24
— И ты перетащил, — прошептала Лизи, — Ты перетащил. А я привела тебя домой. Будь я проклята, если знаю, как всё это должно сработать сейчас, когда ты мёртв и ушёл навсегда, а не просто стал тупаком в спальне для гостей, но вот в чём всё дело, не так ли? В этом-то всё дело.
И она представляла себе, как всё это могло сработать. Идея находилась в глубинах сознания, неопределённая, сокрытая пурпурным занавесом, но она там была.
Тем временем экседрин подействовал. Не так чтобы очень, но придал ей сил, и она, возможно, смогла бы спуститься в амбар, не потеряв по пути сознания и не сломав шею. А если ей удалось бы спуститься по лестнице, значит, она сумела бы добраться до дома, где хранились действительно сильные лекарства, если, конечно, они ещё могли оказать положенное действие. И лучше бы оказали, потому что ей предстояло многое сделать и побывать во многих местах. В том числе и в очень дальних местах.
— Путешествие в тысячу миль начинается с первого шага, Лизи-сан, — сказала она себе, поднимаясь с книгозмеи.
Опять шаг за шагом, медленно, на широко расставленных ногах, и вот она, лестница. Лизи потребовалось почти три минуты, чтобы спуститься по ней, крепко держась за перила Дважды она останавливалась, потому что чувствовала дурноту, но спустилась, не потеряв сознания, потом посидела на meingottской кровати, чтобы отдышаться, и отправилась в долгое путешествие к двери чёрного хода своего дома.
Глава 11. ЛИЗИ И ПРУД. (Ш-ш-ш-ш — теперь нужно вести себя тихо)
1
Больше всего Лизи боялась, что утренняя жара сокрушит её и она потеряет сознание между амбаром и домом, но с этим всё обошлось. Солнце оказало ей услугу, скрывшись за облаком, откуда-то вдруг налетел холодный ветерок, который обдул её перегретую кожу и распухшее пламенеющее лицо. К тому времени, когда она добралась до заднего крыльца, глубокая рана в груди вновь пульсировала болью, но чёрные пологи больше не появлялись. Ей пришлось поволноваться, когда она не смогла сразу найти ключ от двери, но в конце концов негнущиеся пальцы нащупали брелок (маленького серебряного эльфа) под бумажными салфетками, которые она всегда носила в правом переднем кармане джинсов, так что и с этим всё обошлось. А в доме её ждала прохлада. Прохлада, тишина и благословенное одиночество. И как Лизи хотелось, чтобы всё так и оставалось, покаона будет приводить себя в порядок! Ни телефонных звонков, ни гостей, ни шестифутовых помощников шерифа, стучащих в заднюю дверь, чтобы проверить, как у неё дела. А также, пожалуйста, Господи (огромная просьба), никакого повторного визита Чёрного принца инкунков.
Лизи пересекла кухню и достала из-под раковины белый пластиковый таз. Нагибаться было больно, дико больно, и вновь она почувствовала, как тёплая кровь течёт по кожеи пропитывает блузку.
Ему нравилось это делать… ты знаешь, не так ли?
Разумеется, она знала.
И он вернётся. Что бы ты ни пообещала, что бы ты ни передала, он вернётся. Ты это тоже знаешь? Да, она знала и это.
Потому что для Джима Дули его договорённость с Вудбоди и рукописи Скотта не более чем динг-донг ради фрезий. Есть причина, по которой он полез за твоей грудью, а не ограничился мочкой или пальцем.
— Конечно, — сообщила она своей пустой кухне… поначалу тёмной, которая тут же стала светлой, едва солнце вышло из-за облака. — Джим Дули полагает сие великим сексом. И в следующий раз это будет моя киска, если копы не остановят его.
Ты остановишь его, Лизи. Ты.
— Давай без глупостей, дорогая, — сказала она пустой кухне голосом За-Зы Габор. Вновь используя только правую руку, она открыла шкафчик над тостером, достала коробочку с пакетиками чая «Липтон» и положила в белый таз. Добавила окровавленный вязаный квадрат из кедровой шкатулки доброго мамика, хотя не имела абсолютно никакого понятия, почему она до сих пор носит его с собой. Потом потащилась к лестнице.
А что в этом глупого? Ты остановила Блонди, не так ли? Да, почести достались не тебе, но остановила-то его ты.
— Тогда было по-другому. — Она стояла, глядя на уходящую вверх лестницу, держа под правой рукой белый тазик, прижимая к бедру, чтобы коробочка с пакетиками чая и вязаный квадрат не вывалились. Лестница уходила вверх миль на восемь. Лизи подумала, что последние ступени, по всей вероятности, прячутся в облаках.
Если тогда всё было иначе, почему ты идёшь наверх?
— Потому что там лежит викодин! — крикнула Лизи пустому дому. — Чёртовы таблетки, которые снимают боль!
Голос произнёс ещё два слова и умолк.
— СОВИСА, любимая — это правильно, — согласилась Лизи. — В это надо верить, — и начала долгий медленный подъём по ступеням.
2
На полпути пологи вернулись, ещё более тёмные, чем прежде, и Лизи уже не сомневалась, что сейчас потеряет сознание. Твердила себе, что падать нужно вперёд, на лестницу, а не назад, в пустоту, когда перед глазами вновь прояснилось. Она села, поставив таз на колени, и оставалась в таком положении, с опущенной головой, пока не досчитала до ста, после каждого числа произнося «Миссисипи». Потом встала и закончила подъём. Второй этаж продувался ветерком, и там было ещё прохладнее, чем на кухне, но к тому времени, когда Лизи добралась до верхней лестничной площадки, она обливалась потом. Пот натекал и в резаную рану, которая по диагонали располосовала грудь, так что к боли в глубине прибавилось сводящее с ума поверхностное жжение от соли. И ей снова хотелось пить. Воды жаждало не только горло, но и желудок. Это по крайней мере она могла поправить, и довольно скоро.
Лизи заглянула в спальню для гостей, когда медленным шагом проходила мимо неё. Спальню отремонтировали после 1996 года (если на то пошло, дважды), но она без труда увидела чёрное кресло-качалку с гербом университета Мэна на спинке, слепой экран телевизора и морозную плёнку на окнах, которая меняла цвет, отслеживая пляску света нанебе…
Забудь, маленькая Лизи, это всё в прошлом.
— Это всё в прошлом, да только точка не поставлена! — раздражённо крикнула она. — В этом вся долбаная проблема!
На это ответа она не услышала, но зато наконец-то добралась до своей спальни и смежной с ней ванной, которую Скотт (деликатность не относилась к его достоинствам) называл «Большая жопатория». Она поставила таз, вытряхнула из стакана две зубные щётки (теперь, увы, обе принадлежали ей) и до краёв наполнила его холодной водой. Жадновыпила, потом улучила мгновение, чтобы посмотреть на себя. В смысле, на своё лицо.
Увиденное не порадовало. Глаза напоминали синие искорки в глубине тёмных пещер. Кожа под ними стала тёмно-коричневой. Нос сместился влево. Лизи не думала, что он сломан, но как знать? По крайней мере дышать через него она могла. Под носом запеклась кровь, «обтекая» рот, что справа, что слева, точно гротескные усы Фу Манчи[96].«Посмотри, мама, я — байкер», — попыталась сказать она, но не вышло. Да и шутка, если уж на то пошло, была говняная.
Губы у неё так раздулись, что вывернулись наизнанку, и на распухшем лице выглядели так, словно она их обиженно надула и теперь ждала, что её пожалеют и поцелуют.
«И я думаю о том, чтобы в таком виде поехать в «Гринлаун», обиталище знаменитого Хью Олбернесса? Действительно думаю? Очень забавно. Им хватит одного взгляда, чтобы вызвать «скорую помощь» и отправить меня в настоящую больницу, причём в такую, где есть отделение интенсивной терапии».
Ты думаешь совсем не об этом. Ты думаешь…
Но эту мысль она отсекла, вспомнив слова Скотта: «Девяносто восемь процентов того, что происходит в головах людей, совершенно их не касается». Может, они соответствовали действительности, может — нет, но на данный момент она полагала, что заглядывать вперёд ей незачем и лучшее для неё — метод, использованный на лестнице: наклонить голову и сосредоточиться исключительно на следующем шаге.
Лизи снова пережила несколько ужасных мгновений, когда никак не могла найти викодин. Уже почти сдалась, решив, что одна из трёх уборщиц, которые побывали в её доме весной, позаимствовала пузырёк, но тут обнаружила его за мультивитаминами Скотта. И, чудо из чудес, срок использования истекал именно в этом месяце.
— Негоже добру пропадать, — сказала Лизи и одну за другой отправила в рот три таблетки, запив каждую глотком воды. Потом наполнила таз тёплой водой и бросила в неёнесколько пакетиков чая. Понаблюдала, как та становится янтарной, пожала плечами и отправила вслед остальные пакетики. Они легли на дно таза, под всё более темнеющую воду, и Лизи вспомнила о молодом человеке, который сказал: «Немного пощиплет, но помогает действительно очень хорошо». Случилось это в другой жизни. Теперь ей предстояло убедиться в этом самой.
С вешалки у раковины она сняла чистое полотенце, опустила в таз, легонько отжала. Что ты делаешь, Лизи? — но ответ был очевиден, не так ли? Она по-прежнему шла по следу, оставленному её мужем. Следу, который уводил в прошлое.
Блузку она скинула на пол, а потом, заранее морщась от боли, приложила смоченное в чае полотенце к груди. Заболело, всё так, но в сравнении с той болью, которую вызвалсобственный пот, эта, можно сказать, доставила удовольствие, какое, скажем, доставляет терпкий эликсир для полоскания рта.
Это сработает. Действительно сработает, Лизи.
Однажды она в это поверила (в какой-то степени), но тогда ей было только двадцать два года и хотелось верить во многое. А сейчас она верила в Скотта. И Мальчишечью луну? Да, она полагала, что верила и в это. В мир, который ждал аккурат за следующей дверью и за пурпурным занавесом в её разуме. Вопрос состоял лишь в том, сможет ли попасть туда жена знаменитого писателя после того, как он умер, и она оказалась предоставлена самой себе.
Лиза выжала из полотенца кровь и чай, вновь смочила в тазу и приложила к ране. На этот раз щипало ещё меньше. «Но это не лечение, — думала она. — Лишь ещё один путевой столб на дороге в прошлое». А вслух произнесла:
— Ещё один бул.
Прижимая полотенце к груди и держа окровавленный вязаный квадрат («усладу» доброго мамика) в другой руке, подставленной под грудь, Лизи медленным шагом вернулась в спальню и села на кровать, глядя на лопату с серебряным штыком и надписью на нём: «НАЧАЛО, БИБЛИОТЕКА ШИПМАНА». Да, она действительно видела небольшую вмятину. В том месте серебряный штык сначала вошёл в контакт с револьвером Блонди, а потом с его физиономией. Лопата оставалась при ней, и, хотя жёлтый афган, которым Скотт укрывался теми холодными ночами 1996 года, давно уже перестал существовать, у неё сохранился его «кусочек», эта «услада».
Бул. Конец.
— Как бы мне хотелось, чтобы это был конец. — И Лизи легла, по-прежнему прижимая смоченное в чае полотенце к груди. Боль уходила, но только потому, что начинал действовать викодин Аманды, эффективность которого превосходила и лечение чаем Пола, и просроченные таблетки Скотта. Однако когда препарат перестанет действовать, больобязательно вернётся. Как и причинивший её Джим Дули. Вопрос заключался в другом: что она собиралась делать в промежутке? Могла ли она что-нибудь сделать?
Чего тебе абсолютно нельзя делать, так это засыпать.
Да, засыпать, пожалуй, не стоило.
Профессор должен связаться со мной сегодня до восьми вечера, потому что в следующий раз боль будет куда сильнее, — сказал ей Дули, и выхода у неё не было. Дули велелей лечиться самой и никому не говорить о том, что побывал у неё. Пока она так и делала, но не потому, что боялась смерти. В определённом смысле осознание того, что он всё равно намерен её убить, придавало ей силы. Она уже точно знала, что языка здравого смысла он не понимает. Но если бы она позвонила в управление шерифа… ну…
— Ты не можешь охотиться на була, когда в доме полным-полно клаттербагных помощников шерифа, — сказала она. — Опять же…
Опять же, я думаю, Скотт ещё продолжает говорить. Или пытается.
— Милая, — сказала она пустой спальне. — Хотелось бы только знать, о чём идёт речь.
3
Она посмотрела на электронные часы, которые стояли на прикроватном столике, и удивилась, увидев, что ещё только без двадцати одиннадцать. День, казалось, длился ужетысячу лет, но она подозревала, что причина проста: слишком долго она переживала прошлое. Воспоминания искажали перспективу, а наиболее яркие могли полностью останавливать время.
Но хватит о прошлом, что происходит в настоящем, здесь и сейчас?
«Что ж, — подумала Лизи, — давайте поглядим. Бывший король инкунков сейчас наверняка находится в королевстве Питтсбург и, несомненно, страдает от ужаса, который мой умерший муж называл синдромом липкой мошонки. Помощник шерифа Олстон — в Кэш-Корнере на месте пожара, разбирается с возможным поджогом. Джим Дули? Может, затаился в лесу неподалёку, обстругивает палочку, мой консервный нож сунул в карман, а сам ждёт, когда же пройдёт день. Его «ПТ Круизер» спрятан в одном из десятков брошенных сараев или амбаров на Вью или в Дип-Кат, за административной границей города Харлоу. Дарла, вероятно, на пути в аэропорт Портленда, чтобы встретить там Канти. Добрый мамик сказала бы, что Дарла отчалила под звуки фанфар. Аманда? Ох, Аманда ушла, любимая. И Скотт знал, что уйдёт, рано или поздно. Разве он не сделал всё, что только возможно, вплоть до того, что зарезервировал для неё палату? А для этого нужно знать». Вслух она спросила:
— Я должна отправиться в Мальчишечью луну? Это следующая станция була? Скотт, негодник, как я попаду туда теперь, после того, как ты умер?
Ты опять забегаешь вперёд, не так ли?
Конечно, чего волноваться о своей неспособности добраться до места, которое она ещё не позволила себе полностью вспомнить?
Ты должна сделать гораздо больше, не просто приподнять нижний край занавеса и заглянуть под него.
— Я должна его сорвать. — В голосе Лизи слышался страх. — Не так ли?
Нет ответа. И тишину Лизи восприняла как «да». Перекатилась на бок и подняла серебряную лопату. Надпись блеснула в лучах утреннего солнца. Она обернула часть черенка окровавленным жёлтым вязаным квадратом, взялась за это место.
— Хорошо. Я его сорву, — пообещала она. — Он спросил меня, хочу ли я пойти туда, и я ответила «да». Я сказала: «Джеронимо».
Лизи помолчала, задумавшись.
— Нет. Не так. Я сказала, как говорил он. Я сказала: «Дже-ромино». И что произошло? Что произошло потом?
Она закрыла глаза, сначала увидела только яркий пурпур и чуть не вскрикнула от раздражения. Вместо этого подумала: СОВИСА, любимая: энергично поработать, когда это представляется уместным, — и ещё крепче сжала черенок лопаты. Увидела, как махнула ею. Увидела, как штык сверкнул в лучах окутанного дымкой августовского солнца. И пурпур не устоял перед лопатой, раскрылся в обе стороны, словно человеческая кожа после удара ножом, но в зазоре Лизи увидела не кровь, а свет: потрясающий оранжевый свет, который наполнил её сердце и разум невероятной смесью радости, ужаса и печали. Не приходилось удивляться тому, что она столько лет подавляла это воспоминание. Слишком оно было сильным. Чересчур сильным. Свет, казалось, придавал шелковистости вечернему воздуху, и крик птицы ударил в ухо, как стеклянный шарик. Дуновение ветерка наполнило её ноздри экзотическими ароматами: красного жасмина, бугенвиллии, пыльной розы и, Господи, распускающегося по ночам эхино-цереуса. Но, разумеется, самым пронзительным было воспоминание о его коже, соприкасающейся с её, биении его сердца рядом с её, ибо они лежали голые в кровати отеля «Оленьи рога», а теперь, тоже голые, стояли на коленях среди люпинов у вершины холма, голые под густеющими тенями деревьев «нежное сердце». Высоко над горизонтом уже поднялся огромный оранжевый диск луны, раздувшейся и горящей холодом, тогда как солнце заходило на противоположном горизонте, кипя алым огнём. Лизи подумала, что такое смешение неистовых цветов убьёт её своей красотой.
Лёжа на вдовьей кровати, сжимая лопату в руках, куда более старая Лизи вскрикнула от радости (потому что вспомнила) и от горя (потому что столь многое ушло навсегда).Её сердце «склеилось», пусть и разбилось вновь. Жилы выступили на шее. Распухшие губы растянулись и опять начали кровоточить, обнажив зубы и брызнув свежей кровью на дёсны. Слёзы потекли из уголков глаз по щекам, к ушам, на которых и повисли, как причудливые украшения. А в голове осталась только одна ясная мысль: Ох, Скотт,мы не созданы для такой красоты, мы не созданы для такой красоты, нам следовало тогда умереть, ох, дорогой мой, следовало умереть там, обнажёнными и в объятиях друг друга, как влюблённым в каком-нибудь романе.
— Но мы не умерли, — пробормотала Лизи. — Он обнял меня и сказал, что мы не можем задерживаться надолго, уже темнеет, а с наступлением темноты там небезопасно, даже от большинства деревьев «нежное сердце» нужно ждать беды. Но сначала он хотел…
4
— Прежде чем мы вернёмся, я хочу тебе кое-что показать, — говорит он, поднимая Лизи на ноги.
— Ох, Скотт, — слышит она свой голос, очень далёкий и слабый. — Ох, Скотт. — И это, похоже, всё, что она может вымолвить в тот момент. В определённом смысле ощущения те же, что она испытывала при приближении первого оргазма, только тут из неё всё выходит, выходит, выходит и ничего не входит.
Он куда-то её ведёт. Она ощущает высокую траву, которая что-то шепчет её бёдрам. Потом трава исчезает, и Лизи видит, что они — на вытоптанной тропе, проложенной сквозь люпины. Она ведёт к деревьям «нежное сердце», так их называет Скотт, и Лизи задаётся вопросом, а есть ли здесь люди. Если есть, как они могут такое выдерживать? — гадает она. Хочет снова взглянуть на поднимающуюся чудовищно красивую луну, но не решается.
Лизи думает, что говорить она сможет только шёпотом, даже если бы Скотт потребовал от неё повысить голос. Ей пришлось приложить немало усилий, чтобы произнести: «Ох, Скотт!»
Он уже стоит под одним из деревьев «нежное сердце». Оно напоминает пальму, только ствол косматый, зелёный, и космы эти скорее похожи на шерсть, чем на мох. «Господи, я иадеюсь, тут ничего не изменилось, — говорит он. — В прошлый раз, когда я здесь побывал, в ночь, когда ты так разозлилась, а я прошиб рукой стекло этой чёртовой теплицы, всё было нормально… ага, это здесь!» С тропы он тянет её вправо. И под одним из двух отдельно стоящих деревьев, которые словно охраняют то место, где тропа уходитв лес, Лизи видит простой крест, сбитый из двух досок. Из таких обычно сбивают ящики. Надгробного холмика нет, более того, земля в этом месте чуть провалилась, но крест однозначно говорит, что перед ней могила. На горизонтальной доске — аккуратно написанное слово «ПОЛ».
— Первый раз я написал его карандашом. — Голос Скотта звучит ясно и отчётливо, но доносится вроде бы издалека. — Потом попробовал написать шариковой ручкой, но ничего не вышло, поверхность дерева слишком уж грубая. С маркером получилось лучше, но надпись выцвела. Наконец я взял чёрную краску из старого набора Пола для рисования.
Она смотрит на крест в этом странном смешанном свете умирающего дня и набирающей силу ночи, думая (насколько она способна думать): Всё правда. Всё, что случилось, когда мы выходили из-под конфетного дерева, действительно случилось. И то же самое происходит теперь, только на протяжении более длительного времени.
— Лизи! — Его голос переполнен радостью, и почему нет? После смерти Пола он ни с кем не мог разделить это место. Несколько раз приходил сюда, но один. Чтобы скорбетьв одиночестве. — Здесь есть кое-что ещё. Позволь тебе показать!
Где-то звенит колокольчик, очень слабо… звон этот кажется знакомым.
— Скотт?
— Что? — Он опускается на колени. — Что, любимая?
— Ты слышал?… - Но звон смолкает. Конечно же, это её воображение. — Ничего. Что ты собираешься мне показать? — и думает: Ты и так показал мне предостаточно.
Он водит руками в траве, которая растёт у основания креста, но не находит того, что искал, и дурацкая, счастливая улыбка сползает с лица. «Может, кто-то его за… — начинает он, замолкает. Лицо напрягается, расслабляется, с губ срывается истерический смешок. — Да вот же он! Я уж испугался, что укололся иглой… после стольких-то лет, только этого и не хватало… но колпачок на месте! Смотри, Лизи!»
Ничто, казалось, не могло отвлечь её от окружающей красоты (красно-оранжевого неба на востоке и западе и зелёно-синего над головой, экзотических ароматов, далёкого звона таинственного колокольчика), но маленькая вещица, которую Скотт протягивает ей в умирающем дневном свете, отвлекает. Это шприц, который дал ему отец, содержимое которого Скотт должен был ввести Полу, когда мальчики попали бы сюда. Стальной ободок в основании цилиндра чуть поржавел, а в остальном шприц выглядит как новенький.
— Это всё, что я мог здесь оставить, — говорит Скотт. — Фотографии у меня не было. Фотографии были только у тех детей, которые ходили в «ослиную школу».
— Ты вырыл могилу, Скотт… голыми руками?
— Я попытался. И вырыл небольшую ямку. Земля-то здесь мягкая… но трава… трава выдёргивалась с трудом, жесткие сорняки… а потом стало темнеть, и хохотуны начали…
— Хохотуны?
— Как гиены, я думаю, только злые. Они живут в Волшебном лесу.
— Волшебный лес… так назвал его Пол?
— Нет, я. — Он указывает на деревья. — Пол и я никогда не видели хохотунов вблизи, только слышали их. Но мы видели других тварей… я видел других тварей… одна из них… — Скотт смотрит на быстро темнеющее пространство под деревьями, потом на тропу, которая, уходя в лес, едва ли не сразу растворяется в темноте. И в голосе уже слышны нотки осторожности: — Скоро нам придётся вернуться.
— Но ты сможешь перенести нас обратно, не так ли?
— С твоей помощью? Конечно.
— Тогда расскажи мне, как ты его похоронил.
— Я смогу рассказать об этом, когда мы вернёмся, если… Но медленное покачивание её головы останавливает его.
— Нет. Я понимаю, почему ты не хочешь иметь детей. Теперь понимаю. Если бы ты пришёл ко мне и сказал: «Лизи, я передумал, я хочу рискнуть», — мы могли бы это обсудить, потому что был Пол… и есть ты.
— Лизи…
— И тогда поговорили бы обо всём этом. Но если нет — то мы никогда не будем говорить о тупаках, дурной крови и этом месте, идёт? — Она видит, как он смотрит на неё, и смягчает тон: — Речь не о тебе, Скотт… не только о тебе, ты знаешь. Обо мне тоже. Здесь так прекрасно… — Она оглядывается. По телу пробегает дрожь. — Слишком прекрасно. Если я проведу здесь много времени или просто буду много думать об этом месте, боюсь, красота эта сведёт меня с ума. Поэтому, если время у нас ограничено, пожалуйста, хоть раз в твоей долбаной жизни будь краток. Расскажи мне, как ты его похоронил.
Скачать книгу [0.29 МБ]
Пирамида