— Ты льстишь себе.., и переоцениваешь свою ценность для Владыки.
— Неужто? Не знаю, не знаю. Пока Лучи не переломятся, Темная Башня будет стоять… Нужно ли мне напоминать об этом? Стоит ли рисковать из-за одного мальчика?
Бобби понятия не имел, о чем говорил Тед, да это его и не интересовало. Он знал только, что решается его жизнь — здесь, на тротуаре перед бриджпортской бильярдной. Онслышал шелест плащей низких людей, чувствовал их запах. Теперь, когда Тед снова прикоснулся к нему, он ощущал их даже более четко. Вновь его, глаза жутко зазудели сзади. Зуд этот как-то странно гармонировал с гудением у него в голове. Черные точки плавали в поле его зрения, и внезапно он понял, что они означают, зачем они. В “Кольце вокруг Солнца” Клиффорда Саймака людей в другие миры уносил волчок — они следовали его поднимающимся спиралям. На самом же деле, пришел к выводу Бобби, это делалиточки. Черные точки. Они были живыми…
И еще они были голодными.
— Пусть решит мальчик, — сказал наконец предводитель низких людей. Его палец — живой прутик — вновь погладил шею Бобби. — Он так тебя любит, Тедди. Ты же его те-ка. Ведь верно? Это значит друг-судьба, Бобби-бой. Ведь этот старый прокуренный Тедди для тебя он и есть, верно? Твой друг-судьба?
Бобби ничего не сказал и только прижал холодное подергивающееся лицо к рубашке Теда. Теперь он всем сердцем раскаивался, что отправился сюда — он бы остался дома, спрятался бы под кроватью, знай он правду о низких людях, — но, да, Тед, наверное, его те-ка. Про судьбу и всякое такое он ничего не знал, он же еще мальчик, но Тед — его друг. “Парни вроде нас, — уныло подумал Бобби. — Парни вроде нас”.
— Ну, и что ты чувствуешь теперь, когда увидел нас? — спросил низкий человек. — Хочешь отправиться с нами, чтобы быть близко от старины Теда? Может быть, видеться сним по нечетным воскресеньям? Беседовать о ли-те-ра-ту-ре со своим милым старым те-ка? — И вновь жуткие пальцы поглаживают, поглаживают. Гудение в голове Бобби усилилось. Черные точки стали жирными и похожими на пальцы — манящие пальцы. “Мы едим горячим, Бобби, — прошептал низкий человек. — И пьем горячим тоже. Горячим.., и сладким”.
— Прекрати! — рявкнул Тед.
— Или предпочтешь остаться с матерью? — продолжал журчащий голос, игнорируя Теда. — Ну, конечно же, нет. Мальчик с твоими принципами? Мальчик, открывший для себя радости дружбы и литературы? Конечно же, ты отправишься с этим старым хрипуном камай, верно? Или нет? Решай, Бобби, Сейчас же. Зная, что ты решишь, то и будет. Теперь и во веки веков.
Бобби, как в бреду, вспомнились красные, будто вареные раки, рубашки карт, мелькающих под длинными белыми пальцами Маккуона. “Вверх и вниз, понеслись, туда-сюда, смотри куда, все по мерке для проверки”.
"Я не прошел, — подумал Бобби. — Я не прошел проверку”.
— Отпустите меня, мистер, — сказал он тоскливо. — Пожалуйста, не берите меня с собой.
— Даже если это означает, что твой те-ка должен будет остаться без твоего чудесного и живительного общества? — Голос улыбался, но Бобби почти языком ощутил саркастическое презрение под его добродушием и вздрогнул. С облегчением, так как понял, что скорее всего его отпустят. Со стыдом, так как знал, что струсил, поджал хвост, пошел на попятный. Все то, в чем герои в фильмах и книгах, которые он любил, никогда повинны не были. Но героям в фильмах и книгах никогда не приходилось сталкиваться с чем-либо вроде низких людей в желтых плащах или кошмара черных точек. И то, что Бобби увидел здесь перед “Угловой Лузой”, ведь далеко не было самым худшим. Что, если он увидит остальное? Что, если черные точки затащат его в мир, где он увидит людей в желтых плащах такими, какие они на самом деле? Что, если он увидит фигуры внутри личин, в которые они облекаются для этого мира?
— Да, — сказал он и заплакал.
— Что — да?
— Даже если ему придется отправиться без меня.
— А! И даже если ты должен будешь вернуться к своей матери?
— Да.
— Быть может, ты теперь лучше понимаешь свою стерву-мать?
— Да, — сказал Бобби в третий раз. Он почти стонал. — Наверное.
— Хватит, — сказал Тед. — Прекрати. Но голос не прекратил. Пока еще нет.
— Ты узнал, каково быть трусом, Бобби.., верно?
— Да!!! — закричал он, все еще прижимаясь лицом к рубашке Теда. — Сопляк, трусливый сопляк, да, да, да! Мне все равно! Только отпустите меня домой! — Он сделал глубокий судорожный вдох, и воздух вырвался наружу воплем. — К маме хочу! — Это был отчаянный крик малыша, который вдруг увидел зверя из воды, зверя из воздуха.
— Хорошо, — сказал низкий человек. — Если ты так ставишь вопрос, то хорошо. При условии, что твой Тедди подтвердит, что будет работать добровольно и его не придется приковывать к веслу, как прежде.
— Обещаю. — Тед отпустил Бобби. Но Бобби не шевельнулся, цепляясь за Теда с панической силой и тычась лицом ему в грудь. Но Тед мягко его отстранил.
— Пойди в бильярдную, Бобби. Скажи Файлсу, чтобы тебя отвезли домой. Скажи ему, что тогда мои друзья его не тронут.
— Прости, Тед, я хотел отправиться с тобой. Я решил отправиться с тобой. Но я не могу. Мне так, так горько.
— Не надо плохо о себе думать. — Но взгляд Теда был угрюмым, словно он знал, что с этого вечера ни на что иное Бобби способен не будет.
Двое желтоплащников ухватили Теда под руки. Тед оглянулся на того, который стоял позади Бобби, — на того, который поглаживал шею Бобби пальцем-прутом.
— Это лишнее, Кэм. Я пойду сам.
— Отпустите его, — сказал Кэм. Низкие люди, державшие Теда, разжали руки. И тут в последний раз палец Кэма коснулся шеи Бобби. Бобби придушенно охнул. Он подумал: “Если он еще раз погладит, я свихнусь. И ничего не смогу с собой поделать. Начну кричать и не смогу остановиться. Даже если у меня голова лопнет, я буду кричать и кричать!” — Иди туда, маленький мальчик. Иди, пока я не передумал.
Бобби, спотыкаясь, побрел к “Угловой Лузе”. Дверь была распахнута, но за ней никто не маячил. Бобби поднялся на единственную ступеньку и оглянулся. Трое низких людей окружали Теда, но Тед сам шел к сгустку крови — к “Де Сото”.
— Тед!
Тед оглянулся, улыбнулся, поднял руку, чтобы помахать ему. Тут тот, которого звали Кэм, прыгнул вперед, схватил его за плечи, повернул и втолкнул в машину. Когда Кэм захлопывал заднюю дверцу “Де Сото”, Бобби увидел на какую-то долю секунды неимоверно высокое, неимоверно тощее существо, стоящее внутри желтого плаща, — тварь с плотью белой, как свежевыпавший снег, и губами красными, как свежая кровь. Глубоко в глазницах, в зрачках, которые расширялись и сужались, как у Теда, плясали точки свирепого света и пятнышки тьмы. Красные губы оттянулись, открыв иголки зубов, которым позавидовала бы самая зубастая помоечная кошка. Из этих зубов вывалился черный язык и похабно вильнул в знак прощания. Затем тварь в желтом плаще проскочила вокруг капота лилового “Де Сото” — колени бешено работали, тощие ноги скрежетали — и нырнула за руль. На другой стороне улицы мотор “олдса” взревел, будто разбуженный дракон. Но это же мог быть и дракон. На своем месте поперек тротуара рыкнул мотор “кадиллака”. Живые фары залили эту часть Наррагансетт-авеню пульсирующим заревом. "Де Сото” бешено развернулся — один щиток выбил из мостовой шлейф искр, и на миг Бобби увидел за задним стеклом “Де Сото” лицо Теда. Бобби поднял руку и помахал. Ему показалось, что Тед помахал ему в ответ, но уверен он не был. Вновь его голову заполнили звуки, похожие на топот лошадиных копыт. Больше он никогда Теда не видел.***
— Вали отсюда, малый, — сказал Лен Файле. Лицо у него было желтоватым, как сыр, и словно обвисло на черепе, как кожа обвисала на руках его сестры выше локтя. У него за спиной под аркой вспыхивали и перемигивались огоньки игорных автоматов, но на них никто не смотрел. Крутые ребята, торчавшие возле них по вечерам в “Угловой Лузе”, теперь жались за спиной Лена, как перепуганные детишки. Справа от Лена были бильярдная и игроки, стискивающие кии в руках, будто дубинки. Старый Джи стоял в стороне рядом с сигаретным автоматом. Кия в его костлявой старой руке не было — из нее свисал пистолетик. Бобби он не испугал. После Кэма и его желтоплащных подручных вряд ли что-нибудь могло его напугать — во всяком случае, сейчас. На какое-то время весь его испуг был полностью израсходован.
— Привяжи коньки, малыш, и катись, кому говорю!
— Так будет лучше, дружок. — Это сказала Аланна из-за стола. Бобби посмотрел на нее и подумал: “Будь я постарше, я б тебе кое-что показал. И еще как!” Она поймала еговзгляд — суть его взгляда, — отвела глаза, красная, испуганная, сбитая с толку. Бобби посмотрел на ее брата:
— Хотите, чтобы эти ребята вернулись?
Обвислое лицо Лена обвисло еще больше.
— Шутишь?
— Тогда ладно, — сказал Бобби. — Сделаете, о чем я попрошу, и я уйду. И больше вы меня не увидите. — Он сделал паузу. — И их тоже.
— Чего тебе надо, малый? — спросил Старый Джи своим дрожащим голосом. Бобби знал, что все будет по его: это вспыхивало и гасло в мыслях Старого Джи, будто большая сверкающая вывеска. Эти мысли были теперь такими же ясными, как когда-то у Молодого Джи, — холодными, расчетливыми и неприятными, но после Кэма и его регуляторов они казались совсем безобидными. Безобидными, как мороженое.
— Чтобы вы отвезли меня домой, — сказал Бобби. — Это во-первых.
Затем, обращаясь больше к Старому Джи, чем к Лену, он объяснил, что ему нужно во-вторых.
У Лена был “бьюик” — большой, длинный и новый. Броский, но не низкий. Просто машина. Они ехали в нем вдвоем под звуки джаза сороковых годов. За все время поездки до Харвича Лен только раз нарушил молчание:
— Не вздумай переключить на рок-н-ролл. С меня этого дерьма и на работе хватает.
Они проехали мимо “Эшеровского Ампира”, и Бобби увидел, что сбоку от кассы стоит вырезанная из картона фигура Брижит Бардо в полный рост. Он скользнул по ней взглядом без всякого интереса. Он стал слишком взрослым для Б.Б.
Они свернули с Эшер, “бьюик” покатил вниз по Броуд-стрит, будто шепот, прикрытый ладонью. Бобби указал на свой дом. Теперь квартира не была темной: там горели все лампы. Бобби взглянул на часы на приборной доске “бьюика” и увидел, что почти одиннадцать. Когда “бьюик” затормозил у тротуара, Лен Файле опять обрел дар речи:
— Кто они такие, малыш? Кто они, гады эти? Бобби чуть было не ухмыльнулся. Ему вспомнилось, как в конце почти каждого эпизода “Одинокого Рейнджера” кто-нибудь да спрашивал: “Кто он? Этот, в маске?"
— Низкие люди, — ответил он Лену. — Низкие люди в желтых плащах.
— Не хотел бы я сейчас быть на месте твоего приятеля.
— Да, — сказал Бобби. По его телу, как порыв ветра, пробежала дрожь. — И я тоже. Спасибо, что подвезли.
— На здоровье. Только оставайся, хрен, подальше от моего заведения. Туда тебе больше хода нет.
"Бьюик” — катер, детройтский прогулочный катер, но не низкий — отъехал от тротуара. Бобби смотрел, как машина развернулась у ворот напротив и унеслась вверх по холму мимо дома Кэрол. Когда она скрылась за углом, Бобби посмотрел на звезды — миллиарды россыпей, выплеснутый мост света. Звезды, а за ними еще звезды, вращающиеся в черноте.
"Есть Башня, — подумал он. — Она удерживает все воедино. Есть Лучи, которые каким-то образом ее оберегают. Есть Багряный Владыка и ломатели, трудящиеся, чтобы уничтожить Лучи.., и не потому, что ломатели хотят, а потому, что этого хочет он — Багряный Владыка”.
Возвращен ли уже Тед к остальным ломателям? Возвращен и опять налегает на весло?
"Прости, — подумал он, зашагав к крыльцу. Он вспомнил, как сидел там с Тедом и читал ему газету. Просто двое парней. — Я хотел отправиться с тобой и не смог. Не смог”.
Он остановился у нижней ступеньки крыльца, вслушиваясь в лай Баузера на Колония-стрит. Но было тихо. Баузер уснул. Чистое чудо. Криво улыбаясь, Бобби начал подниматься на крыльцо. Его мать, наверное, услышала, как вторая ступенька скрипнула у него под ногой — как всегда, громко, — потому что она выкрикнула его имя и послышались ее бегущие шаги. Он поднялся на крыльцо, и тут дверь распахнулась, и она выбежала наружу — все еще в той же одежде, в которой вернулась из Провиденса. Волосы спутанными прядями падали ей на лицо.
— Бобби! — закричала она. — Бобби, ах, Бобби! Слава Богу! Слава Богу!
Она обняла его, закрутила, словно бы в танце, ее слезы намочили одну сторону его лица.
— Я отказалась взять их деньги, — бормотала она. — Они потом мне позвонили и спросили адрес, чтобы выслать чек, а я сказала: не нужно, это была ошибка, я была измучена и расстроена, я сказала “нет”, Бобби, я сказала “нет”, я сказала, что не хочу их денег.
Бобби увидел, что она лжет. Кто-то подсунул конверт с ее фамилией под дверь вестибюля. Не чек, а триста долларов наличными. Триста долларов в награду за возвращение лучшего из их ломателей — триста паршивых камушков. Они жлобы даже еще больше, чем она.
— Я сказала, что не хочу их, ты слышишь? Она теперь несла его в квартиру. Он весил почти сто фунтов и был тяжеловат для нее, но все равно она подняла его, продолжая бормотать. Бобби разобрал, что им хотя бы не придется разбираться с полицией — она туда не позвонила. Почти все время она просто сидела тут, перебирала в пальцах измятую юбку и бессвязно молилась, чтобы он вернулся домой. Она же любит его! Эта мысль билась в ее мозгу, будто запертая в сарае птица. Она же его любит. Это не очень помогало, но все-таки. Пусть это было ловушкой, но все-таки чуточку помогало.
— Я сказала, что не хочу их, что нам они не нужны, пусть оставят свои деньги себе. Я сказала… Я им объяснила…
— Хорошо, мам, — сказал он. — Это хорошо. Отпусти меня.
— Где ты был? С тобой ничего не случилось? Хочешь поесть? Он ответил на ее вопросы в обратном порядке:
— Хочу, ага, но со мной ничего не случилось. Я ездил в Бриджпорт. Вот за этим.
Он сунул руки в карманы штанов и вытащил остатки “Велофонда”. Его долларовые бумажки и мелочь были перемешаны со смятыми десяти-, двадцати— и пятидолларовыми купюрами. Его мать уставилась на деньги, которые сыпались на столик у дивана, и ее здоровый глаз становился все шире и шире, так что Бобби испугался, как бы он не вывалился вовсе. Другой глаз продолжал косить вниз из грозовой тучи сине-черной опухоли. Она походила на старого пирата, видавшего виды, смакующего зрелище только что выкопанного сокровища — образ, без которого Бобби вполне мог бы обойтись.., и который продолжал преследовать его в течение пятнадцати лет, отделивших эту ночь от ее смерти. Тем не менее что-то новое и не слишком приятное в нем радовалось тому, как она выглядела в эту минуту — старой, безобразной и смешной, не просто алчной, но и глупой. “Это моя мама, — думал он голосом Джимми Дюранте. — Это моя мама. Мы оба его предали, но мне заплатили лучше, чем тебе, мам, а? Ага! Моя взяла!"
— Бобби, — прошептала она дрожащим голосом. Смахивала она на пирата, а голос у нее был словно у победительницы шоу Билла Каллена “Верная цена”. — Ах, Бобби, столько денег! Откуда они?
— Ставка Теда, — сказал Бобби. — Это его выигрыш.
— Но Тед.., он же…
— Ему они теперь не понадобятся.
Лиз вздрогнула, словно какой-то из ее синяков сильно задергался. Потом она принялась сгребать деньги в кучу, одновременно сортируя их.
— Я куплю тебе этот велосипед, — сказала она. Ее пальцы двигались с быстротой опытного тасовальщика трех карт. “Никто ни разу не побил эту тасовку, — подумал Бобби. — Никто ни единого раза не побил этой тасовки”.
— Прямо с утра. Как только “Вестер авто” откроется, мы…
— Мне велосипед не нужен, — сказал он. — Не за эти деньги. Не от тебя.
Она замерла, сжав пачки денег, и он увидел, как мгновенно расцвела ее ярость — что-то багровое и электрическое.
— И спасибо от тебя не дождаться, а? Дура я, что думала… Черт бы тебя побрал — ну вылитый папаша! — Она снова отвела руку, растопырив пальцы. Разница была в том, что на этот раз он знал, чего ждать.
— Откуда ты знаешь? — спросил Бобби. — Ты столько про него врала, что правды уже не помнишь.
Так оно и было. Он заглянул в нее, и Рэндола Гарфилда там не было — только коробка с его именем на ней.., именем и выцветшим лицом, которое практически могло принадлежать, кому угодно. В эту коробку она складывала все, что причиняло ей боль. Она ничего не помнила о том, как ему нравилась песня Джо Сгэффорда, не помнила (если вообще когда-нибудь знала), что Рэвди Гарфилд был настоящий миляга, готовый снять для тебя свою последнюю рубашку. Для такого в ее коробке места не было. Бобби решил, что, наверное, просто жуть — нуждаться в такой коробке.
— Он пьяных не угощал, — сказал он. — Ты про это знала?
— О чем ты болтаешь?
— Ты не заставишь меня его возненавидеть.., и больше не сможешь делать его из меня. — Он сжал правую руку в кулак и прижал кулак к виску. — Я не буду его призраком. Ври себе сколько хочешь о счетах, по которым он не платил, про аннулированный страховой полис и обо всех неполных сметах, на которые он клевал, — только мне об этом неговори. Хватит!
— Не смей поднимать на меня руку, Бобби-бой! И думать не смей!
В ответ он поднял левую руку, тоже сжатую в кулак.
— Ну, давай. Ты хочешь меня ударить? Я ударю тебя в ответ. Получишь сверх уже полученного. Только на этот раз за дело. Ну, давай же!
Она замялась. Он чувствовал, как ее ярость угасает с той же быстротой, с какой вспыхнула, и сменяется страшной чернотой. В черноте этой он различил страх. Страх перед сыном. Перед болью, которую он мог ей причинить. Не сегодня, нет.., и не этими грязными кулачками маленького мальчика. Но маленькие мальчики вырастают в больших.
А так ли уж он лучше ее, что может смотреть на нее сверху вниз и давать ей отлуп? Да чем он лучше? В мозгу невыразимый журчащий голос спрашивал, хочет ли он вернуться домой, даже если это означает, что Тед останется без него. “Да”, — сказал Бобби. “Теперь ты понимаешь ее немножко лучше?” — спросил тогда Кэм, и Бобби сказал: “Да”.
А когда она узнала его шаги на крыльце, в первую минуту в ней не было ничего, кроме любви и радости. Они были настоящие.
Бобби разжал кулаки. Потянулся и взял ее за руку, все еще занесенную для удара.., хотя теперь и без уверенности. Рука сначала сопротивлялась, но Бобби быстро расслабил ее напряжение. Поцеловал ее. Посмотрел на изуродованное лицо матери и снова поцеловал ее руку. Он так хорошо ее знал и не желал этого. Он жаждал, чтобы окно в его мозгу закрылось, жаждал той непрозрачности, которая делает любовь не просто возможной, но необходимой. Чем меньше знаешь, тем больше веришь.
— Я просто не хочу велосипеда, — сказал он. — Только велосипеда. Договорились?
— А чего же ты хочешь? — Голос у нее был неуверенным, унылым. — Чего ты хочешь от меня. Бобби?
— Оладий, — сказал он. — Много-много. Умираю с голода. Она напекла оладий вволю для них обоих, и они позавтракали в полночь, сидя за кухонным столом друг напротив друга. Он настоял на том, чтобы помочь ей вымыть посуду, хотя был уже почти час ночи. Почему бы и нет, сказал он. Ведь завтра ему не идти в школу, и он сможет спать, сколько захочет.
Пока она спускала воду из мойки, а Бобби убирал ножи и вилки, на Колония-стрит снова залаял Баузер — руф-руф-руф во тьму нового дня. Глаза Бобби встретились с глазами матери, они засмеялись, и на секунду знание стало благом.***
Он лег в кровать по-привычному — на спине, раскинув пятки по углам матраса, но теперь это было как-то не так. Он же совсем беззащитен, и если чему-то вздумается поохотиться на мальчика, ему достаточно выскочить из шкафа и распороть когтем повернутый кверху живот. Бобби перекатился на бок и подумал: где теперь Тед? Он пошарил в пространстве, нащупывая то, что могло оказаться Тедом, но нигде ничего не было. Как раньше на Хулигансетт-стрит. Бобби был бы рад заплакать из-за Теда, но не мог. Пока еще не мог.
Снаружи, пронесясь сквозь мрак, будто сон, донесся звон курантов на площади — одно-единственное “б-о-м!”. Бобби посмотрел на светящиеся стрелки “Биг-Бена” у себя на столе и увидел, что они показывают час. Хорошо!
— Их тут больше нет, — сказал Бобби. — Низких людей здесь больше нет.
Но спал он на боку, подтянув колени к груди. Ночи, когда он вольно распластывался на спине, кончились навсегда.
11.ВОЛКИ И ЛЬВЫ. БОББИ ПОДАЕТ. ПОЛИЦЕЙСКИЙ РЕЙМЕР. БОББИ И КЭРОЛ. ПЛОХИЕ ВРЕМЕНА. КОНВЕРТ
Салл-Джон вернулся из лагеря с загаром, десятью тысячами подживающих комариных укусов и миллионом рассказов наготове.., только Бобби почти не услышал их. Это было лето, когда прежняя старая легкая дружба между Бобби, Саллом и Кэрол сошла на нет. Иногда они ходили втроем в Стерлинг-Хаус, но, дойдя, расходились, чтобы заняться каждый своим. Кэрол и ее подружки записались на занятия декоративными ремеслами, и софтболом, и бадминтоном, а Бобби и Салл — в Юные Следопыты, кроме, конечно, бейсбола.
Скачать книгу [0.29 МБ]
Пирамида