Я решила спустить этот гриб в туалет вместе с порошком, который Джонни вдыхает носом, но когда пришла пора действовать, не смогла сделать этого. Мне казалось, что Мамаша Делорм находится со мной в этой комнате и удерживает меня. Я даже боялась посмотреть в зеркало в гостиной, опасаясь, что увижу ее стоящей позади меня.
В конце концов я высыпала порошок Джонни в кухонную мойку, а пластмассовую коробочку положила в шкафчик над ней. Я встала на носки и запихнула ее как можно дальше –до самой стены, наверное. А потом забыла о ней.
Марта замолчала на мгновение, нервно барабаня пальцами по столу, и затем сказала:
– Пожалуй, нужно рассказать тебе подробнее о Питере Джефферисе. В романе моего Пита пишется о войне во Вьетнаме и о том, что он узнал об армии за время своей службы в ней. Книги Питера Джеффериса рассказывали о том, что он называл великой второй, особенно когда был пьян и веселился с друзьями. Первый роман, «Сияние небес», он написал, еще когда служил в армии, и он был опубликован в 1946 году.
Дарси внимательно посмотрела на подругу, молча, не произнося ни единого слова, а затем заметила:
– Вот как?
– Да.
Может быть, теперь ты понимаешь, к чему я клоню. Наверное, тебе будет проще понять, что я имею в виду, когда говорю о естественных отцах. «Сияние небес», «Блеск славы».
– Но если твой Пит прочитал книгу мистера Джеффериса, разве не может быть, что…
– Конечно, может. – Марта небрежно махнула рукой. – Но этого не случилось. Разумеется, я не собираюсь убеждать тебя. Ты или убедишься сама, когда я закончу свой рассказ, или не поверишь. Я хотела рассказать тебе немного подробнее об этом мужчине, о Джефферисе.
– Продолжай, я слушаю, – сказала Дарси.
– Я видела его очень часто с 1957 года, когда начала работать в «Ле пале», до 1968-го, когда он заболел – у него было что-то с сердцем и печенью. Он так много пил и так вел себя, что меня удивляет, как этого не случилось с ним раньше. В 1969 году он приезжал с полдюжины раз, и я помню, как плохо он выглядел, – он никогда не был толстым, но за это время так похудел, что походил на щепку. Впрочем, он продолжал пить, не обращая внимания на то, какое у него лицо, желтое или нет. Я слышала, как он кашлял и как его тошнило в туалете. Иногда он даже плакал отболи, и я думала: ну вот и все, теперь он увидит, что с собой делает, и бросит пить. Но он не бросил. В 1970 году он приезжал к намвсего два раза. С ним был мужчина, на плечо которого он опирался и который помогал ему. И все-таки он продолжал пить, хотя стоило взглянуть на него, и становилось ясно, что ему нужно кончать со спиртным.
В последний раз он приехал сюда в феврале 1971 года. Теперь его сопровождал другой мужчина; первый, думаю, уже ничем не мог ему помочь. Джеффериса привезли в коляске. Убирая его номер, я увидела, что в ванной на металлической трубке для занавески висели трусы, которые используют при недержании мочи. Джефферис был красивым мужчиной, но в далеком прошлом. Когда я видела его последние несколько раз, он походил на старика. Ты понимаешь, о чем я говорю?
Дарси кивнула. Такие люди иногда встречаются ползущими по улице – пряча коричневый мешок под мышкой или в кармане изношенного старого пальто.
– Джефферис всегда останавливался в номере 1163, в одном из угловых люксов с видом на Крайслер-билдинг, и я всегда убирала в его номере. Через некоторое время он так привык ко мне, что даже знал меня по имени. Это не имело никакого значения – у меня на груди табличка с именем, а он умел читать, вот и все. Не думаю, что он вообще замечал меня. До 1960 года он всегда оставлял два доллара на телевизоре, когда уезжал из отеля. Затем, до 1964 года, оставлял три доллара. Под конец сумма выросла до пяти долларов. Для тех дней это были большие деньги, но это вовсе не значило, что он оставлял чаевые именно мне: просто так было принято. Следовать принятому обычаю важно для таких людей. Он оставлял чаевые по той же причине, по какой открывал дверь даме или, без сомнения, прятал выпавшие молочные зубы под подушкой, когда был маленьким. Единственная разница заключалась в том, что я была феей, которая занимается уборкой, а не феей, которая обеспечивает зубами.
Он приезжал для переговоров со своими издателями, а иногда кинопродюсерами и телевизионными постановщиками, и тогда он собирал друзей. Кто-то из них тоже.
Занимался издательским делом, некоторые были литературными агентами или писателями вроде него. Он организовывал вечеринки, всегда основательные. Я.
Знала о, них главным образом из-за той мерзости, которую приходилось убирать на следующий день – дюжины пустых бутылок из-под виски (главным образом «Джек Дэниеле»), миллион сигаретных окурков, мокрые полотенца в умывальниках и ваннах, кругом остатки пищи, доставленной из ресторана. Однажды я обнаружила в унитазе целую тарелку огромных креветок. Повсюду отпечатки мокрых стаканов, пьяные гости спят на диванах и на полу, хочешь верь мне, хочешь – нет.
Так бывало чаще всего, но иногда вечеринки затягивались и, когда я приходила делать уборку в половине одиннадцатого утра, были еще в самом разгаре. Он впускал меня в номер, и я старалась навести порядок вокруг его гостей. На таких вечеринках не бывало женщин – исключительно мальчишники. И занимались они только одним – пили и говорили о воине. Как они попали на войну. Кого знали на войне. Где бывали на войне. Кто погиб на войне. Они видели на войне такое, о чем никак не могли рассказать своим женам, но им было без разницы, если чернокожая -горничная слышит, что они говорят. Иногда – не слишком часто – они играли в покер на высокие ставки. Они делали ставки и отказывались поднимать их, блефовали и тому подобное, не переставая говорить о войне. Пять или шесть мужчин с красными лицами, какие бывают у белых, когда они начинают пить по-настоящему, сидели вокруг стола со стеклянной столешницей в расстегнутых рубашках и с развязанными галстуками. А на столе навалено больше денег, чем женщина вроде меня зарабатывает за всю жизнь. А как они говорили о войне! Они говорили о ней так, как молодые женщины говорят о своих любовниках и приятелях.
Дарси показалось странным, почему администрация отеля не выселила Джеффериса, хотя он и знаменитый писатель. Обычно администрация очень строго относится к поведению постояльцев, и, насколько ей известно, с годами правила даже ужесточились.
– Нет-нет, – улыбнулась Марта. – Ты не совсем поняла. Ты думаешь, что этот мужчина и его друзья вели себя как рок-ансамбли, которые любят разносить вдребезги все, что есть в их номерах, и выбрасывать диваны из окон. Джефферис не был обычным солдатом вроде моего Пита. Он учился в Уэст-Пойнте, начал войну лейтенантом, а кончил майором. Он был благородным человеком, принадлежал к одной из старинных семей на Юге, у которых большой дом, полный старых картин со скачущими лошадьми и благородными всадниками. Он мог завязать галстук четырьмя разными способами и знал, как следует целовать руку даме, как наклониться над ней. Говорю тебе, он занимал положение в обществе.
При этих словах на лице Марты появилась язвительная улыбка, язвительная и одновременно горькая.
– Он и его друзья иногда слишком шумели, мне кажется, но они никогда не были вульгарными. Здесь есть разница, хотя ее трудно объяснить. И они никогда не переходили определенных границ. Если из соседнего номера на них жаловались – поскольку он останавливался в угловом люксе, жаловаться могли только из одной комнаты, – то портье звонил ему из своей конторки и просил его и его гостей вести себя потише. Они всегда повиновались, понимаешь?
– Да.
– И это еще не все. Престижный отель обслуживает людей вроде мистера Джеффериса. Администрация защищает его интересы. Они не мешают его гостям веселиться, пить виски, играть в карты, а иногда и баловаться наркотиками.
– Он был наркоманом?
– Нет, этого я не могу сказать. Под конец у него было много наркотиков, видит Бог, но на всех ампулах стояли аптечные знаки, так что они были ему прописаны. Я просто хочу сказать, что благородство – я говорю о том, что белые джентльмены с Юга считали благородством, понимаешь, – требует благородного поведения. Он приезжал в отель «Ле пале» много лет, и ты можешь подумать, для администрации было важно принимать его у себя потому, что он был знаменитым писателем, но ты так думаешь только оттого, что не работаешь здесь столько лет, сколько я. То, что он был знаменитым, действительно было для них важно, но только на первый взгляд. Гораздо важнее было то, что он останавливался у них в течение долгого времени, как и его отец, который был крупным землевладельцем в районе Портервилла, и тоже всегда останавливался в «Ле пале». Администрация считала необходимым поддерживать традиции. Я знаю, что те, кто управляет отелем сейчас, в основном говорят об этом. Может быть, они в самом деле верят в необходимость соблюдать традиции, когда им надо, но в прошлом они по-настоящему верили в них. Когда они узнавали, что мистер Джефферис прилетает в Нью-Йорк рейсом компании «Сазерн-флайер» из Бирмингема, они всегда освобождали комнату рядом с его люксом, если только отель не был переполнен. И никогда не брали с него плату за эту комнату. Им просто хотелось, чтобы он и его приятели не попадали в неловкое положение, когда портье вынужден звонить мистеру Джефферису и просить вести себя потише.
Дарси покачала головой.
– Это просто поразительно.
– Ты не веришь этому, милая?
– Отчего же, верю, но это все равно удивительно.
Горькая усмешка снова появилась на лице Марты Роузуолл.
– Ничего не пожалеешь для благородного сословия.., ради этого знамени со звездами и полосами генерала Роберта Э. Ли.., по крайней мере раньше. Черт побери, даже я признавала его благородство, знала, что он не относится к людям, которые кричат «йеху-у!» из окна или рассказывают своим друзьям расистские анекдоты.
Правда, он все равно ненавидел черных, не обманывайся на этот Счет.., но помнишь, что я говорила о проклятом племени? Дело в том, что, когда речь заходила о ненависти, Питер Джефферис выступал за равноправие. Когда убили Джона Кеннеди, Джефферис был в Нью-Йорке и тут же организовал праздничную вечеринку. Собрались все его друзья, и они веселились всю ночь и весь следующий день. Я с трудом заставляла себя слушать то, что они говорили. Они радовались, что теперь все пойдет на лад, если найдется человек, который прикончит еще и этого его «проклятого братца», как они его называли. Они считали, что этот не успокоится до тех пор, пока каждый приличный белый юношане станет предаваться разврату под музыку «Битлз» по стерео, а цветные не перестанут носиться как безумные по улицам с телевизорами под мышкой. Так они называли большей частью чернокожих, «цветные» – я ненавидела это мерзкое высокомерное слово.
Дело зашло так далеко, что я с трудом удерживалась, чтобы не закричать на них. Я уговаривала себя сохранять спокойствие, сделать свое дело и уйти от них как можно быстрее. Я твердила себе, что этот мужчина – естественный отец Пита, если уж я забываю все остальное. Я говорила себе, что Питу всего три года, что мне нужна работа и меня выбросят на улицу, если я не сумею сдержаться.
Затем один из них сказал:
– А после того как мы прикончим Бобби, давайте ухлопаем его сладкожопого молоденького братца.
А другой добавил:
– После этого прикончим всех детей мужского пола, и вот тогда организуем настоящий праздник!
– Верно! – воскликнул мистер Джефферис. – А когда водрузим последнюю голову на стену последнего замка, мы устроим такой праздник, что я сниму для него «Мэдисон-сквер-гарден»!
– Мне пришлось уйти. У меня болела голова, и все тело сводили судороги из-за того, что я так старалась молчать. Я оставила номер убранным только наполовину, чего никогда не бывало ни до, ни после. Но иногда принадлежность к черным имеет свои преимущества: он не обратил на меня внимания, когда я была в номере, и, можно не сомневаться, не заметил, что я ушла. Ни один из них не обратил на это внимания.
И на губах Марты снова появилась эта горькая усмешка.
– Не понимаю, как можно называть такого мужчину благородным, даже в шутку, – заметила Дарси, – или называть его естественным отцом своего еще не рожденного ребенка, какие бы обстоятельства ни вынуждали. Мне он кажется чудовищем.
– Нет! – резко бросила Марта. – Он не был чудовищем. Он был человеком. Кое в чем – пусть во многом – плохим человеком, но человек есть то, что он есть. И у него было что-то, что можно назвать благородством без усмешки на лице, хотя проявилось это полностью только в книгах, которые он написал.
– Ага! – Дарси презрительно посмотрела на Марту из-под сдвинутых бровей. – Значит, ты прочитала одну из его книг?
– Дорогая, я прочитала все. К тому моменту, когда я в конце 1959 года пошла к Мамаше Делорм с этим белым порошком, он написал их только три, но уже тогда я прочитала двеиз них. Со временем я догнала его и прочитала все его книги, потому что он писал еще медленнее, чем я читала, а это, – усмехнулась она, – очень медленно!
Дарси с сомнением посмотрела на книжный шкаф Марты. Там стояли книги Алисы Уолкер и Риты Мэй Браун, «Линден-Хиллз» Глории Нэйлор и книга Измаэля Рида, но три полки занимали главным образом романы в бумажных обложках и детективы Агаты Кристи.
– Как-то непохоже, чтобы романы о войне вызвали твой интерес к славе, если ты понимаешь, что я хочу сказать.
– Разумеется, понимаю, – ответила Марта. Она встала и принесла еще две банки пива. – Лекажу тебе забавную вещь, Ди: если бы он был хорошим человеком, я, наверное, непрочитала бы ни одного из его романов, больше того: если бы он был хорошим человеком, не думаю, чтобы эти романы получились такими блестящими.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Я и сама точно не понимаю. Ты просто слушай, ладно?
– Ладно.
– Видишь ли, я поняла, что он за человек, еще задолго до убийства Кеннеди. Я знала это уже летом 1958 года. К тому времени я убедилась, какого низкого он мнения о человечестве вообще – не о своих друзьях, ради них пошел бы на смерть, но, обо всех остальных. Все люди стремились заработать – заработать баксы, все стремятся заработать баксы, говорил он. Ему и его друзьям казалось, что стремление заработать деньги – это очень плохо, если только вы не играете в покер и на столе не лежит целая куча баксов. Мне-то казалось, что все они, включая его самого, прямо-таки ласкали эти баксы.
Под его внешней благовоспитанностью южного джентльмена скрывалось немало отвратительного. Он считал, что люди, которые пытаются поступать справедливо или улучшить существующий мир, – это самое смешное, что только можно придумать. Он ненавидел черных и евреев, считал, что нам нужно сбросить на Россию водородные бомбы и стереть ее с лица земли еще до того, как она сделает это с нами. Почему бы и нет? – говорил он. Он относил всех их к той части человечества, которую называл «не достигшей человеческого уровня». Для него это были евреи, чернокожие, итальянцы, индейцы и все, чьи семьи не проводят лето на берегу океана.
Я слушала, как он разглагольствует, несет всю эту безграмотную глупость и высокомерную чушь, и, естественно, меня заинтересовало, почему он стал знаменитым писателем.., как он мог стать знаменитым писателем. Мне захотелось узнать, что увидели в нем критики. Но еще больше я заинтересовалась тем, что увидели в нем простые люди вроде меня – люди, которые и делают книги бестселлерами, как только они появляются на прилавках. Наконец я решила выяснить все сама. Я пошла в общественную библиотеку ивзяла там его первую книгу – «Сияние небес».
Я ожидала, что она окажется чем-то похожим на сказку о новом платье короля, но ошиблась. Книга была о пяти людях и о том, что случилось с ними на войне и что в то же самое время происходило с их женами и подругами дома. Когда я поняла по обложке, что речь в книге пойдет о войне, я закатила глаза, считая, что это будет похоже на скучныеистории, которые они рассказывают друг другу.
– Но это оказалось не так?
– Я прочитала первые десять или двадцать страниц и подумала: здесь нет ничего особенного. Это не так уж плохо, как я ожидала, но тут ничего не происходит. Потом я прочитала еще тридцать страниц и.., вроде как забыла обо всем. Когда я в следующий раз оторвалась от книги, было уже за полночь и я прочитала двести страниц. Я сказала себе: иди спать, Марта. Иди спать немедленно, потому что до половины шестого осталось совсем мало времени. И все-таки я прочитала еще тридцать страниц, хотя мои глаза устали. Только без четверти час я встала и пошла чистить зубы.
Марта замолчала, глядя на потемневшее окно и все бесконечные мили ночи за ним. Ее глаза затуманились воспоминанием, а губы сжались в хмурой гримасе. Она покачала головой.
– Я не могла представить себе, как человек, настолько скучный, когда ты слушаешь его, смог написать такое, что не хочется закрыть книгу и ты со страхом ждешь ее конца. Как мог неприятный человек с холодным сердцем, каким был он, создать героев настолько живых, что тебе хочется плакать, когда они умирают. Когда Ной попал под такси и погиб в самом конце «Сияния небес», всего лишь через месяц после того, как вернулся с войны, я и в самом деле оплакала. Я не представляла себе, каким образом циничный и грубый человек вроде Джеффериса мог заставить читателей так переживать о том, что даже не происходит в действительности, – о том, что он просто-напросто придумал. А кроме того, в этой книге было что-то еще.., что-то вроде солнечного света. Она наполнена болью и страданиями, но в то же время в ней много чистоты и свежести.., и любви.
Дарси вздрогнула, когда Марта засмеялась.
– В отеле был парень по имени Билли Бек, хороший молодой человек. Он заканчивал Фордхэмский университет, изучал английскую литературу. Он учился в свободное время, когда не стоял у дверей швейцаром. Мы с ним иногда разговаривали…
– Он был чернокожим?
– Господи, нет, конечно! – Марта снова засмеялась. – В «Ле пале» не было чернокожего швейцара до 1965 года. Чернокожие носильщики, рассыльные и рабочие в гараже, но не швейцары. Это считалось недостойно. Благородным людям вроде мистера Джеффериса такое не понравилось бы.
Короче говоря, я спросила Билли, почему книги писателя могут быть такими увлекательными, когда сам он грубиян и циник. Билл задал мне вопрос, слышала ли я про толстого диск-жокея с тонким голосом, и я сказала, что не понимаю, о чем он говорит. Тогда он ответил, что объяснить то, о чем я спрашиваю, он не может, но рассказал, что говорил его профессор о Томасе Вулфе. Этот профессор считал, что некоторые писатели – включая Томаса Вулфа – ничем не отличаются от других людей до тех пор, пока не сядут за стол и не возьмут в руку перо. Он считал, что для таких людей перо – все равно что телефонная будка для Кларка Кента – ну помнишь, того, кто превращался в телефонной будке из репортера в супермена. Он сказал, что Томас Вулф – это вроде… – она заколебалась, потом улыбнулась, – что он вроде божественных ветряных колокольчиков. Он сказал, что сами по себе ветряные колокольчики ничего особенного не представляют, но когда сквозь них дует ветер, они издают прелестные звуки.
Мне кажется, что Питер Джефферис был чем-то вроде этого. Он был благородным человеком, получил превосходное воспитание и образование, но все это не его заслуга. Это скорее Божий дар, который он и тратит. И сейчас я скажу тебе что-то, чему ты можешь не поверить: после того как я прочитала две его книги, мне стало жалко его.
– Жалко?
– Да. Потому что книги эти такие прекрасные, а человек, написавший их, безобразен как смертный грех. Он действительно был похож на моего Джонни, но в определенном отношении Джонни был счастливее, потому что он в отличие от мистера Джеффериса никогда не стремился к лучшей жизни. Книги мистера Джеффериса были его мечтами, в них он позволял себе верить в мир, над которым смеялся и издевался.
Марта спросила Дарси, хочет ли она еще пива. Та ответила, что пока воздержится.
– Ну что ж, если передумаешь, дай знать. Ты вполне можешь передумать, потому что начиная с этого момента все становится запутанным.
Еще одно было характерно для этого мужчины, – продолжала Марта. – У него не было особых сексуальных потребностей. По крайней мере он выглядел не таким, каким обычно бывает мужчина…
– Ты хочешь сказать, что он…
– Нет, он не был гомосексуалистом, или голубым, как их теперь принято там называть. У него не было влечения к мужчинам, но он не испытывал особой тяги и к женщинам. За все эти годы, пока я убирала его номер, всего два или три раза я находила в пепельницах в спальне сигареты с помадой и чувствовала запах духов на подушках. Один раз я нашла карандаш для бровей в ванной – он закатился в угол под дверь. Думаю, это были проститутки по вызову (подушки пахли не теми духами, которыми обычно пользуются приличные женщины).
Но два или три раза за все эти годы не так уж много, правда?
– Да, уж это точно, – согласилась Дарси, вспоминая бесчисленные женские трусики, которые ей приходилось вытаскивать из-под кроватей, презервативы, плавающие в унитазах, в которых поленились спустить воду, накладные ресницы на подушках и под ними.
Марта сидела несколько мгновений молча, углубившись в свои мысли, потом подняла голову.
– А знаешь что? – сказала она. – Этот мужчина испытывал влечение к самому себе! Тебе это может показаться невероятным, но так оно и есть. В нем уж точно не было недостатка сока – я знаю это по всем тем простыням, что меняла.
Дарси кивнула.
– А в ванной всегда стояла баночка холодного крема или что-нибудь на столике возле его кровати. Думаю, он пользовался этим, когда занимался мастурбацией, – чтобы не поранить кожу.
Женщины посмотрели друг на друга и вдруг истерически расхохотались.
– А ты уверена, что все было не наоборот, дорогая? – наконец спросила Дарси.
– Я ведь сказала – холодный крем, а не вазелин, – ответила Марта. Плотина снова прорвалась: женщины смеялись минут пять, пока у них не выступили слезы на глазах.
Но вообще-то тут не было ничего смешного, и Дарси знала это. И когда Марта продолжила свой рассказ, она просто слушала, с трудом веря своим ушам.
– Прошла примерно неделя с того дня, как я побывала у Мамаши Делорм, а может быть, и две, – продолжала Марта. – Не помню. Давно, это было. Я уже была уверена в своей беременности – меня не тошнило или что-то там еще, но я ее чувствовала. Не по тем местам, что ты думаешь. Кажется, что твои десны, твои ногти на ногах, твоя переносица сами догадываются,.
Что происходит, еще до того, как узнают все остальные части тела. Или вдруг тебе захочется в три часа дня китайского рагу с грибами и острым соусом, и ты спрашиваешь себя: «Эй, что со мной?» Но ты знаешь, что это такое. Я не сказала ни слова Джонни, разумеется, – я понимала, что он в конце концов узнает, но говорить ему боялась.
– В этом никто тебя не обвинит, – согласилась Дарси.
– Однажды поздно утром я была в спальне люкса Джеффериса и, прибираясь там, думала о Джонни и о том, как сказать ему о ребенке. Джефферис куда-то ушел – скорее всегона встречу с одним из своих издателей. Кровать в его номере была двуспальной и смята на обеих сторонах, но это ничего не значило – он плохо спал и все время ворочался. Иногда я приходила убирать номер и видела, что даже наматрасник выдернут.
Так вот, я сняла покрывало и два одеяла. У Джеффериса была жидкая кровь, и он всегда накрывался всем, чем только мог. Потом начала снимать верхнюю простыню со стороны ног и сразу увидела. Это была его сперма, уже почти высохшая.
Я стояла и смотрела на нее.., ну, не знаю сколько минут. Мне казалось, будто меня загипнотизировали. Я представила себе его лежащим в одиночку на кровати после того, как ушли все его друзья, лежащим на кровати и чувствующим только запах табачного дыма, который они оставили после себя, и собственного пота. Я представила себе, как онлежит на кровати и вдруг начинает заниматься любовью сам с собой, призвав на помощь маму – большой палец и четырех ее дочерей. Я видела все это так же ясно, как вижу сейчас тебя, Дарси. Единственное, что я не могла представить себе, – это картины, которые он видел в своем воображении.., а принимая во внимание то, как он разговаривал никаким он был, когда не писал свои книги, я рада, что не видела их.
Дарси смотрела на нее неподвижно, словно окаменев, не произнося ни единого слова.
– В следующий момент я почувствовала, как.., как меня охватило желание. – Она замолчала, затем медленно и задумчиво покачала головой. – Меня охватило желание, словно мне захотелось в три часа дня китайского рагу с грибами и острыми приправами, или мороженого с солеными огурцами в два часа ночи, или.., а что хотелось тебе, Дарси?
– Кожицы от бекона, – ответила Дарси такими онемевшими губами, что едва их чувствовала. – Муж пошел и не мог найти ее в магазине, зато принес пакет сала с кожей, и я прямо проглотила все, что он принес.
Марта кивнула и заговорила снова. Через тридцать секунд Дарси вскочила и бросилась в туалет. Там она попыталась сопротивляться тошноте, но из нее выплеснулось все пиво, которое она выпила.
«Старайся найти в этом светлую сторону, – уговаривала она себя, слабой рукой нащупывая рычаг, чтобы спустить воду. – Не придется беспокоиться о похмелье». И затемтут же на смену пришла другая мысль: «Как я смогу посмотреть ей в глаза? Как сумею справиться с собой?» Оказалось, что никакой в этом нет проблемы. Когда она обернулась, Марта стояла в дверях туалета и с беспокойством смотрела на нее.
– С тобой все в порядке?
– Да. – Дарси попыталась улыбнуться, и, к ее облегчению, улыбка оказалась естественной. – Я.., я просто…
– Я знаю, – сказала Марта. – Поверь мне, я знаю. Хочешь, чтобы я закончила, или ты уже достаточно наслушалась?
– Заканчивай, – решительно произнесла Дарси и взяла подругу за руку. – Но только в гостиной. Я не хочу даже смотреть на холодильник, не говоря уже о том, чтобы открывать его.
– Хорошо.
Через минуту они расположились на противоположных концах потертого, но удобного дивана.
Скачать книгу [0.42 МБ]
Пирамида