный конец ветви. А обломал ее сам стрелок, заготавливая дрова для костра. Он издал ужасный крик, крик смерти, и потом, обмякнув, повис над головой Патрика.
Мордред без задержки двинулся на Роланда, но его атаке недоставало стремительности: одну лапку ему отстрелили при рождении, а теперь и вторая висела плетью, половинки клешни спазматически сжимались и разжимались, волочась по земле. Глаз Роланд никогда не был более зорким, хладнокровие, охватывающее его в такие моменты – более сильным. Он видел белый нарост и синие глаза стрелка, которые были его глазами. Он видел лицо своего единственного сына, смотрящее со спины этого чудовища, а потом оно исчезло в выплеске крови, после того, как первая пуля вспорола его. Паук подался назад, его лапы попытались ухватиться за черное, звездное небо. Следующие две пули Роланда вошли в открывшееся брюшко паука и вышли через спину. Следом хлынули потоки жидкости. Паук завалился на один бок, возможно, пытался убежать, но оставшиеся лапы не удержали его. Мордред Дискейн упал в костер, подняв столб красных и оранжевых искр. Заерзал на углях, щетинки на животе загорелись, и Роланд, мрачно улыбаясь, выстрелил в него снова. Умирающий паук выкатился из костра, улегся на спину, шесть лап дернулись, а потом развалились в сторону. Одна упала в костер и начала гореть. Ужасно воняя.
«Мой сын! Мой единственный сын! Ты убил его!»
– Он был и моим сыном, – ответил Роланд, глядя на дымящееся чудовище. Он мог в этом признаться. Да, мог на это пойти.
«Так приходи! Приходи, сыноубийца, и взгляни на свою Башню, но знай: ты умрешь от старости на краю Кан'-Ка, прежде чем ты сможешь прикоснуться к двери Башни. Тодэшное пространство исчезнет, прежде чем я позволю тебе подойти к Башне! Убийца! Убийца собственной матери! Убийца своих друзей… ага, всех и каждого, ибо Сюзанна лежит мертвой, с перерезанным горлом, по другую сторону двери, через которую ты позволил ей уйти, а теперь еще и убийца собственного сына!»
– Кто послал его ко мне? – спросил Роланд голос в голове. – Кто послал своего ребенка, ибо это был он, под черной кожей, на верную смерть, ты, алый призрак?
Ответа на этот вопрос Роланд не получил, убрал револьвер в кобуру, погасил маленькие островки огня в траве, прежде чем они успели распространиться. Подумал о том, что сказал голос о Сюзанне, решил, что верить ему нельзя. Она могла умереть, да, могла, но Роланд полагал, что Алый Отец Мордреда знает об этом не больше, чем он сам.
Стрелок выбросил из головы эту мысль и направился к дереву, где висел последний из его ка-тета, насаженный на сломанную ветку… но еще живой. Глаза в золотых ободкахсмотрели на Роланда даже с удивлением.
– Ыш, – Роланд протянул руку, зная, что его могут укусить, но не тревожась об этом. Он полагал, что какая-то его часть, и немала, хотела быть укушенной. – Ыш, мы все благодарим тебя. Я говорю, спасибо тебе, Ыш.
Ушастик-путаник не укусил его, но вымолвил одно слово: «Олан». Потом вздохнул, один раз лизнул руку стрелка, голова его упала, и он умер.11
Заря медленно перешла в яркий утренний свет. Патрик нерешительно подошел к тому месту в пересохшем русле реки, где, среди роз, сидел стрелок. Тело Ыша лежало у него на коленях, как меховая накидка. Юноша тихонько вопросительно вскрикнул.
– Не сейчас, Патрик, – рассеянно ответил Роланд, поглаживая мех Ыша. Густой, но мягкий на ощупь. Ему с трудом верилось, что существа под мехом уже нет, несмотря на окоченение мышц и запекшуюся кое-где кровь. Эти места он, как мог, расчесывал пальцами. – Не сейчас. На то, чтобы добраться туда, у нас есть целый день, и мы отлично успеем.
Нет, торопиться нужды не было; не было причин, по которым он не мог бы спокойно скорбеть над последним из его мертвых. В голосе старого Короля не слышалось и тени сомнения, когда он говорил, что Роланд умрет от старости, прежде чем прикоснется к двери, ведущей в Башню. Они, конечно, подойдут к Башне, и Роланд изучит окружающую территорию, но он и теперь знал, что дурацкая это идея: подойти к Башне вплотную с той стороны, что не видна старому монстру, а потом прокрасться к двери. В голосе старого злодея не было сомнений; чувствовалось, он верил в то, что говорил.
Но на тот момент все это не имело ровно никакого значения. У него на коленях лежал еще один, которого он убил, и если он и мог найти утешение, то лишь в одном: Ыш наверняка был последним. Теперь он остался один, не считая Патрика, но Роланд чувствовал: юноша невосприимчив к ужасной болезни, которую нес в себе стрелок, потому что никогда не был членом ка-тета.
«Я убиваю только мою семью», – думал Роланд, поглаживая мертвого ушастика-путаника.
Что доставляло наибольшую боль, так это слова, сурово брошенные Ышу днем раньше: «Если ты хотел пойти с ней, мог бы это сделать, когда у тебя был шанс».
Он остался, зная, что потребуется Роланду? Что Патрик подведет, когда запахнет жареным (разумеется, фраза Эдди)?
«Почему у тебя такие грустные глаза?»
Потому что он знал, что этот день будет для него последним, а смерть – нелегкой?
– Думаю, ты знал и то, и другое, – Роланд закрыл глаза, чтобы лучше ощущать мех под руками. – Мне очень жаль, что я говорил с тобой так… я бы отдал пальцы на моей здоровой руке, чтобы те мои слова остались невысказанными. Отдал бы, все до единого, я говорю правильно.
Но здесь, как и в Ключевом мире, время текло в одну сторону. Что сделано, то сделано. И повернуть что-то вспять не было никакой возможности.
Роланд мог бы сказать, что злости в нем не осталось, что выгорели последние ее крохи, но, когда ощутил, как кожу закололо, словно иголками, и понял, откуда это взялось, то почувствовал, как новая ярость опять наполняет сердце. Почувствовал и другое: его натруженные, но талантливые руки вновь обрели привычную уверенность.
Патрик рисовал его! Сидя под тополем, как будто маленький зверек, мужеством превосходящий его в десять, чего там, в сто раз, не умер на этом самом дереве, ради спасения их обоих.
«Так уж он создан, – спокойно и мягко заговорила Сюзанна в голове у Роланда. – Это все, что у него есть, все остальное отняли: родной мир, мать, язык и разум, который когда-то у него был. Он тоже скорбит, Роланд. Он тоже испуган. И только так может себя успокоить».
Безусловно, она все говорила правильно. Но правота эта лишь разожгла ярость Роланда, вместо того, чтобы умиротворить. Стрелок отложил оставшийся револьвер в сторону (теперь он поблескивал между двух роз), потому что не хотел, чтобы его рукоятка находилась в непосредственной близости от руки. Был не в том настроении. Потом поднялся, чтобы как следует отчитать Патрика. Почему-то ему казалось, что настроение его от этого хоть немного, но улучшится. Он уже слышал свои первые слова: «Гебе нравится рисовать тех, кто спасал твою совершенно никчемную жизнь, глупец? Это веселит твое сердце?»
И уже открыл рот, чтобы начать, когда увидел, что Патрик отложил карандаш и схватил свою новую игрушку. От ластика уже осталась половина, а других не было: Сюзанна забрала розовые цилиндрики с собой, как и револьвер Роланда, возможно, только по той причине, что, занятая более важными мыслями, забыла о стеклянной баночке, лежащей вкармане. Патрик поднес ластик к рисунку, потом поднял голову, похоже, с тем, чтобы уточнить, что именно он собрался стереть, и увидел стрелка, который стоял на дне пересохшей речки и хмурился, глядя на него. Патрик сразу сообразил, что Роланд зол, хотя едва ли понял, с чего злится стрелок, и лицо его исказилось от страха и предчувствия беды. Роланд увидел юношу, каким, должно быть, время от времени видел его Дандело, и вот тут злость его рассеялась, как дым. Он не хотел, чтобы Патрик боялся его, ради Сюзанны, не себя лично, не хотел, чтобы Патрик боялся его.
И вот тут выяснилось, что и ему будет лучше, если Патрик не будет его боятся.
«Почему не убить его? – спросил коварный голос в голове. – Убить и избавить от всех жизненных несчастий, раз уж ты проникся к нему такой нежностью? Он и ушастик-путаник могут вместе ступить на пустошь. Смогут приготовить там место и для тебя, стрелок».
Роланд покачал головой и попытался улыбнуться.
– Нет, Патрик, сын Сонии, – (именно так робот Билл называл юношу). – Нет, я ошибся… опять… и не стану тебя ругать. Но…
Он подошел к сидящему Патрику. Тот отпрянул, с собачьей улыбкой на лице, которая вновь вызвала злость, но на этот раз Роланд легко подавил это чувство. По-своему Патрик тоже любил Ыша, и другого способа справиться с горем он просто не знал.
Впрочем, для Роланда все это не имело ровным счетом никакого значения.
Он наклонился и осторожно вытащил ластик из пальцев Патрика. Юноша вопросительно посмотрел на него, протянул руку, глазами упрашивая вернуть ему эту чудесную (и полезную) игрушку.
– Нет, – как мог, мягко, ответил ему Роланд. – Ты прожил только боги знают сколько лет, не зная о существовании таких штучек; думаю, проживешь и до конца этого дня. Может, ты найдешь, что еще нарисовать, Патрик… или стереть… но позже. Ты меня понимаешь?
Патрик не понимал, но, как только ластик оказался в нагрудном кармане, рядом с часами, похоже, забыл о его существовании и вновь принялся рисовать.
– Отложи на какое-то время и рисунок, – добавил Роланд.
Патрик подчинился без возражений. Указал на повозку, на Тауэр-роуд, издал очередной вопросительный крик.
– Да, – кивнул Роланд, – но сначала мы должны посмотреть, нет ли среди снаряжения Мордреда чего полезного, и похоронить нашего маленького друга. Ты поможешь мне предать Ыша земле, Патрик?
Патрик горел желанием помочь, и похороны не заняли много времени; тельце было куда меньше бьющегося в нем сердца. И еще поздним утром они начали отсчет последних миль той длинной дороги, что вела к Темной Башне.
Глава 3. Алый Король и Темная Башня1
Дорога и повествование получились длинными, вы не станете с этим спорить? Путешествие было долгим, цену пришлось заплатить высокую… ни ничто великое не дается с легкостью. Длинная история, как и высокая башня, должны строиться из камня. Теперь, однако, когда завершение близится, вы должны заметить двух путешественников, шагающих к нам с большой осторожностью. Мужчина постарше, загорелый, с изрезанным морщинами лицом, с револьвером на бедре, тянет за собой повозку, которую они называют Хо-2. Мужчина помоложе, с большущим альбомом под мышкой, благодаря которому он похож на студента давно ушедших дней, идет рядом с ним. Они поднимаются по длинному, пологому склону холма, который ничем не отличается от сотен других холмов, что остались позади. Заросшая травой дорога, которой они следуют, с обеих сторон обрамлена остатками каменных стен. Дикие розы растут в большом количестве среди превратившихся в щебень плит. На равнине, за разрушившимися стенами, странные нагромождения камней. Некоторые напоминают развалины замков, другие похожи на египетские обелиски. Есть и говорящие круги, где вызывают демонов. В одном месте каменные колонны и цоколи в точности копируют
Стоунхедж. Глаз уже ищет друидов, собравшихся в центре огромного круга, возможно, для того, чтобы предсказать будущее на рунах, но хранителей этих сооружений, предтечей великого монумента нет. Там, где когда-то они поклонялись своим богам, пасутся маленькие стада банноков.
Неважно. Мы пришли сюда не за тем, чтобы на завершающем этапе нашего долгого путешествия осматривать древние руины, но старый стрелок тянет мимо них свою повозку. Мы стоим на вершине холма и ждем, что он подойдет к нам. Он идет. И идет. Упорный, как и прежде, человек, привыкший учиться говорить на языке страны, по которой идет (во всяком случае, в некоторых учился), и старающийся узнать местные законы и обычаи; человек, который всегда выравнивает перекосившиеся картины на стенах незнакомых номеров отелей. Он поднимется на холм, так близко от нас, что нам в ноздри ударяет кислый запах его пота. Вскидывает голову, быстро, автоматически смотрит перед собой, сначала вперед, потом вправо-влево, как и всегда, поднимаясь на вершину. «Прежде всего определись с позицией», – так учил Корт, и последний из его учеников правила этого не забыл. Он смотрит вверх без особого интереса, смотрит вниз… и останавливается. Еще несколько мгновений не отрывает глаз от дороги, когда-то мощеной, а теперь все более зарастающей травой, и опять поднимает голову, на этот раз более медленно. Гораздо более медленно. Словно боится того, что, как ему кажется, увидел.
И вот тут мы должны присоединиться к нему, влиться в него, хотя рассказать о том, что чувствует сердце Роланда в этот самый момент, когда цель его жизни наконец-то показалась вдалеке, не под силу ни одному рассказчику. Представить себе такое просто невозможно.2
Роланд быстро огляделся, поднявшись на холм. Не потому, что ждал каких-то неприятных неожиданностей, нет, в силу привычки. «Прежде всего определись с позицией», – говорил Корт, вбивал им эту мысль, когда они были еще совсем детьми. Он посмотрел на дорогу, лавировать среди роз, не завевая их, становилось все труднее, но пока это ему удавалось, и тут до него вдруг дошло, что он увидел мгновением раньше.
«Что, как тебе показалось, ты увидел, – сказал себе Роланд, не отрывая глаз от дороги. – Возможно, это очередные руины, не отличающихся от тех, мимо которых мы прошли сегодня не раз и не два».
Но даже тогда Роланд знал, что никакие это не руины. Потому что увиденное им находилось не в стороне от Тауэр-роуд, а прямо перед ним.
Он вновь посмотрел прямо вперед, услышав, как шейные позвонки заскрипели, словно несмазанная дверь, и там, все еще далеко впереди, но уже видимая на горизонте, реальная, как розы, чернела на фоне неба вершина Темной Башни. Во сне он видел ее тысячи раз, но собственными глазами – впервые. В шестидесяти или восьмидесяти ярдах впереди дорога поднималась на еще более высокий холм. На вершине с одной стороны дороги располагался говорящий круг, заросший ивами и жимолостью, с другой – роща железных деревьев. А по центру поднималось что-то черное, заслоняя крохотную часть синего неба.
Патрик остановился рядом с Роландом, издал нечленораздельный крик.
– Ты тоже видишь ее? – голос осип, потрескивал от изумления. А потом, прежде чем Патрик успел ответить, стрелок указал на то, что висело у юноши на шее, бинокль, единственную вещь, которую они взяли из снаряжения Мордреда.
– Дай мне его, Патрик.
Патрик дал, тут же. Роланд поднес бинокль к глазам, отрегулировал резкость, а затем у него перехватило дыхание, стоило ему поймать в окуляры вершину Башни, вдруг приблизившуюся на расстояние вытянутой руки. Какая часть Башни поднималась над горизонтом? Какую по высоте часть он видел? Двадцать футов? Или пятьдесят? Этого он не знал, но видел, как минимум три узких окна-амбразуры, поднимающихся по спирали, и видел консольный эркер на вершине, сверкающий всеми цветами радуги в весеннем, солнечном свете, с черной серединой, которая, казалось, смотрела на него, как Глаз Тодэша.
Патрик закричал, протянул руку за биноклем. Он тоже хотел взглянуть на Башню, и Роланд, не возражая, отдал юноше бинокль. Он был немножко не в себе, взгляд стал отсутствующим. Что-то похоже, подумал Роланд, он испытывал и за несколько недель до поединка с Кортом, когда жил словно во сне или на луне. Чувствовал тогда: что-то грядет, какое-то значительное изменение в его жизни. То же самое чувствовал и теперь.
«А вот и ты, – думал он. – Моя судьба, конечная точка моего жизненного пути. И, однако, сердце у меня по-прежнему бьется (чуть быстрее, чем прежде, это правда), кровь бежит по венам, и, безусловно, когда я нагнусь, чтобы взяться за рукоятки этой чертовой повозки, спина протестующе застонет и я, возможно, пущу „голубка“. Ничего не изменилось».
Он ждал, что на него накатит волна разочарования, поднятая этой мыслью. Вроде бы по-другому и быть не могло. Не накатала. Вместо этого по телу начало растекаться всепроницающее счастье, первым делом залившее мозг, потом мышцы. Впервые с того момента, как они с Патриком в этот день тронулись в путь, мысли об Ыше и Сюзанне покинули его. Он обрел свободу.
Патрик опустил бинокль. Когда повернулся к Роланду, на лице отражалось волнение. Он указал на черный палец, торчащий на горизонте, и закричал.
– Да, – кивнул Роланд. – Когда-нибудь, в каком-то мире, ты нарисуешь ее тамошнюю версию, вместе с Лламри, лошадью Артура Эльдского. Я это знаю, видел тому доказательство. А пока, именно туда мы должны идти.
Патрик закричал снова, потом лицо его вытянулось, он прижал руки к вискам, замотал головой из стороны в сторону, словно ему мучила сильнейшая головная боль.
– Да, – кивнул Роланд. – Я тоже боюсь. Но делать нечего. Я должен туда идти. Хочешь остаться здесь, Патрик? Останешься и подождешь меня? Если ты этого хочешь, я тебе разрешаю остаться.
Патрик без колебаний покачал головой. И, на случай, что Роланд не понял, немой юноша крепко схватил стрелка за руку. Правой рукой, которой рисовал, с железной хваткой.
Роланд кивнул. Даже изобразил улыбку.
– Да, очень хорошо. Оставайся со мной, раз есть у тебя такое желание. При условии, что ты понимаешь: самый последний отрезок пути я должен пройти один.3
И теперь, когда они ныряли в очередную долину и поднимались на очередной холм, Темная Башня приближалась и росла на глазах. В их поле зрения попадало все больше расположенных по спирали окон, все большая часть массивных стен. В какой-то момент Роланд разглядел на вершине два стальных флагштока. Облака, которые следовали двум Тропам Луча, казалось, убегали прочь от свободных торцов флагштоков, образуя в небе огромную букву X. Голоса становились громче, и Роланд понял, что они поют имена этого мира. Имена всех миров. Он не знал, откуда ему это известно, но был в этом уверен. Ощущение, что он отрывается от земли, только усилилось. Наконец, когда они поднялись на холм, где по левую руку большие каменные истуканы маршировали на север (лица истуканов, выкрашенные чем-то кроваво-красным, злобно смотрели на них), Ролланд предложил Патрику залезть на повозку. На лице Патрика отразилось изумление. Он издал несколько криков, которые, по разумению Роланда, означали: «Разве ты не устал?»
– Да, но мне нужен якорь, вот в чем дело. Без него я могу со всех ног броситься к Башне, хотя знаю, что нельзя этого делать. И если усталость не разорвет мое сердце, тогда Алый Король вышибет мне мозги какой-нибудь из своих игрушек. Полезай на повозку, Патрик.
Патрик не заставил просить себя дважды. Ехал сидя, наклонившись вперед, не отрывая от глаз бинокля.4
Тремя часами позже они подошли к подножию куда более крутого холма. Сердце подсказывало Роланду, что этот холм – последний. И за ним лежит Кан'-Ка Ноу Рей. На вершине, справа от дороги, он видел груду камней, когда-то сложенных в небольшую пирамиду. Теперь ее высота не превышала тридцати футов. Розы окружали основание темно-алым кольцом. Роланд, не сводя глаз с этих камней, начал медленно подниматься на холм, таща за собой повозку. По мере подъема над вершиной холма возникла Темная Башня, увеличиваясь в размерах с каждым шагом стрелка. Он уже видел и балконы, и их металлическое, на уровне талии ограждение. Бинокль ему больше не требовался: воздух был неестественно прозрачен. Роланд решил, что до Башни осталось никак не больше пяти миль. Может, даже три. Уровень за уровнем поднимался перед стрелком, который буквально отказывался верить своим глазам.
Скачать книгу [0.43 МБ]
Пирамида