Но он не мог такое сказать: у него у самого на лице было выражение благоговейного ужаса. Он не видел себя, но чувствовал, какое у него лицо.
«Вернись, мальчик!— прошептал хриплый голос. —Я тебя шпокну бесплатно! Иди сюда!»
«Нет,— простонал Эдди. —Уходи, пожалуйста, уходи! Я не хочу об этом думать!»
«Вернись, мальчик!»
Эдди заметил еще кое-что, может быть, не на лице Ричи, но, уж во всяком случае, у Стэна и Бена… Он понял, что это за выражение, понял потому, что точно такое же лицо было и у него.
Они, казалось, узнали, вспомнили что-то после рассказа Билла.
«Я тебя шпокну бесплатно».
Дом № 29 по Ниболт-стрит находился неподалеку от железнодорожных путей. Дом был ветхий, с заколоченными ставнями, с провалившейся верандой и заросшей лужайкой. В густой траве валялся перевернутый трехколесный велосипед, одно его колесо зависло над землей.
Слева от веранды, напротив большой лужайки, виднелись грязные окна полуподвального этажа. Полтора месяца назад в одном из этих окон Эдди Каспбрак увидел лицо прокаженного.
6
По субботам, когда Эдди не с кем было играть, он часто отправлялся на железнодорожную станцию. Без всякой цели. Просто ему нравилось туда ездить.
Он сворачивал с Витчем-стрит и ехал в северо-западном направлении. Церковная школа стояла на углу Ниболт-стрит, протянувшейся на целую милю, и переулка. Это было обветшавшее, обшитое деревом строение, увенчанное большим крестом; над дверями огромными позолоченными буквами, каждая фута два высотой, было написано: «НЕ ПРЕПЯТСТВУЙТЕ ДЕТЯМ ПРИХОДИТЬ КО МНЕ». Иногда по субботам Эдди слышал, как в школе поют под музыку. Сюжеты были евангельские, однако фортепьяно звучало скорее в рок-н-рольном стиле, как у Джерри Ли Льюиса, и меньше всего походило на церковное. Пение тоже было далеко не религиозное, хотя пели в основном про Прекрасный Сион, кровь агнца, великого нашего друга Иисуса. Эдди подумал, что певцы вместо того, чтобы распевать священные песнопения, похоже, просто дурачатся и веселятся. Но ему все равно нравилось, как они поют, точно так же, как нравились хрипы и завывания Джерри Ли Льюиса, исполняющего «Все танцуют шейк». Иногда он останавливался на мгновение у школы, прислонял велосипед к дереву и делал вид, будто читает, хотя на самом деле танцевал на траве под музыку.
Но обычно по субботам церковная школа была закрыта, и Эдди ехал не останавливаясь. В конце Ниболт-стрит начинались запасные железнодорожные пути, поросшие травой. Эдди прислонял велосипед к деревянному забору и смотрел, как мимо проходят поезда; по субботам их было много. Мама рассказывала, что раньше на Ниболт-стрит останавливались пассажирские поезда и можно было ими воспользоваться, но началась корейская война, и пассажирские поезда перестали ходить.
В северном направлении можно было добраться до станции Браунсвиль, а там пересесть на канадский поезд. Если следовать в южном направлении, то попадешь в Портленд, а дальше в Бостон, а оттуда куда угодно. Но пассажирские поезда постигла участь трамваев. Никто, похоже, не хочет терять время, когда на «форде» получается гораздо быстрей. Тебе, возможно, никогда не придется ездить на поезде, сказала мама.
Однако большие товарные составы до сих пор шли через Дерри. На юг — груженные целлюлозой, бумагой, картошкой, на север — промышленными товарами для городов Большого Севера, как окрестили их жители Мейна, то есть для Бангора, Миллинокета, Преск Айла, Хаултона. Эдди особенно нравилось провожать идущие на север платформы, груженные новенькими блестящими «фордами» и «шевроле».«Когда-нибудь и у меня будет такая машина,— мечтал он. —Такая, а может, даже и лучше. Может, даже «кадиллак».
Подобно паутинным нитям, на станции сплетались шесть путей: с севера — Бангорская и Большая Северная линии, с запада — Большая Южная и Западная Мейнские линии, с юга — Бостонская и Мейнская, с востока — линия, ведущая к западному побережью.
Два года тому назад Эдди как-то стоял поблизости от последней линии и смотрел на проходящий поезд. Пьяный железнодорожник выбросил из открытого товарного вагона деревянную клетку. Эдди, нагнув голову, отскочил назад, хотя клетка упала от него в десяти футах. В ней шевелились и пощелкивали какие-то живые существа. «Последний рейс, парень! — прокричал пьяный железнодорожник. Он выдернул из кармана кителя плоскую бутылку с бурой этикеткой, открыл пробку, допил остатки спиртного и швырнул бутылку в кучу шлака, где она разлетелась на мелкие осколки. — Отнеси их своей мамаше! Передай ей привет с морской линии. Линии удачи, чтоб ее в дышло!» Тут его тряхануло, поезд толчками набирал скорость, и Эдди с тревогой подумал, что пьяный железнодорожник, не ровен час, свалится.
Когда состав прошел, Эдди приблизился к клетке и осторожно склонился над ней. Он боялся к ней прикасаться. В клетке ползали какие-то скользкие существа. Если бы железнодорожник прокричал, что эта клетка предназначена ему, Эдди, он так бы и оставил ее на куче шлака. Но тот сказал, чтобы он отнес ее маме, а Эдди, как и Бен, при слове «мама» готов был горы свернуть.
Эдди направился к какому-то складу, собранному из гофрированного железа; там никого не было. Он отыскал моток веревки, после чего привязал клетку к багажнику. Мама заглянула в клетку еще осторожней, чем Эдди. Заглянула — и вскрикнула, скорее от восторга, чем от страха. В клетке — четыре больших омара, каждый весом около двух фунтов. Мама сварила их на ужин и очень сердилась на Эдди, когда тот отказался отведать деликатес.
— Что, по-твоему, сейчас едят Рокфеллеры в своей резиденции в Бар Харборе? — возмущенно вопрошала она. — Что, по-твоему, едят толстосумы в ресторане «Сарди» в Нью-Йорке? Ореховое масло и бутерброды с фруктовым желе? Ничего подобного! Они едят омаров! Как и мы. Ну что же ты?! Ты только попробуй!
Но Эдди решительно воспротивился; во всяком случае, так потом уверяла мама. Правда, вернее было сказать, что он просто не мог заставить себя съесть кушанье. Он не мог отделаться от воспоминания, как омары шевелились в клетке, как щелкали их клешни. А мама не переставая расхваливала это блюдо и говорила, что он много теряет, так что под конец Эдди стало не хватать воздуха и пришлось прибегнуть к аспиратору. После этого мама оставила его в покое.
Эдди удалился в свою спальню и стал читать книгу. Мама позвала в гости подругу Элеонор Дантон, и они с мамой смотрели старые номера«Фотоплея»и«Скрин сикритс»,звонко хохотали, читая колонку сплетен, и объедались холодным салатом из омаров. Когда утром Эдди встал и начал собираться в школу, мама еще спала. Она храпела и звучно выпускала газы, что походило на долгие пассажи кларнета. Салатница, где лежали омары, была пуста, виднелись только тонкие разводы майонеза.
С той поры Эдди не видел, чтобы поезда шли в сторону моря. Когда впоследствии он посетил мистера Брэдока, начальника деррийской железнодорожной станции, и застенчиво поинтересовался, почему в ту сторону больше не идут поезда, мистер Брэдок объяснил: «Компания разорилась. Вот и не ходят. Ты что, газет не читаешь? В этой чертовой стране сплошные банкротства. Ну а теперь валяй отсюда. Здесь детям не место».
И позже Эдди не раз бродил вдоль четвертого пути, по которому раньше поезда шли в сторону моря. Казалось, будто в его сознании некто напевает мотив быстрого шотландского танца рил, произнося скороговоркой волшебные названия: Кадмен, Рокленд, Бар Харбор, Вискассет, Бат, Портленд, Огунквит, Бервикс. Эдди шел по четвертому пути на восток насколько хватало сил. Он смотрел на траву, пробивающуюся между шпал, и ему становилось грустно. Как-то он посмотрел в небо и увидел чаек, старых разжиревших чаек с городской свалки, которым, вероятно, давно наплевать на океан, но тогда Эдди об этом не думал. Чайки кричали и кружили в небе, Эдди даже всплакнул немного — такую грусть навеяли на него эти птицы.
У депо были ворота, но их снесло бурей, и с тех пор так никто и не удосужился поставить новые. Эдди проходил в депо совершенно свободно, хотя когда он попадался на глаза мистеру Брэдоку, тот его прогонял, как, впрочем, и других ребят. Иногда, бывало, гоняли его и водители грузовиков, им казалось, что Эдди хочет что-то стырить. Малолетки и впрямь промышляли в депо.
Но чаще всего здесь было тихо. У входа располагалась сторожка вахтера, но там никого не было, стеклянные окна были разбиты. Примерно с 1950 года система охраны работала не круглосуточно. Днем ребят гонял мистер Брэдок, а вечером и ночью, раз пять, не более, ночной сторож, разъезжавший на старом «студебекере» с прожектором.
Иногда, впрочем, сюда забредали бродяги и всякие темные личности. Если кого и боялся Эдди, так это их, грязных типов с небритыми физиономиями, потрескавшейся кожей, с волдырями на руках и воспаленными от холода губами. Прокатятся на поезде, выйдут где Бог на душу положит, какое-то время пошатаются по Дерри, затем снова на товарняк и катят дальше. Иногда встречались беспалые. Эти обычно бывали навеселе и стреляли сигареты у каждого встречного-поперечного.
Один из таких типов однажды выполз из-под веранды дома № 29 по Ниболт-стрит и спросил у Эдди, не хочет ли он перепихнуться с ним за четвертак. Эдди попятился, лицо егопохолодело, как лед, губы стали сухие, как зернышки льна. Одна ноздря у бродяги была вся изъедена, зияла красная в струпьях дырка.
— У меня нет четвертака, — сказал Эдди, пятясь к велосипеду.
— Давай за два цента, — прохрипел мерзкий тип, приближаясь к Эдди. На бродяге были старые зеленые фланелевые брюки. На коленях желтели засохшие пятна мочи. Тип расстегнул ширинку и сунул туда руку. Он пытался выдавить из себя улыбку. На его красный нос невозможно было смотреть — до того он был страшен.
— Я… я… У меня и двух центов нет, — пролепетал Эдди и вдруг подумал:«О Боже, это прокаженный! Если он до меня дотронется, я заражусь проказой».И он побежал со всех ног. Эдди слышал, как бродяга припустился за ним, старые, стоптанные ботинки зашаркали по заросшей лужайке.
— Мальчик, вернись! Хочешь, я тебя шпокну бесплатно? Вернись!
Эдди уже вскочил на велосипед, дыхание вырывалось со свистом, он чувствовал, как сдавило ему горло и оно, сузившись, стало размером с булавочную головку. Грудь тоже сдавило. Эдди нажал на педали и стал набирать скорость, но в эту секунду бродяга ударил рукой по багажнику. Велосипед закачался. Эдди обернулся и увидел, что грязный тип бежит в двух шагах и тянется к заднему колесу. Он нагонял Эдди! Губы бродяги раздвинулись, обнажив черные дыры, где когда-то были зубы. На лице у него отразились ярость и отчаяние.
Несмотря на тяжесть в груди (казалось, там лежали камни), Эдди закрутил педали еще быстрее. Он боялся, что грязная, в струпьях рука прокаженного схватит его за локоть, стащит с «рейли» и бросит в канаву, где с ним произойдет невесть что. Эдди стрелой промчался мимо церковной школы и лишь тогда решился посмотреть назад. Бродяги небыло. Он, видно, отстал.
Почти неделю Эдди хранил под спудом эту ужасную историю, затем не выдержал и рассказал ее Ричи Тоузнеру и Биллу Денбро, когда они втроем читали комиксы в верхней пристройке гаража.
— Дурак, у него не проказа, — сказал Ричи. — У него дурная болезнь.
Эдди перевел взгляд на Билла: неужели Ричи опять дурачится? Эдди еще ни разу не слышал о какой-то дурной болезни. Может, он заливает?
— А что такое дурная болезнь, Билл? Разве есть такая?
Билл кивнул головой, вид у него был серьезный.
— Есть. Она еще н-называется с-сифилисом.
— А что это за болезнь?
— Если трахаться с кем попало, подцепишь сифилис, — пояснил Ричи. — Ты хоть знаешь, что такое «трахаться», Эдз?
— Конечно, — ответил Эдди.
Неужели он покраснел? Он надеялся, что нет. Эдди знал, что когда становишься старше, из пиписки вытекает какая-то жидкость, а сама она вдруг делается твердой, как палка. Что касается прочих деталей, то однажды по дороге из школы его просветил Винсент Талиендо по прозвищу «Буги». «Трахаться», по словам Буги, — это значит достать пиписку и потереть ее о живот девчонки, пока она не встанет (разумеется, не девчонка). Надо потереть еще немного, пока не появится «чувство». Когда Эдди поинтересовался, что это за «чувство», Буги лишь таинственно покачал головой. «Невозможно его описать, — сказал он, — его надо испытать». Он добавил, что можно потренироваться и вызвать у себя это чувство: надо только лечь в ванну и намылить пиписку пенистым мылом «Айвори». Эдди попробовал, но у него не возникло никакого чувства, кроме одного: захотелось по малой нужде. «Как бы то ни было, — уверял Буги, — после того, как возникнет «чувство», начинает вытекать жидкость».
«Ребята обычно называют ее «молофьей», — пояснил Буги, — но мне старший брат сказал, что по-научному она называется «спермой». А когда ты «доходишь», надо как можнобыстрее сунуть «палку» в пупок девчонки. Она проходит в живот, и из спермы появляется ребенок».
«И что, девчонкам это нравится?»— спросил Эдди. Рассказ Буги привел его в ужас.
«Наверно»,— ответил Буги. Он и сам был смущен и озадачен.
— Слушай внимательно, — сказал Ричи. — А то потом опять что-то не поймешь. Эта болезнь бывает у некоторых женщин. Бывает и у мужчин, но чаще всего у женщин. А так парень подцепляет ее у девиц или…
— Или у д-другого п-парня, если он г-голубой, — добавил Билл.
— Точно. Но самое главное: когда обычно подцепляют сифилис? Когда трахаются с теми, кто уже заражен сифилисом.
— А что от нее бывает? — поинтересовался Эдди.
— Гниешь на корню, — просто ответил Ричи.
Эдди в ужасе уставился на него.
— Скверная болезнь, насколько я знаю. Я не шучу, — продолжал Ричи. — Сначала гниет нос. У некоторых сифилитиков вообще проваливаются носы, потом начинает гнить член и тоже отпадает.
— Х-хватит, п-пожалуйста, — взмолился Билл. — Я т-только что п-поел.
— Ничего не поделаешь — наука, — возразил Ричи.
— Так в чем же разница между проказой и сифилисом? — спросил Эдди.
— Когда трахаешься, проказой не заразишься, — мгновенно пояснил Ричи. И весело расхохотался, что весьма озадачило Билла и Эдди.
7
Весь следующий день Эдди постоянно думал о доме № 29 по Ниболт-стрит — так поразил он его воображение. Глядя на заросший сорняками двор, провалившееся крыльцо, заколоченные окна, Эдди чувствовал какое-то гипнотическое воздействие. Полтора месяца назад он оставил велосипед у обочины дороги (тротуар обрывался за четыре квартала), пересек лужайку и приблизился к веранде дома.
Сердце бешено колотилось в горле. После рассказа Билла о той ужасной фотографии Эдди понял, что теперь, приближаясь к дому, испытывает те же чувства, что и Билл, когда входил в комнату Джорджа. Самообладание покинуло его. Казалось, какая-то неведомая силавлеклаего к дому.
Казалось, ноги его не движутся, а дом, безмолвный, мрачный, как будто приближается к тому месту, где он стоит.
Эдди услышал со стороны депо отдаленный рев дизельного двигателя, потом что-то лязгнуло — похоже, сцепление вагонов. Как видно, они переводили вагоны на запасные пути и собирали состав.
Рука Эдди судорожно вцепилась в аспиратор, но, странное дело, на сей раз у него не начался астматический приступ, как в тот день, когда он убегал от бродяги с прогнившим носом. Его пугало лишь ощущение, что он стоит неподвижно на месте, а в это время к нему подкрадывается дом.
Эдди заглянул под веранду. Там никого не было. Ничего удивительного. Была весна, бродяги обыкновенно появлялись в городе начиная с сентября. С тех пор, как он повстречал здесь безносого сифилитика, прошло шесть недель, за это время тот вполне мог приискать себе временную работу на какой-нибудь загородной ферме, даже при его отпугивающей внешности. Осенью требовались рабочие на уборке картофеля и яблок, а к декабрю предстояло соорудить снегозащитные заграждения, залатать крыши хлевов и сараев.
Никаких бродяг под верандой не оказалось, зато обнаружились многочисленные следы их пребывания. Пустые банки из-под пива, бутылки из-под виски. У кирпичного фундамента валялось одеяло, покрытое засохшими ошметками грязи; оно походило на дохлую собаку. Кругом были разбросаны скомканные газеты, одиноко маячил старый ботинок и густо пахло помойкой. Палые листья толстым слоем покрывали землю.
Эдди пролез под веранду, пополз на четвереньках; ему совсем не хотелось туда забираться, но он не мог ничего с собою поделать. Он почувствовал, как удары сердца гулко отзываются в голове. Перед глазами поплыли белые круги.
Запах становился все нестерпимее — пахло спиртным, потом и гнилыми листьями. Прелые листья и газеты даже не шуршали, а слабо шелестели, как будто вздыхали.
«Я бродяга,— ни с того ни с сего промелькнуло в сознании Эдди. —Я бродяга, мотаюсь по белу свету на товарняках. Ни гроша за душой. Домом не обзавелся, зато есть бухнина. Уж доллар как-нибудь наскребу. Где хочу — заночую. Недельку яблоки пособираю, недельку — картошку. А ударят морозы — сяду в товарный вагон, пахнущий сахарной свеклой, примощусь в уголке, обложу бока сеном, если оно там будет. Будет бухнина — тяпну из горла для сугрева, закушу чем Бог пошлет. Рано или поздно доберусь до Бостона, а оттуда, если вокзальная полиция не схомутает, покачу на юг собирать апельсины и лимоны. Или, может, подряжусь на дорожные работы — туристические трассы строить. Мне не впервой. Я одинокий бродяга, безработный, перекати-поле, ни кола ни двора у меня нет — одна дурная болезнь. Гнию на корню. Кожа потрескалась, зубы выпадают. Чувствую, как гнию изнутри, точно яблоко. Чувствую, как болезнь, проклятая, меня разъедает и точит, точит…»
Эдди взял двумя пальцами грязное одеяло и с брезгливой гримасой отбросил его в сторону. Одеяло прикрывало низкое окно подвала, одно стекло было разбито, другое такзагрязнилось, что сквозь него невозможно было ничего рассмотреть. Эдди, словно загипнотизированный, подполз к окну, приник к стеклу, вглядываясь в темноту и вдыхаязатхлый запах гнили и плесени.
Он отполз от окна, и тут появилось это лицо… Оно возникло внезапно, но в то же время нельзя сказать, чтобы неожиданно. Эдди едва бы смог закричать, даже если б у него и не разыгралась астма. Глаза его вылезли из орбит, рот раскрылся… И все же это существо не могло быть человеком — до того оно было изъедено. Человек бы не выжил в таком состоянии.
Лоб страшилища был расколот надвое. В отверстие проглядывала, словно стекло прожектора, белая лобная кость, покрытая, точно пленкой, желтоватой слизью. На месте носа виднелся хрящ над двумя красными вспухшими дырками. Один глаз весело поблескивал синим огоньком. Другая глазница была наполнена темно-коричневым гноем. Нижняя губа прокаженного отвисла. Верхней не было вовсе, рот скривился в усмешке, обнажив длинные клыки.
Оно мгновенно просунуло руку в разбитую половину окна, другой рукой ткнуло в замызганное стекло слева и разбило его вдребезги. Цепкие руки были усеяны болячками. Вних кишели паразиты.
Согнувшийся в три погибели Эдди захныкал и стал пятиться. Он едва дышал. Сердце стучало точно мотор. На прокаженном, похоже, был какой-то серебристого цвета костюм, вернее, отрепья костюма. В спутанных каштановых волосах ползали мухи.
— Перепихнуться не хочешь, Эдди? — прохрипело страшное существо-привидение, выжав из того, что было когда-то ртом, улыбку. И запело весело: — Моя такса — десять центов. Трахаю в любое время. Внеурочные — пятнадцать. Бобби вас не подведет. — Оно подмигнуло. — Эдди, это я, Боб Грей. Ну вот мы и познакомились, как положено…
Оно протянуло руку и шлепнуло Эдди по правому плечу. Эдди заверещал.
— Ничего-ничего, — пробормотал прокаженный, и Эдди, как во сне, к ужасу своему, увидел, что странное существо выползает из окна. Когтистые руки зарылись в перегнившие листья, пытаясь уцепиться. В створ окна стали протискиваться серебристые плечи. Озорной голубой глаз ни на минуту не спускал взгляда с Эдди.
— А вот и я, Эдди. Ничего. Сейчас, — прохрипело мерзкое существо. — Тебе у нас тут понравится. Тут, внизу, кое-кто из твоих дружков.
Оно снова потянулось к Эдди, и он, охваченный паникой, готовый кричать во весь голос, но знавший, что крикнуть не может, краем затравленного помраченного сознания вдруг уразумел, что если это существо дотронется до его кожи, гниение передастся и ему. Эдди проворно пополз прочь, повернулся и бросился все так же ползком в дальний конец веранды. Пыльные солнечные лучи, проникающие в щели досок, испещряли его лицо полосами. Эдди обрывал головой паутину, и она запуталась у него в волосах. Он бросил взгляд через плечо и увидел, что прокаженный наполовину вылез из окна.
— Зачем ты от меня бежишь, Эдди?! Тебе это ничего не даст, — прокричало существо.
Эдди добрался до конца веранды. Здесь была проволочная решетка. В нее били солнечные лучи, рассыпаясь бриллиантами на щеках и на лбу Эдди. Он нагнул голову и не раздумывая дернул расшатанную решетку, кое-как разодрал проволоку. Под окном росли кусты роз. Эдди кинулся напролом, наконец встал, споткнулся, не чувствуя, как колючки царапают ему руки, щеки и шею.
Он повернулся лицом к проходу и, пятясь на полусогнутых ногах, достал из кармана аспиратор, сунул его в рот и нажал клапан. Что это? Наверно, почудилось. Все это время он не думал о том бродяге,в голове у него крутилсяфильм ужасов, вроде тех, что показывают по субботам утром в кинотеатрах «Бижо», «Джем» и «Алладин». Про Франкенштейна и человека-волка. Конечно, привиделось. Сам себя напугал. Осел! Дурак!
Эдди успел даже посмеяться над собой — смех получился нервный, дрожащий. Вот некстати разыгралось воображение! Но в эту минуту из-под веранды показалось гнусное существо и в слепой ярости принялось хватать кусты роз, дергать их, вырывать, забрызгивая ветки бусинками крови.
Эдди заверещал.
Прокаженное существо выползло наружу. На нем был клоунский костюм с большими оранжевыми пуговицами. Оно увидело Эдди и ухмыльнулось. Полураскрытый рот расширился, и из него вывалился язык. Эдди снова пронзительно закричал, но поскольку в депо работал дизель, никто не мог услыхать его крик. Язык прокаженного не просто вываливался, он раскручивался, как шланг, и достигал в длину по меньшей мере три фута; желтоватая густая пена скатывалась с его кончика, и в ней кишели мелкие насекомые.
Когда Эдди продирался сквозь кусты роз, на них виднелись первые весенние листочки; теперь же они скукожились и почернели.
— Шпок-шпок, — прошептал прокаженный и резво вскочил на ноги.
Эдди кинулся к велосипеду. Бегом, сломя голову, как и в прошлый раз, только теперь все происходящее казалось кошмаром, когда, как бы ты ни пытался ускорить бег, ты все равно движешься точно в замедленном кадре и у тебя начинается агония ужаса. В этих кошмарных снах вы ведь всегда слышите и чувствуете позади некое Оно. Вот Оно настигает вас и вы улавливаете гнилостное дыхание, так и Эдди чувствовал его.
На мгновение у него мелькнула надежда:может быть, это и в самом деле кошмарный сон.Может быть, он проснется в своей постели, весь в поту, дрожащий, быть может, с криком, в слезах… но живой. Целый иневредимый.Но он отогнал от себя эту мысль, при всей своей утешительности она грозила ему опасными последствиями, при всей своей притягательности она означала смерть.
Эдди даже не попытался сесть в седло, а ухватившись за руль, нагнул голову и кинулся наутек. Он чувствовал, что погружается, только не в воду, а куда-то внутрь себя.
— Шпок-шпок, — снова прошептал прокаженный. — Приходи ко мне в любое время. И дружков своих приводи.
Гниющие его пальцы, казалось, ощупывали затылок Эдди, хотя, наверно, это щекотала паутина, которую Эдди подцепил под верандой. Он вскочил в седло и нажал на педали. Эдди уже не чувствовал, как сдавило горло, он уже плевал на свою астму и мчался, не оборачиваясь. Оглянулся он лишь возле дома — разумеется, позади никого не было, еслине считать двух мальчишек, идущих в парк погонять мяч.
Ночью он лежал в постели, вытянувшись как струна, сложив на груди руки и сжимая аспиратор. Эдди смотрел на тени, как вдруг услышал голос прокаженного:«Зачем ты от меня бежишь, Эдди? Ничего тебе это не даст».
8
— Вот это да! — воскликнул Ричи. Это была первая реплика, прозвучавшая после того, как Билл Денбро рассказал свою историю.
— У т-тебя есть еще сигарета, Ри-ричи?
Ричи протянул ему ополовиненную пачку «Уинстона» — он стащил ее из письменного стола отца. Ричи даже поднес спичку, избавляя Билла от лишних хлопот.
— Может, тебе это приснилось, а, Билл? — неожиданно спросил Стэн.
— Нет, все было на самом деле, — глухим голосом произнес Эдди.
— Что-что? — встрепенулся Билл.
Скачать книгу [0.29 МБ]
Пирамида