Джейк только смотрел на него, недоумевая.
— Такое зелье, — пояснил стрелок. — Только не то, которое усыпляет. Которое, наоборот, не дает уснуть.
— Как ЛСД, — мальчик кивнул, и взгляд его снова стал озадаченным.
— А что это? — спросил стрелок.
— Я не знаю, — ответил Джейк. — Просто слово всплыло. Это, наверное, оттуда… ну, вы понимаете. Оттуда, что было раньше.
Стрелок кивнул, но все же он про себя сомневался. Он никогда не слыхал, чтобы мескалин называли так: ЛСД. Этого не было даже в древних книгах Мартена.
— А это вам не повредит? — спросил Джейк.
— До сих пор не вредило, — уклончиво отозвался стрелок и понял сам, что ответ его прозвучал не особенно убедительно.
— Мне это как-то не нравится.
— Не бери в голову.
Стрелок опустился на корточки, подхватил бурдюк, отхлебнул воды и проглотил таблетку. Как всегда, реакция наступила мгновенно: рот, казалось, переполнился слюной. Стрелок уселся перед потухшим костром.
— А когда он на вас подействует? — спросил Джейк.
— Не сразу. Помолчи пока, ладно?
И Джейк замолчал. Он сидел тихо, и только во взгляде его читалось неприкрытое подозрение, пока он наблюдал, как стрелок совершает неспешный свой ритуал: чистит револьверы.
Стрелок убрал револьверы в кобуры.
— Сними рубашку, Джейк, и дай ее мне.
Джейк с явною неохотой стянул через голову свою повылинявшую рубашку и отдал ее стрелку.
Стрелок достал иголку, которую всегда носил при себе в боковом шве джинсов, и нитки — из пустой ячейки в патронташе — и принялся зашивать длинную прореху на рукаверубашки. Закончив, он отдал рубаху Джейку и тут же почувствовал, что мескалин начинает действовать: желудок стянуло, а все тело как будто свело судорогой.
— Мне пора, — он встал.
Мальчик тоже приподнялся; по лицу его прошла тень беспокойства, а потом он сел обратно.
— Вы там поосторожнее, — сказал он. — Пожалуйста.
— Не забывай про челюсть.
Проходя мимо, стрелок положил руку на голову Джейку и потрепал его по волосам, светлым, цвета созревающей кукурузы. Испуганный собственным жестом, стрелок коротко хохотнул. Джейк смотрел ему вслед с улыбкой, от которой становилось как-то не по себе, смотрел, пока стрелок не скрылся из виду в сплетении ив.
Стрелок же направился неторопливо к кругу камней, остановившись по пути всего лишь раз, чтобы напиться прохладной воды из ручья. Склонившись к воде, он увидел свое отражение в крошечной заводи, обрамленной зеленым мхом и плавучими листами кувшинок; на мгновение замер, глядя на себя, зачарованный, как Нарцисс. Мыслительные его реакции начинали уже перестраиваться, течение мыслей замедлилось, задерживаясь на кажущемся усилении побочных оттенков значения всякой идеи, каждого импульса восприятия. Вещи начали приобретать значение и весомость, прежде сокрытые. Стрелок помедлил еще мгновение, потом поднялся и вгляделся в сплетение ив. Солнечный свет сочился между золотистыми, как будто пыльными стволами. Стрелок еще постоял, наблюдая за игрою пылинок и крошечных мошек, потом пошел дальше.
Прежде это снадобье частенько его раздражало: «эго» его, слишком сильное (или, может быть, слишком простое), всегда восставало против того, чтобы его затеняли, отодвигали на задний план, делая мишенью для более чутких, более проникновенных эмоций — они щекотали его, как кошачьи усы. Но на этот раз ему было спокойно. И это было хорошо.
Он вышел на поляну, вступил в круг, встал там, позволив своим мыслям течь свободно. Да, теперь оно подступало быстрее, настойчивей, жестче. Трава резала глаз своей зеленью; казалось, стоит только коснуться ее рукой, и рука тоже окрасится в зеленый. Он еле сдержал шаловливый импульс — попробовать.
Но оракул молчала — голоса не было. Не было и сексуального возбуждения.
Он подошел к алтарю и застыл на мгновение перед ним. Мыслить связно стало почти невозможно. Зубы во рту ощущались как-то не так — как не свои. Мир преисполнился светом. Слишком много света. Стрелок взобрался на алтарь и лег там, растянувшись, сознание его превратилось в дремучие дебри, мысли — в причудливые растения, которых он в жизни не видел и даже не подозревал, что такие бывают: сплетение ив на берегах мескалинового ручья. Небо стало водою, и он воспарил над водой. От одной только мысли голова у него закружилась, но это казалось уже незначительным и далеким.
Внезапно ему вспомнились строчки из одного древнего стихотворения, на этот раз — не детские стишки, нет. Его мама боялась зелья и неизбежной потребности в нем (как боялась она и Корта, и его обязанности бить мальчишек). Стихи эти дошли до них из одного из Убежищ к северу от пустыни, где до сих пор еще люди живут в окружении механизмов, которые в основном давно уже не работают… а те, что работают, иногда пожирают людей. Строки кружились в сознании, напоминая ему — безо всякой связи, как это обычно бывает при мескалиновом наплыве — о снежинках внутри стеклянного шара, который был у него в детстве, такой таинственный и даже чуть-чуть нереальный:Туда заказан людям вход.Там, за пределом черных вод —Глубины ада…
В деревьях, нависающих над алтарем, проступали лица. Он смотрел на них, как зачарованный, немного рассеянно и отрешенно: вот — дракон, зеленый и извивающийся, вот — древесная нимфа, дриада, с манящими руками-ветвями. Вот — живой череп, расплывающийся в ухмылке. Лица. Лица.
Внезапно трава на поляне затрепетала, склонилась.
Я иду.
Я иду.
Смутное возбуждение в глубинах плоти. Не слишком ли далеко я зашел, успел еще подумать стрелок. А все начиналось с того, как они со Сьюзан валялись в душистом сене. Ивот что теперь.
Она прижалась к нему: тело, сотканное из ветра, груди — из неожиданного аромата жасмина, благоухания роз и жимолости.
— Пророчествуй, — сказал он. Во рту появился противный металлический привкус.
Вздох. Тихий всхлип. Чресла стрелка напряглись, затвердели. Лица склонялись к нему из листвы, а за ними виднелись горы — суровые, безжалостные, с оскаленными зубамивершин.
Тело, к нему прильнувшее, вдруг заерзало, пытаясь его побороть. Он почувствовал, как его руки сами сжимаются в кулаки. Она наслала ему видение. Пришла к нему в обликеСьюзан. Это Сьюзан лежала сейчас на нем. Сьюзан, прелестная девушка у окна, которая ждала его, распустив волосы по спине и плечам. Он отвернулся. Но и лицо ее повернулось тоже.
Розы, жимолость и жасмин, прошлогоднее сено… запах любви.
— Люби меня.
— Предсказывай. Говори.
— Пожалуйста, — плакала оракул. —Почему ты такой холодный? Здесь все так холодно…
Руки скользили по телу стрелка, дразнили его, разжигали огонь. Тянули, подталкивали. Черная щель. Предельное сладострастие. Влажное, теплое…
Нет. Сухое. Холодное. Мертвое и стерильное.
— Сжалься, стрелок. О, пожалуйста. Прошу тебя. Умоляю о милости! Сжалься!
— А ты бы сжалилась над мальчиком?
— Какой еще мальчик?! Не знаю я никакого мальчика. Мне нужен не мальчик. Пожалуйста. Я прошу.
Жасмин, розы, жимолость. Прошлогоднее сено, где еще теплится дух летнего клевера. Масло, пролитое из древних урн. Бунт плоти.
— После, — сказал он.
— Сейчас. Пожалуйста. Сейчас.
Он позволил сознанию своему развернуться, протянуться к ней, но только — сознанию, разуму, который есть полная противоположность чувствам. Тело, над ним нависающее, вдруг замерло и словно бы закричало. Что-то дернулось между висками — что-то развратное, грязное. Мозг стал веревкой, серой и волокнистой, натянутой. На несколько долгих мгновений все как будто застыло в безмолвии. Не было слышно ни звука, только тихое дыхание стрелка и легкое дуновение ветра, под которым лица в листве дрожалии строили рожи, ехидно подмигивая ему. Даже птицы умолкли.
Ее хватка ослабла. Снова раздались рыдания и вздохи. Нужно действовать быстро, иначе она уйдет, ибо остаться теперь означает ослабнуть: раствориться опять в бестелесности. По-своему, может быть, умереть. Он уже чувствовал, как она отступает, ускользает из круга камней. Трава на поляне клонилась под ветром, и рябь на ней расходилась вымученным узором.
— Пророчествуй. — Одно только суровое слово.
Тяжелый, усталый вздох. Он уже был готов сжалиться над нею, выполнить ее просьбу. И он бы, наверное, так и сделал, если б не Джейк. Если бы он опоздал вчера ночью, сейчас Джейк был бы мертв. Или сошел бы с ума.
— Тогда усни.
— Нет.
— Тогда пребывай в полусне.
Стрелок поднял глаза к лицам в листве. Там шло представление: целое действо ему на забаву. Миры возникали и рушились у него на глазах. На слепящем песке вырастали Империи — там, где вечные механизмы усердно трудились в припадке неистового электронного сумасшествия, — Империи приходили в упадок. Империи рушились тоже. Вращение колес, что трудились бесшумно и бесперебойно, потихонечку замедлялось. Колеса уже начинали скрипеть и визжать, а потом останавливались навсегда. Желоба концентрических улиц, окованных в листы нержавеющей стали, заносило песком под темнеющими небесами, полными звезд, что сверкали, как бусинки из холодных камней-самоцветов. И сквозь все это несся ветер — замирающий ветер перемен, пропитанный запахом корицы, запахом позднего октября. Мир изменился. Мир сдвинулся с места. И стрелок наблюдал, как меняется мир.
В полусне.
— Три. Вот число твоей судьбы.
— Три?
— Да. Три — это тайна. Трое стоят в центре мантры.
— Кто эти трое?
— «Мы провидим лишь части, и тем туманится зеркало предсказаний».
— Говори все, что видишь.
— Первый молод, черноволос. Сейчас стоит он на грани убийства и грабежа. Демон его осаждает. Имя демону — ГЕРОИН.
— Что за демон? Я не знаю его, даже в сказках такого нет.
— «Мы провидим лишь части, и тем туманится зеркало предсказаний». Есть иные миры, стрелок, и иные демоны. Воды сии глубоки.
— Второй?
— Вторая. Она движется на колесах. Разум ее как железо, но в сердце ее и глазах затаилась мягкость. Больше я ничего не вижу.
— Третий?
— В цепях.
— Человек в черном? Где он?
— Он рядом. Ты будешь с ним говорить.
— О чем будем мы говорить?
— О Башне.
— Мальчик? Джейк?
— …
— Расскажи мне про мальчика!
— Мальчик — твои врата к человеку в черном. Человек в черном — твои врата к нем троим. Трое — твой путь к Темной Башне.
— Как? Как это может быть? Почему — так?
— «Мы провидим лишь части, и тем туманится зеркало…»
— Тварь, богом проклятая.
— Меня проклял не бог.
— Оставь со мной этот свой снисходительный тон. Ты, тварь. Я сильнее тебя.
— …
— Как там тебя называют? Звездная потаскуха? Проблядушка Ветров?
— Кто-то живет любовью, что исходит из древних мест силы… даже теперь, в эти мрачные, злобные времена. А кто-то, стрелок, живет кровью. И даже, как я понимаю, кровью маленьких мальчиков.
— Его можно спасти?
— Да.
— Как?
— Отступись, стрелок. Сворачивай лагерь свой и уходи на запад. Там, на западе, еще нужны люди, знающие как пустить пулю.
— Я поклялся. Поклялся отцовскими револьверами и предательством Мартена.
— Мартена больше нет. Человек в черном пожрал его душу. И ты это знаешь.
— Я поклялся.
— Значит, ты проклят.
— Теперь делай со мной, что хочешь. Ты, сука.
Пылкое нетерпение.
Скачать книгу [0.11 МБ]
Пирамида