Тень нависла над ним, поглотила его. Внезапный экстаз, переломленный только наплывом галактической боли, такой же слепящий и тусклый, как древние звезды, багровеющие в коллапсе. На самом пике соития его обступили лица — непрошеные, незваные. Сильвия Питтстон. Элис, женщина из Талла. Сьюзан. Эйлин. И еще сотня других.
И наконец — спустя вечность — он оттолкнул ее, уже приходя в себя. Опустошенный и преисполненный отвращения.
— Нет! Этого мало! Это…
— Отвяжись от меня.
Рывком стрелок сел и едва не упал с алтаря. Осторожно встал на ноги. Она робко и ненавязчиво прикоснулась к нему(жасмин, жимолость, свежесть розового масла),но он грубо ее оттолкнул, упав на колени.
Потом он поднялся и, шатаясь как пьяный, направился к внешней границе круга. Переступил невидимую черту и буквально физически ощутил, как тяжкий груз разом свалился с плеч. Стрелок содрогнулся и с шумом, похожим на всхлип, втянул в себя воздух. Он ушел не оглядываясь, но он чувствовал, что она стоит перед каменною решеткой своей темницы и смотрит, как он покидает ее. И сколько теперь ей ждать, пока еще кто-нибудь не преодолеет пустыню и не найдет ее, изголодавшуюся и одинокую. Перед громадою времени, полного неисчислимых возможностей, он себя чувствовал точно ничтожный карлик.
— Вы что, заболели? Вам плохо?
Джейк поспешно вскочил. Стрелок, еле-еле волоча ноги, продрался через последние заросли и вышел к лагерю. До этого Джейк сидел, сгорбившись, перед потухшим костром, держа на коленях истлевшую челюсть и с мрачным видом глодая косточки кролика. Теперь же он несся навстречу стрелку с такою доверчивою мордашкой, что тот безотчетно пригнулся, вдруг ощутив тяжкое, мерзкое бремя предательства, которое ему предстояло еще совершить, — предательства первого и, скорее всего, не последнего.
— Нет. Не плохо. Я просто устал. Вымотался. — Стрелок указал на челюсть в руках у Джейка. — А ее можешь выкинуть.
Джейк тут же ее отшвырнул от себя и вытер руки о рубашку.
Стрелок сел. Едва ли не свалился. Суставы ломило от боли. Мозги как будто разбухли и заколотились внутри черепной коробки: мерзопакостное ощущение — обычный «отходняк» от мескалина. В паху угнездилась тупая боль. Он свернул себе сигарету — тщательно, неторопливо, бездумно. Джейк наблюдал за ним. Стрелку вдруг захотелось рассказать пареньку обо всем, что он узнал от оракула. Порыв такой был, но стрелок быстро опомнился и с ужасом отбросил эту идею. Он даже задался вопросом, а не утратил ли он сегодня какую-то часть себя — сознания или души.
— Переночуем здесь, — сказал он чуть погодя. — А завтра пойдем. Я попозже схожу и попробую чего-нибудь подстрелить нам на ужин, а сейчас я немного посплю. Хорошо?
— Ну конечно.
Стрелок только кивнул и улегся. Когда он проснулся, тени у них на поляне стали заметно длиннее.
— Ты давай разожги костер, — он протянул Джейку огниво. — Знаешь, как пользоваться?
— Да. По-моему, знаю.
Стрелок отправился к ивовой роще, но в заросли углубляться не стал, а повернул налево, огибая ее по краю. Добравшись до открытого места — небольшого пригорка, густозаросшего травою, — он отступил в тень деревьев и замер. Издалека явственно доносилось приглушенное чик-чик-чик: это Джейк бил кремнем о кресало, высекая искру. Десять минут стоял стрелок неподвижно. Пятнадцать. Двадцать. На пригорок выскочили три кролика. Стрелок достал револьвер, подстрелил двух пожирнее, тут же на месте освежевал их и выпотрошил. Вернулся в лагерь с готовыми тушками. Джейк уже разжег костер. Вода в котелке как раз закипала.
Стрелок кивнул мальчику.
— Ты, смотрю, потрудился на славу.
Джейк аж зарделся от удовольствия и молча вернул стрелку огниво.
Пока поспевало жаркое, стрелок воспользовался последним светом заходящего солнца и вернулся в ивовую рощу. Остановившись у первой же заводи, он нарубил лозы, нависающей над заболоченной кромкой воды. Позднее, когда костер прогорит до углей и Джейк уснет, он сплетет из нее веревки, которые могут потом пригодиться. Он, однако, не думал, что подъем будет таким уж трудным. Он чувствовал тяжкую поступь судьбы, и это уже не казалось странным.
Когда он возвращался в лагерь, где ждал его Джейк, в руках у него срезанная лоза истекала, как кровью, зеленым соком.
Они поднялись вместе с солнцем и собрались за полчаса. Стрелок надеялся подстрелить еще одного кролика на лугу, но времени было мало, а кролики что-то не торопилисьпоказываться. Мешок с оставшейся у них провизией стал теперь таким легким и маленьким, что даже Джейк мог нести его без труда. Он закалился, окреп, этот мальчик; заметно окреп.
Стрелок нес бурдюки с водою — свежей водою, набранной из ручья в роще. Три веревки, сплетенные из лозы, он обвязал вокруг пояса. Им пришлось дать хороший крюк, чтобы обойти круг камней стороной (стрелок все еще опасался, что паренька вновь охватит страх, но когда они проходили над кругом оракула по каменистому склону, Джейк лишь мимоходом взглянул вниз и уставился в небо, на птицу, парящую в вышине). Вскоре деревья начали потихоньку редеть и мельчать. Искореженные стволы пригибались к земле,а корни, казалось, насмерть боролись с почвой в мучительных поисках влаги.
— Здесь все такое старое, — нахмурившись вымолвил Джейк, когда они остановились передохнуть. — Неужели здесь нет ничего молодого?
Стрелок улыбнулся и подтолкнул Джейка локтем:
— Ты, например.
— Трудный будет подъем?
Стрелок поглядел на него с любопытством.
— Это — высокие горы. Как ты думаешь, трудный будет подъем?
Джейк озадаченно поглядел на стрелка. Взгляд его вдруг затуманился.
— Нет.
Они двинулись дальше.
Солнце поднялось до высшей точки, на секунду зависло там и, не задержавшись ни на один лишний миг, как это было, когда они шли по пустыне, перевалило через зенит, возвращая путешественникам их тени. Каменистые выступы скал торчали из вздыбленного пейзажа, как подлокотники врытых в землю гигантских кресел. Трава опять пожелтелаи пожухла. В конце концов они вышли к глубокой, почти отвесной расщелине, преграждавшей дорогу. Им пришлось обходить ее поверху, по короткому лысому кряжу. Древний гранит повыветрился платами, и получилось нечто вроде ступеней лестницы. Как они оба предчувствовали, подъем обещал быть нетрудным. Они взобрались на вершину скалы, постояли немного на крутом откосе шириною фута в четыре, глядя вниз, на пустыню, что подступала к горам, обнимая их, точно громадная лысая лапа. Дальше она уходила за горизонт сияющим белым щитом — слепя глаза, покачивалась на волнах поднимавшегося к небу жара. Стрелок понял вдруг, пораженный, что эта пустыня едва не убила его. Однако отсюда с вершины скалы, где было даже прохладно, пустыня казалась хотя и величественной, но вовсе не страшной — не смертоносной.
Передохнув немного, они продолжили восхождение, пробираясь сквозь завалы раскрошенного камня, карабкаясь по гранитным отрогам, на сколах которых сверкали вкрапления слюды и кварца. Камни были приятно теплыми наощупь, но в воздухе стало заметно прохладней. Ближе к вечеру стрелок расслышал, как где-то вдали, на той стороне горной гряды, гремит гром, но за вздымающейся громадой скал не было видно дождя.
Когда тени стали окрашиваться в пурпурные тона, путешественники разбили лагерь под нависающим каменным выступом. Стрелок укрепил одеяло сверху и снизу, соорудив нечто вроде скошенного навеса. Они уселись у входа в эту импровизированную палатку: сидели и наблюдали, как небо темнеет и на землю спускается ночь. Джейк свесил ноги над обрывом. Стрелок свернул свою вечернюю сигарету и, хитровато прищурившись, поглядел на Джейка.
— Во сне не вертись, — сказал он, — иначе рискуешь проснуться в аду.
— Не буду, — без тени улыбки ответил Джейк. — Мама говорит… — он запнулся.
— И что говорит твоя мама?
— Что я сплю как убитый, — закончил Джейк.
Он поглядел на стрелка, и тот заметил, что у мальчика дрожат губы, что он изо всех сил пытается сдержать слезы. Всего лишь мальчишка, подумал стрелок, и боль пронзилаего — тупая боль, такая же, от которой, бывает, ломит во лбу, когда глотнешь ледяной воды. Всего лишь мальчишка. Зачем? Почему? Глупый вопрос. Когда он, сам еще мальчик, язвленный душой или телом, задавал тот же самый вопрос своему учителю, эта древняя, изрытая шрамами боевая машина по имени Корт, чья работа — учить сыновей стрелков основам того, что им нужно знать в жизни, отвечал так: «Почему» — это глупое слово, корявое, и его уже не распрямить… так что не спрашивай никогда «почему», а просто вставай, тупица! Вставай! Впереди еще целый день!
— Зачем я здесь? Почему? — спросил Джейк. — Почему я забыл все, что было до этого?
— Потому что сюда тебя перетащил человек в черном, — отозвался стрелок. — И еще из-за Башни. Башня эта стоит на чем-то вроде… энергетического узла. Только — во времени.
— Мне непонятно!
— Мне тоже, — признался стрелок. — Но что-то такое произошло. И продолжается до сих пор. Как раз в мое время. Мы говорим: «Мир сдвинулся с места»… всегда так говорили. «Мир сдвинулся…» Только теперь он начал сдвигаться быстрее. Что-то случилось со временем.
Потом они долго сидели молча. Ветерок — слабенький, но промозглый — вертелся у них под ногами. Где-то в скалах он глухо выл в расщелине между камней: у-у-у-у.
— А вы сами откуда? — спросил Джейк.
— Из места, которого больше нет. Ты знаешь Библию?
— Иисус и Моисей. А как же!
Стрелок улыбнулся.
— Точно. Моя земля носила библейское имя — Новый Ханаан. Так она называлась. Земля молока и меда. В том, библейском Ханаане, виноградные гроздья были так велики, что их приходилось тащить на салазках. У нас больших таких, правда, не было, но все равно это была замечательная земля.
— Я еще знаю про Одиссея, — неуверенно вымолвил Джейк. — Он тоже из Библии?
— Может быть, — отозвался стрелок. — Теперь эта книга утрачена — все, кроме отрывков, которые меня заставляли учить наизусть.
— А другие…
— Других нет. Я — последний.
В темнеющем небе уже поднимался тоненький серп убывающей луны, глядя прищурившись вниз на скалы, где сидели стрелок и мальчик.
— Там было красиво… в вашей стране?
— Очень красиво, — рассеянно отозвался стрелок. — Поля, реки, туман по утрам. Но матушка, помню, всегда говорила, что все это красиво, но все-таки не прекрасно… чтотолько три вещи на свете прекрасны по-настоящему: любовь, порядок и свет.
Джейк издал какой-то неопределенный, уклончивый звук.
Стрелок молча курил, вспоминая о том, как все это было: ночи в громадном центральном зале, сотни богато одетых фигур, кружащихся в медленном и степенном вальсе или влегкой струящейся польке. Эйлин берет его под руку. Глаза ее ярче, чем самые драгоценные самоцветы. Сияние, льющееся из хрустальных плафонов — электрический свет — высвечивает замысловатые прически придворных и их чуть циничные любовные интрижки. Зал был огромен: безбрежный остров света, древний, как и сам Большой Дом, возведенный еще в незапамятные времена и состоящий теперь из едва ли не сотни каменных замков. Двенадцать лет миновало с тех пор, как Роланд в последний раз видел БольшойДом, и, покидая его тогда, он с неизбывною болью оторвал взгляд от его каменных стен и ушел, больше уже не оглядываясь, в погоню за человеком в черном. И даже тогда, двенадцать лет назад, стены уже обвалились, дворы заросли сорняком, под потолком в главном зале угнездились летучие мыши, а по галереям носилось эхо от шелеста крыльев ласточек. Поля, где Корт обучал их стрельбе из лука и револьверов, соколиной охоте и прочим премудростям, заросли тимофеевкой и дикой лозой. В громадной и гулкой кухне, где Хакс, главный повар, держал когда-то свой дымный и ароматный двор, поселилась этакая несуразная колония Недоумков-Мутантов. Они пялились на него из милосердного сумрака кладовых и затененных колонн. Теплый пар, пропитанный пряными ароматами жарящейся говядины и свинины, сменился липкою сыростью мха, а в темных углах, куда не решились соваться даже Недоумки-Мутанты, выросли громадные бледные поганки. Дубовая дверь в подвал стояла нараспашку, и оттуда, снизу, сочилась невыносимая вонь. Запах этот был как бы символом — равнодушным и бесповоротным — всеобщего разложения и разрухи: едкий запах вина, превратившегося в уксус. И ему ничего не стоило отвернуться и уйти прочь. На юг. Это было несложно — уйти, но сердце все-таки дрогнуло.
— А что, война была? — спросил Джейк.
— Еще похлеще. — Стрелок отшвырнул окурок. — Была революция. Мы выиграли все сражения, но проиграли войну. Никто не выиграл в той войне, разве что только стервятники. Им, наверное, осталась пожива на многие годы вперед.
— Я бы хотел там жить, — мечтательно протянул Джейк.
— Это был совсем другой мир, — отозвался стрелок. — Ну ладно, спать пора.
Мальчик — теперь только смутная тень во мраке — перевернулся на бок и свернулся калачиком под одеялом. Стрелок еще где-то с час пролежал без сна, погруженный в раздумья. Для него эти долгие, тяжкие размышления были чем-то совсем новым, еще неизведанным и даже сладким в своей тихой тоске, но они все-таки не имели никакого практического значения: проблему Джейка все равно нельзя разрешить иначе, как это предсказано было оракулом — что было попросту невозможно. Во всей ситуации было немало поистине трагического, но стрелок этого не разглядел; он видел только предопределение, которое было всегда. Но в конце концов возобладало его исконное естество, и стрелок уснул. Крепко, без сновидений.
На следующий день, когда они продолжили свой путь в обход, под углом к узкому клину ущелья, подъем стал круче. Стрелок не спешил: пока еще не было необходимости торопиться. Мертвые камни у них под ногами не хранили следов человека в черном, но стрелок твердо знал, что он прошел той же дорогой. И даже не потому, что они с Джейком видели снизу, как он поднимался: крошечный, похожий на таком расстоянии на крошечного жучка. Запах его отпечатался в каждом дуновении холодного воздуха, что струился с гор — маслянистый, пропитанный злобой запах, такой же горький, как бес-трава.
Волосы у Джейка отросли и вились теперь на затылке, почти закрывая дочерна загорелую шею. Он поднимался упорно, ступая твердо и уверенно, и не выказывал никаких явных признаков боязни высоты, когда они проходили над провалами и пропастями или карабкались вверх по отвесным отрогам. Дважды ему удавалось взобраться в таких местах, куда стрелок, будь он один, даже не стал бы и пытаться залезть. А так — Джейк закрепил на камнях веревку, и стрелок поднимался по ней, подтягиваясь на руках.
А на следующее утро они прошли сквозь прохладный сырой туман: это рваные облака уже собирались на склонах, перекрывая дорогу назад. В самых глубоких впадинах междукамнями уже попадались белые бляхи затвердевшего зернистого снега. Он сверкал, точно кварц, и был сухим, как песок. В тот день, ближе к вечеру, они набрели на единственный след — отпечаток ноги на одном из этих слежавшихся клочков снега. Джейк на мгновение замер и уставился на четкий след едва ли не в благоговейном страхе, потомвдруг испуганно поднял глаза, словно опасаясь, что человек в черном может материализоваться из своего одинокого следа. Стрелок потрепал мальчика по плечу и указалвперед:
— Пойдем. День уже на исходе.
Позже, в последних лучах заходящего солнца, они разбили лагерь на плоском каменном выступе к северо-востоку от разлома, уходящего в самое сердце гор. Заметно похолодало. Дыхание их вырывалось изо рта облачками пара, и в алых с малиновым отблесках уходящего дня мокрый кашель грома казался каким-то даже нереальным и немного безумным.
Стрелок ждал, что мальчик начнет задавать вопросы, но тот ничего не спросил. Джейк почти сразу уснул. Стрелок последовал его примеру. Ему снова приснилось то мрачное место — темное подземелье, и Джейк, похожий на алебастрового святого, со лбом, пробитым гвоздем. Он проснулся, судорожно хватая ртом воздух, и инстинктивно потянулся за костью-челюстью, которой не было больше, потом потянулся, ожидая ощутить под рукою траву древней рощи, но вместо травы ощутил голый камень, а в легких — холодный разреженный воздух высот. Рядом с ним Джейк спал, но сон его был беспокойным: он ворочался и бормотал неразборчивые слова, отгоняя, наверное, своих собственных призраков. Стрелок перевернулся на другой бок и снова уснул.
А еще через неделю они добрались до конца первоначальной фазы долгого пути: так для стрелка завершился этот длинный пролог, растянувшийся на двенадцать лет. Для него все это началось с окончательной гибели его родных мест и со сведения троих воедино, для Джейка — с его странной смерти в том, другом мире. А для стрелка смерть была еще более странной: она обернулась нескончаемою погоней за человеком в черном в мире, где ни осталось ни карт, ни памяти. Катберт. Все остальные. Их больше нет. Никого не осталось: ни Рэндальфа, ни Жами де Курри, ни Эйлин, ни Сьюзан, ни Мартена. (Да, его все мы выволокли из его логова. Была перестрелка. Но даже этот плод оказался горьким.) Они уходили, один за другим, пока от старого мира, принадлежавшего им, не остались лишь трое: как три страшных карты из страшной колоды Таро: стрелок, человек вчерном и Темная Башня.
Через неделю после того, как Джейк видел след на снегу, они на мгновение столкнулись лицом к лицу с человеком в черном. В это мгновение, которое растянулось на целуювечность, стрелку показалось, что сейчас он поймет тайный смысл самой Башни — смысл, чреватый любой возможностью.
Они продолжали держаться юго-западного направления: прошли, наверное, уже полпути по исполинскому горному кряжу, и вот когда в первый раз стало казаться, что подъем грозит сделаться трудным (прямо над ними нависли обледенелые выступы скал и острые срезы гранита; при одном только взгляде на них у стрелка начиналось неприятное головокружение), путешественники набрели на удобный спуск вдоль стенки узкой расщелины. Извилистая тропа спускалась зигзагом по дну каньона, где в своей первозданной безбрежной мощи бурлил ледяной поток, стекающий с необозримых вершин.
В этот день, ближе к вечеру, мальчик вдруг остановился и поглядел на стрелка, который задержался у речки, чтобы ополоснуть лицо студеной водой.
— Я чувствую, он где-то рядом.
— Я тоже, — сказал стрелок.
Как раз перед ними высилось неодолимое с виду нагромождение гранитных глыб, уходящее в бесконечность, затянутую облаками — последняя баррикада, которую горы возвели у них на пути. Стрелок так и ждал, что в любое мгновение очередной поворот горной речки выведет их к водопаду или к отвесной и гладкой стене гранита — в тупик. Но здешний воздух обладал этим странным увеличительным свойством, присущим любому высокогорью, и прошел еще день, прежде чем они с мальчиком добрались до стены громоздящегося гранита.
И снова стрелка захватило уже знакомое пугающее ощущение: ожидание, предвкушение — как бывает, когда ты уверен, что то, за чем ты так долго гнался, наконец у тебя в руках. Он еле сдержал себя, чтобы не пуститься бегом.
— Постойте! — Мальчик внезапно остановился. Они замерли у крутого изгиба ручья. Поток пенился и вскипал в своей неизбывной энергии, обтекая громадный выступ выветренного песчаника. Каньон постепенно сужался. Все утро они шли в тени гор.
Джейка била неудержимая дрожь. Он весь побледнел.
— В чем дело?
— Пойдемте обратно, — прошептал Джейк. — Пойдемте обратно. Быстрее.
Лицо стрелка как будто окаменело.
— Пожалуйста? — Лицо парнишки осунулось. Он с такой силою стиснул зубы, подавляя крик боли, что его нижняя челюсть дрожала от напряжения. Сквозь тяжелый занавес камней до них по-прежнему доносились раскаты грома — размеренные и монотонные, точно гул механизмов, скрытых глубоко под землей. Тоненькая полоска неба, еще не загороженная гранитными стенами сузившегося ущелья, тоже вобрала в себя этот готический серый оттенок. Серое небо зыбилось и подрагивало в противоборстве холодных и теплых воздушных потоков.
— Пожалуйста,пожалуйста!
Мальчик поднял кулак, как будто хотел ударить стрелка.
— Нет.
Мальчик изумленно взглянул на него.
— Вы хотите убить меня? Он убил меня в первый раз, а теперь вы тоже хотите убить меня!
Стрелок почувствовал у себя на губах вкус лжи и все-таки произнес ее:
— Все с тобой будет в порядке.
И еще одну ложь:
— Я позабочусь об этом.
Лицо у Джейка вдруг стало серым, и больше он ничего не сказал. Нехотя он протянул стрелку руку, и, обогнув вместе изгиб ручья, они вышли к последней отвесной стене гранита и столкнулись лицом к лицу с человеком в черном.
Он стоял не более чем в двадцати футах над ними, справа от водопада, который с грохотом ниспадал из громадной, с зазубренными краями дыры в скале. Невидимый ветер трепал полы его черного балахона. В одной руке он держал посох, вторую вскинул над головою в пародийном приветственном жесте. Застывший на каменном выступе под этим подрагивающим серым небом, он был похож на пророка — пророка погибели, а голос его был как глас Иеремии:
— Стрелок! Ты, я смотрю, в точности исполняешь древние предсказания! День добрый, день добрый, день добрый! — Он рассмеялся, и смех его прокатился по скалам гремящим эхом, перекрыв даже рев водопада.
Не раздумывая, стрелок вытащил револьверы. Это случилось так быстро, что даже внутреннее реле, управляющее движениями его тела, кажется, не успело сработать. У негоза спиною, чуть справа, мальчик съежился испуганной маленькой тенью.
Скачать книгу [0.11 МБ]
Пирамида