Джон Грэхем внезапно понял, почему не открывается дверь. Он поменял направление своих усилий и толкнул дверь от себя. Дверь распахнулась, и он едва не полетел кувырком вниз по лестнице, но, взмахнув руками, сумел ухватиться» за перила. И тут Элиза, едва не столкнув его вниз, с безумным криком проскочила мимо.
«Сейчас я упаду, не смогу удержаться и упаду, сломаю шею», – пронеслось у нее в мозгу. Но каким-то образом ей повезло. Она рухнула на земляной пол, схватившись руками за раненое бедро.
Жабы устремились через открытую дверь в подвал.
Сумев сохранить равновесие, Джон повернулся и захлопнул дверь. Жабы, оказавшиеся по эту сторону двери, внутри подвала, прыгали вниз прямо с площадки и, ударившись олестницу, падали между ступенями. Одна из них подскочила почти вертикально вверх, и Джона внезапно охватил приступ дикого смеха. Он неожиданно вспомнил мистера Тоуда из Тоуд-холла, который совершал высокие прыжки на палке с мощной пружиной. Все еще продолжая смеяться, он сжал правую руку в кулак и ударил жабу в ее пульсирующуюдряблую грудь в тот момент, когда она на мгновение застыла в высшей точке своего прыжка – уже не двигаясь вверх, но еще не начав падать вниз. Жаба исчезла в темноте, и Джон услышал глухой шлепок, когда она ударилась о печь.
Он пошарил в темноте по стене, и его пальцы коснулись цилиндрика – старомодного электрического выключателя. Он щелкнул им, и тут Элиза снова принялась визжать – у нее в волосах запуталась жаба. Она квакала, крутилась, кусала Элизу в шею и наконец прекратилась в какое-то подобие большого бесформенного бигуди.
Элиза вскочила на ноги и закружила по подвалу, чудом не натыкаясь на сложенные здесь ящики. Налетела на один из столбов, поддерживающих свод. Отскочив, повернулась и дважды сильно ударилась о него головой. Жаба лопнула, разбрызгивая черную жидкость, вывалилась из ее волос и скатилась, оставив на рубашке зловонный след.
Элиза закричала; от безумия, звучащего в ее голосе, у Джона похолодела кровь. Он сбежал, спотыкаясь, по ступеням и обнял ее, прижал к груди. Она пыталась бороться и с ним, но потом успокоилась. Постепенно ее крики сменились рыданиями.
К глухому стуку и кваканью снаружи прибавилось кваканье жаб, попавших в подвал вместе с ними. Элиза отстранилась от мужа, дико оглядываясь по сторонам:
– Где они?! – воскликнула она, задыхаясь. Ее голос охрип от непрестанного крика. – Где они, Джон?
Но жаб искать не пришлось; чудовища уже энергично устремились в их сторону.
Грэхемы отступили, и тут Джон увидел прислоненную к стене ржавую лопату. Он схватил ее и начал насмерть припечатывать жаб к полу. Но одной из них удалось перехитрить его. Она прыгнула на ящик, а оттуда на Элизу. Уцепившись зубами за рубашку, жаба повисла между грудями женщины.
– Не двигайся! – приказал Элизе Джон. Бросив лопату, он кинулся к жене, схватил жабу и оторвал ее от рубашки. Вместе с жабой оторвался и кусок ткани – лоскут «виселни одном из жабьих зубов. Жаба дергалась, извивалась и пульсировала в руках Джона. Ее покрытая бородавками кожа была сухой и на удивление теплой.
Сжав руку, Джон раздавил жабу. Кровь и слизь брызнули между его пальцами.
В погреб сумели проникнуть меньше дюжины отвратительных чудовищ, и теперь все они были убиты. Джон и Элиза прильнули друг к другу, прислушиваясь к непрерывному граду сыпавшихся с неба жаб.
Джон посмотрел на крошечные окна подвала. Они были темными, и внезапно он представил себе, как дом выглядит снаружи, похороненный под массой шевелящихся, прыгающихжаб.
– Нужно укрепить окна, – хрипло произнес он. – Иначе они продавят их и ПОСЫПАЮТСЯ Сюда.
– Укрепить? Но чем? – удивилась Элиза. – Что мы можем использовать?
Он оглядел подвал и увидел несколько прислоненных к стене листов старой, покоробившейся, темной фанеры. Не слишком надежно, но все-таки.
– Вот этим, – сказал Джон. – Помоги мне разломать эти листы.
Они работали быстро, даже неистово. В подвале было всего четыре небольших окошка, благодаря их размерам они продержались дольше, чем большие окна наверху. Элиза с Джоном заканчивали укреплять последнее окошко, когда услышали, как треснуло стекло в первом, но фанера удержалась.
Закончив работу, они вернулись на середину подвала. Джон с трудом передвигал ногу со сломанными пальцами.
С лестницы доносились звуки, свидетельствующие, что жабы трудятся над дверью, ведущей в погреб.
– Что мы будем делать, если они прогрызут эту дверь? – прошептала Элиза.
– Не знаю, – ответил он. И в это мгновение люк для загрузки угля, которым не пользовались много лет, внезапно распахнулся под тяжестью жабьей массы, и голоса жаб посыпались в подвал сплошным потоком.
На этот раз Элиза не кричала – ее голосовые связки были сорваны.
После того как люк для загрузки угля распахнулся, спрятавшиеся в погребе супруги прожили недолго, но, пока они были живы, Джон Грэхем кричал за двоих.
***
К полуночи град жаб, падающих на Уиллоу, поредел.
К половине второго ночи с темного, усыпанного звездами неба упала последняя жаба, задержалась на сосне, стоящей рядом с озером, спрыгнула вниз и пропала в ночи. Сезон дождя кончился. До следующего оставалось ровно семь лет.
В четверть шестого на востоке появились первые проблески утренней зари, осветившей землю. Уиллоу был погребен под живым ковром шевелящихся, прыгающих, недовольно квакающих жаб. У зданий на Мейн-стрит были сглажены углы и резьба – все стало округлым, горбатым и вздрагивающим. Щит на шоссе, на котором было написано: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В УИЛЛОУ, ШТАТ МЭН, САМЫЙ ГОСТЕПРИИМНЫЙ ГОРОД!» – выглядел так, словно кто-то раз тридцать выстрелил в него из крупнокалиберного ружья. Дыры были пробиты, разумеется, падающими жабами. Вывеска «ИТАЛЬЯНСКИЕ САНДВИЧИ, ПИЦЦА, ГРОГ, ЛИЦЕНЗИИ НА РЫБНУЮ ЛОВЛЮ», красовавшаяся прежде перед магазином, была сорвана и валялась на земле. Жабы играли в чехарду на ней и вокруг. Каждую колонку на бензозаправочной станции «Саноко», принадлежащей Донни, венчало жабье собрание. Пара жаб сидела на медленно поворачивающемся флюгере, установленном на крыше магазина печной арматуры, словно маленькие уродливые дети на карусели.
На озере несколько плотов, спущенных на воду так рано (только самые закаленные пловцы решались купаться в озере Уиллоу до 4 июля), были завалены жабами, и населяющаяозеро рыба безумствовала, чувствуя близость пищи. То и дело слышался всплеск – это жабы в поисках места поудобней сталкивали друг друга в воду, обеспечивая завтраком какую-нибудь голодную форель или лосося. Дороги, что вели в город и из города – их было слишком много для такого маленького городка, как сказал Генри Иден, – оказались прямо-таки вымощены жабами. Электричество в Уиллоу не подавалось – град из падающих жаб нарушил линии электропередачи. Погибло и большинство садов, но вообще-то Уиллоу не был сельскохозяйственным городком, и его жители не занимались фермерством. Кое у кого были стада молочного скота, но животные не пострадали – их заранее упрятали в хорошо защищенные места. Те, кто выращивал в Уиллоу молочный скот, прекрасно знали о последствиях сезона дождя. Даже если коровы застрахованы, как объяснить то, что произошло, страховым компаниям?
С рассветом все отчетливее виднелось скопление жаб вокруг Хемпстед-Плейса. Стремительно падающие с крыши дома тела жаб сорвали и разбили дождевые желоба. Жабы сновали возле амбара, наглухо забили трубы, прыгали вокруг автомобиля Джона Грэхема, заполнили его переднее сиденье, усевшись, словно прихожане в ожидании службы. Кое-где у дома высились кучи мертвых жаб, некоторые из них достигали шести футов.
В пять минут седьмого из-за горизонта показалось солнце, и как только его первые лучи упали на небесных чудовищ, те начали таять.
Их кожа побледнела, побелела и сделалась прозрачной. Скоро от жабьих тел стал подниматься пар, отдаленно пахнущий болотом, и потекли пенящиеся ручейки. Глаза у жаб вваливались внутрь или выскакивали наружу – в зависимости от того, как падали на них лучи солнца. Кожа лопалась с хлопками, и минут десять казалось, что по всему Уиллоу открывают бутылки шампанского.
После этого жабы окончательно растаяли, превращаясь в лужи мутной белесой жидкости, напоминающей сперму. Жидкость стекала по крышам и уцелевшим желобам сначала тонкими ручейками, а затем медленно и тягуче капала подобно гною.
Белесая жидкость короткое время пузырилась, а потом медленно поглощалась почвой. От земли поднимались тонкие струйки пара, и какой-то период поля вокруг Уиллоу напоминали умирающие вулканы.
Без четверти семь все кончилось, оставалось только произвести ремонт, а горожане Уиллоу привыкли к ремонтным работам.
Это казалось малой ценой за очередные семь лет тихого процветания в тихой заводи почти всеми забытого городка штата Мэн.
***
В пять минут девятого разбитый «вольво» Лауры Стэнтон въехал во двор магазина. Лаура выглядела бледнее и болезненнее обычного. Она действительно чувствовала себяплохо; в корзине лежали все шесть бутылок пива «Даусон-эль», но теперь они были пустыми. Ее мучило ужасное похмелье.
Генри Иден вышел на крыльцо. За ним плелась его собака.
– Загони свою псину в дом. Иначе я поворачиваюсь и уезжаю, – сказала Лаура с нижней ступеньки.
– Он не виноват, Лаура, что время от времени выпускает дурной воздух.
– Это не значит, что я обязана находиться рядом, когда он выпускает его, – ответила Лаура. – Прошу тебя, Генри. У меня раскалывается голова, и мне ничуть не хочетсяэтим утром слушать, как твой пес исполняет своей задницей «Привет Колумбии».
– Иди домой, Тоби, – сказал Генри, не закрывая приоткрытую дверь.
Тоби посмотрел на него влажными глазами, словно спрашивая: «Мне действительно следует уйти? Все вокруг только что начало казаться мне таким интересным».
– Давай-давай, отправляйся, – сказал Генри.
Тоби ушел в дом, и Генри закрыл дверь. Лаура подождала, пока щелкнул замок, и затем поднялась по ступенькам.
– Твой рекламный щит упал, – заметила она, передавая ему корзину с пустыми бутылками.
– Я не слепой, женщина, – ответил Генри. Этим утром и у него было не лучшее настроение. Мало у кого в Уиллоу сегодня оно будет хорошим. Чертовски трудно спать, когдас неба сыплются градом жабы. Слава Богу, что такая ночь бывает только раз в семь лет, иначе можно просто сойти с ума.
– Ты бы унес его внутрь, – сказала она.
Генри пробормотал что-то, но она не расслышала его слов.
– Что?
– Я сказал, что мы уговаривали их недостаточно настойчиво, – вызывающе сказал Генри. – Хорошая молодая пара. Нам следовало приложить больше усилий.
Она ощутила прилив сочувствия к старику, несмотря на нестерпимую головную боль, и коснулась его руки.
– Знаешь, иногда мне хочется послать все эти ритуалы к чертовой матери! – сказал Иден.
– Генри! – Она отдернула руку, потрясенная его словами. Но ведь с годами он не становится моложе, напомнила она себе. Колесики крутятся у него в голове медленнее и все больше ржавеют, в чем можно не сомневаться.
– Мне наплевать па это, – упрямо произнес он. – Они показались мне по-настоящему приятной молодой парой. Да и ты то же самое сказала, помнишь? Не пытайся отрицать.
– Я действительно сочла их приятной парой. – согласилась Лаура. – Но мы ничего не можем изменить, Генри. Послушай, ведь ты сам сказал это прошлым вечером.
– Да, я знаю, – вздохнул он.
– Мы не уговаривали их остаться в городе, – продолжала она. – Как раз наоборот. Мы предупредили их, предостерегли, что им лучше провести ночь в другом месте. Они сами решили остаться. Такие, как они, всегда решают остаться. Такое уж принимают решение. Это тоже часть ритуала.
– Я знаю, – повторил он. Сделал глубокий вдох и поморщился. – Мне трудно выдержать этот запах ва другой день. Будто весь чертов город пропах кислым молоком.
– Запах исчезнет к полудню. Ты сам знаешь.
– Да. Вот только я надеюсь, что до следующего сезона дождя, Лаура, меня уже закопают. А если не закопают, надеюсь, кому-то другому поручат встречать тех, кто приезжает накануне. Я готов расплачиваться по своим счетам, когда мне их предъявляют, ничуть не хуже других, но, понимаешь, устаешь от этих жаб. Даже если такое случается только один раз в семь лет, устаешь от них.
– Я тоже устаю, – тихо отозвалась она.
– Ну что ж, – произнес он со вздохом, оглядываясь кругом. – Пожалуй, можно попытаться навести хоть какой-то порядок, а?
– Конечно, – кивнула Лаура. – Знаешь, Генри, это не нами придуман ритуал, мы просто исполняем его.
– Я знаю, но все-таки…
– Кроме того, все еще может измениться. Мы не знаем, когда или почему, но все может измениться. Может быть, это был наш последний сезон дождя. Или в следующий раз сюда не приедут посторонние…
– Не говори так, – испуганно произнес он. – Если к нам не приедут туристы, жабы могут не исчезнуть с восходом солнца.
– Вот видишь, – сказала она, – ты в конце концов принял мою точку зрения.
– Ну что ж, – вздохнул он. – У нас еще много времени, правда? Семь лет – это очень долго.
– Да.
– Они были приятной молодой парой, верно?
– Да, – повторила она.
– Такая ужасная смерть, – произнес Генри Иден с легкой дрожью в голосе, и на этот раз она промолчала. Затем Генри попросил ее помочь ему снова укрепить вывеску. Несмотря на головную боль, терзающую ее, Лаура сказала, что поможет. Ей не хотелось, чтобы Генри чувствовал себя таким подавленным, особенно из-за того, что не зависит от него, как не зависят приливы или фазы Луны.
К тому времени, когда они закончили работу, ему стало немного лучше.
– Да, – кивнул он. – Семь лет – это очень долго, чертовски долго.
«Верно, – подумала она, – но эти семь лет всегда проходят, и снова наступает сезон дождя. И в город приезжают незнакомцы, всегда двое, всегда мужчина и женщина, и мывсегда говорим им, что предстоит следующей ночью. Они не верят этому, и тогда все это случается.., случается».
– Ну ладно, старый крокодил, – сказала она, – налей мне чашку кофе, иначе у меня голова расколется.
Он приготовил кофе, и, прежде чем они допили его, в городе послышались удары молотков и жужжание пил. Из окна, выходящего на Мейн-стрит, они видели, как горожане открывают ставни, разговаривают между собой и смеются.
Воздух был сухим и теплым, небо над головой дымчато-голубым – в Уиллоу кончился сезон дождя.
Мой милый пони
Старик сидел в дверях амбара, вдыхая запах яблок. Сидел в качалке, заставляя себя не думать о курении. Не потому, что курить запретил врач, а из-за сердца, которое то и дело вырывалось из груди. Он наблюдал за тем, как этот придурок Осгуд быстро считал про себя, прислонившись головой к дереву. Заметил, как тот повернулся и тут же увидел Клайви. Осгуд увидел его и рассмеялся, так широко открыв рот, что старик обратил внимание на его гнилые зубы и представил себе, как воняет у мальчишки изо рта: словно в заднем углу мокрого погреба. А ведь щенку не больше одиннадцати.
Старик слышал, как Осгуд заливается визгливым смехом. Мальчишка смеялся так громко, что ему пришлось наконец, наклонившись, упереться руками в колени. Он смеялся так громко, что остальные, кто играл в прятки, покинули свои укрытия, чтобы посмотреть, что происходит, и, когда увидели, тоже засмеялись. Они стояли под лучами утреннего солнца и смеялись над его внуком, и старик забыл, как ему хочется курить. Теперь ему хотелось увидеть, заплачет ли Клайви. Это показалось старику куда интереснее всего того, что привлекало его внимание последние несколько месяцев, в том числе и проблема быстро приближающейся смерти.
– Поймали его! – выкрикивали со смехом мальчишки. – Поймали, поймали его, поймали!
Клайви молча стоял в их кругу, крепкий и непоколебимый, подобно валуну на фермерском поле, терпеливо ожидая, когда кончатся насмешки, чтобы продолжить игру, в которой водить теперь будет он, и его неловкость начнет забываться. Через некоторое время игра возобновилась. Затем наступил полдень, и мальчишки разошлись по домам.
Арик наблюдал, как будет обедать Клайви. Оказалось, что нет аппетита. Клайви потыкал вилкой в картошку, передвинул по тарелке кукурузу и горох, а кусочки мяса скормил собаке, лежавшей под столом. Старик с интересом следил за всем этим, отвечая на вопросы, с которыми обращались к нему, но не вникая особенно в то, что говорили присутствующие или он сам. Весь его интерес сосредоточился на мальчике.
Когда покончили с пирогом, старику снова больше всего захотелось того, что было ему запрещено, поэтому он встал из-за стола и пошел наверх, чтобы немного вздремнуть. На середине лестницы он был вынужден остановиться, потому что его сердце трепетало, словно игральная карта, застрявшая в вентиляторе. Он стоял, опустив голову, не зная, последний ли это приступ (два таких приступа ему удалось пережить). Когда выяснилось, что не все еще кончено, поднялся в спальню, снял с себя все, кроме кильсон, и улегся поверх чистого накрахмаленного пододеяльника. Солнечный прямоугольник, падающий из окна, лежал на его худой груди, рассекая ее на три части темными отрезками теней от оконного переплета. Положив руки за голову, старик дремал и одновременно прислушивался. Через некоторое время ему показалось, что он слышит, как мальчик плачет в своей комнате дальше по коридору, и решил, что должен заняться этим.
Старик проспал час и, когда проснулся, увидел, что жена в одной комбинации спит рядом. Поэтому он взял одежду и вынес ее в коридор, чтобы одеться там, прежде чем спуститься вниз.
Клайви был уже во дворе. Он сидел на ступеньках крыльца, бросая палку собаке. Та бегала за ней с большим желанием, чем то, с каким ее бросал мальчик. Собака (у нее не было имени, ее звали просто собакой) выглядела озадаченной.
Старик позвал мальчика, сказал ему, чтобы тот погулял с ним по саду, и Клайви пошел рядом.
***
Старика звали Джордж Баннинг. Он был дедушкой мальчика, и это от него Клайв Баннинг узнал, как важно иметь в жизни «своего милого пони». Его нужно иметь даже в том случае, если ты не переносишь лошадей. Без своего милого пони ты можешь иметь по полдюжине часов в каждой комнате и столько на каждом запястье, что не сможет поднять рук, – и все равно никогда не определишь, сколько сейчас времени.
Инструктаж (Джордж Баннинг не давал советов, а только инструктировал) состоялся в тот же день, что и игра в прятки, когда Клайва сумел найти этот идиот Олден Осгуд. Ктому времени дедушка казался Клайву старше самого Бога, что реально соответствовало семидесяти двум годам. Ферма Баннингов находилась в городке Троя, штат Нью-Йорк, который в 1961 году еще только начинал познавать, что значит не быть сельской местностью. Инструктаж проходил в Западном саду.
***
Скачать книгу [0.42 МБ]
Пирамида