Неожиданно меня охватила какая-то глупая ненависть к Крису: этот хмырь уже был в безопасности. Я увидел, как он, далеко-далеко впереди, на противоположном берегу, склонился, чтобы пощупать рельс.
Моя левая нога вдруг провалилась в пустоту. Я выкатил глаза, неуклюже взмахнул руками, но тут же восстановил равновесие и опять помчался, теперь уже сразу вслед за Верном. Миновав середину моста, я, наконец, услышал поезд. Он приближался сзади, со стороны Касл-Рока. Звук этот, поначалу низкий и невнятный, становился с каждой секундой громче, и уже можно было разобрать отдельно рев мотора и мерный, вселяющий ужас перестук колес по рельсам.
– А-а-а! – заорал Верн.
– Беги же, дьявол! – крикнул я, подталкивая его в спину.
– Не могу! Я боюсь упасть!
– Быстрей!
– А-а-а… КАРАУЛ!!!
Но он и в самом деле побежал быстрее. Его голая потная спина с торчащими лопатками мелькала у меня перед глазами, мышцы ходили ходуном, а позвонки то выпирали, то куда-то проваливались. Он, так же, как и я, не выпускал из рук свернутые в скатку одеяла. Вдруг он чуть-чуть не оступился, притормозил, и мне пришлось еще раз хлопнуть егопо спине.
– Больше не могу, Горди! – взмолился он. – А-а-а… Мать твою!!!
– Быстрее, сукин ты сын! – взревел я, внезапно с ужасом ловя себя на мысли, что мне вдруг… начинает это нравиться.
Подобное ощущение я испытал только однажды, да и то когда напился в доску. Мне нравилось погонять Верна Тессио, словно теленка, которого ведут на бойню…
Поезд загрохотал уже совсем близко – вероятно, он находился сейчас у разъезда, где мы швыряли камешки в семафор. Я ждал, что мост вот-вот завибрирует, и это будет конец.
– БЫСТРЕЙ ЖЕ, ВЕРН! БЫСТРЕ-Е-ЕЙ!!!
– О Боже, Горди, Боже, Боже… А-А-А!!!
Воздух прорезал оглушительный, протяжный гудок – это был голос самой смерти: У-У-У-А-А!!!
Гудок на секунду оборвался, и я скорее не услышал, а всей кожей ощутил крик Тедди и Криса: «Прыгайте! Прыгайте же!» В тот же миг мост задрожал, и мы с Верном прыгнули.
Верн приземлился в песок у самого берега, а я скатился по откосу прямо на него. Поезда я так и не увидел. Не знаю даже, заметил ли нас машинист. Спустя пару лет я предположил, что, может быть, и не заметил, однако Крис сказал на это: «Вряд ли он стал бы так гудеть, лишь только чтобы попугать ворон…» А почему бы, собственно, и нет? Так или иначе, тогда это было совершенно неважно. В момент, когда поезд проходил мимо, я закрыл ладонями уши и чуть ли не зарылся головой в песок, лишь бы не слышать оглушительного грохота и лязга, не ощущать обдавшей нас волны раскаленного воздуха. Взглянуть на него не было ни сил, ни желания. Состав оказался длиннющим, но я на него так и не посмотрел. На шею мне легла теплая ладонь, и я сразу понял, что она принадлежала Крису.
Когда поезд, наконец, прошел (вернее, когда я удостоверился, что он прошел), только тогда я все еще опасливо поднял взгляд. Наверное, точно так же солдат высовываетсяиз блиндажа после долгого артиллерийского обстрела… Верн, дрожа всем телом, лежал ничком, а Крис сидел по-турецки между нами, положив руки нам на плечи. Верн поднялголову, все еще дрожа и нервно облизывая губы.
– Ну, что, парни, по бутылочке «коки»? – предложил Крис как ни в чем не бывало.
Нам это было как нельзя кстати.
Глава 15
Примерно в четверти мили от берега рельсы углублялись прямо в лесную чащобу. Местность тут к тому же была заболоченной, тучи комаров висели в воздухе, словно армады истребителей-бомбардировщиков, но был во всем этом и один громадный плюс: прохлада, благословенная прохлада.
Присев в теньке, чтобы распить по бутылочке «коки», мы с Верном накинули на плечи рубашки, а Крис с Тедди остались, как и были, голыми по пояс, несмотря на насекомых. Не прошло и пяти минут, как Верну понадобилось уединиться в кустиках, что послужило поводом для шуточек и прибауточек.
– Что, дружище, здорово перетрусил? – хором поинтересовались у него Крис с Тедди, когда он снова появился, натягивая штаны.
– Да н-нет, – промямлил Верн, – мне еще на том берегу приспичило…
– Ладно заливать, – усмехнулся Крис. – А ты, Горди, тоже наложил в штаны?
– Ничего подобного, – ответил я, невозмутимо потягивая «коку».
– «Ничего подобного»! – передразнил меня Крис, похлопывая по плечу. -А у самого поджилки до сих пор трясутся.
– Вот те крест, что я ни капельки не испугался.
– Да ну? – встрял Тедди. – Так уж и ни капельки?
– Конечно же, нет! Я не испугался, я просто… остолбенел! от ужаса!
Все, даже Верн, грохнули. Действительно, «испугался» было не то слово…
После этого мы все по-настоящему расслабились, откинувшись на траве и молча допивая «кока-колу». В ту минуту я, наверное, был действительно счастлив: мне удалось избежать смертельной опасности, жизнь казалась такой замечательной штукой, и я был в мире с самим собой. А кроме того, у меня великолепные друзья. Что же еще нужно для счастья?
Вероятно, именно в тот день я начал понимать, каким образом обыкновенный человек становится сорвиголовой. Пару лет назад я заплатил двадцать долларов, чтобы присутствовать при неудачном прыжке Эвела Найвела через каньон Снейк-ривер. Жена моя, вместе со мной лицезревшая этот головокружительный прыжок, пришла в ужас, но не от самой трагедии, а от моей реакции. Она заявила, что если бы я жил в Древнем Риме, то непременно был бы завсегдатаем кровавых казней первых христиан, которых сажали в клетки со львами. Тут она была, конечно, неправа, хоть я и вряд ли смог бы объяснить почему (впрочем, она сама была уверена, что я всего лишь хотел этим досадить ей). Дело в том, что я выбросил двадцатку вовсе не затем, чтобы полюбоваться гибелью человека, хотя у меня с самого начала не было сомнений относительно исхода смертельного трюка, транслировавшегося, кстати, по телевидению на всю страну. Нет, думаю, у многих в жизни бывают моменты, когда возникает непреодолимое желание бросить вызов таинственной тьме, о которой Брюс Спрингстин поет в одной из своих песен, сделать это несмотря на то (а может, скорее, благодаря тому), что Господь сотворил нас смертными…
– Эй, Горди, расскажи-ка нам ту самую историю, – внезапно попросил Крис, привставая.
– Какую? – переспросил я, хотя прекрасно знал, о чем он говорит.
Я ощущал какую-то неловкость, когда меня просили рассказать одну из моих «историй», – и это несмотря на то, что они пользовались неизменным успехом. Первым, кто узнал о моем желании стать, когда вырасту, писателем, был Ричи Дженнер, парнишка, который состоял полноправным членом нашей компании, пока его семья не переехала в 1959 году в Небраску. Уже не помню, чем мы занимались у меня в комнате, когда Ричи обнаружил в книжном шкафу под комиксами пачку исписанных от руки листков. «Это-то что такое?» – спросил он, заинтригованный. «Так, ничего…» Я попытался выхватить у него листки, хотя, признаться, не слишком настойчиво. В душе моей авторская гордость боролась с застенчивостью (кстати говоря, борьба эта продолжается и по сей день…) Пишу я всегда в одиночестве, отгораживаясь ото всего мира, как будто совершая нечто постыдное, словно юнец, занимающийся онанизмом, запершись в ванной. Писательский труд для меня -нечто глубоко интимное, вроде секса, хотя я знаю и совершенно противоположные примеры. Так, один мой знакомый писатель обожает работать, устраиваясь в витринах книжных магазинов или супермаркетов. Это потрясающе, до безрассудства храбрыйчеловек, и я всегда мечтал иметь такого друга, с которым можно было бы пойти в огонь и в воду…
Почти до вечера Ричи просидел на моей кровати, «заглатывая» мою писанину, навеянную сюжетами все тех же комиксов или же детских ночных кошмаров, о которых говорил Верн. Закончив чтение, Ричи посмотрел на меня как-то по-новому, будто впервые по-настоящему меня узнал, и заявил: «Отлично это у тебя получается, просто замечательно. А почему ты не покажешь это Крису?» Я ответил, что это мой секрет, и тут он пришел в недоумение: «Ну, почему же? Что тут такого? Ведь это не стишки какие-нибудь, наоборот, все ужасно круто и клево…»
Тем не менее, я взял с него слово никому не говорить про мои писания. Он, разумеется, пообещал и тут же раззвонил об этом всем и каждому, после чего скрывать мое тайное занятие стало совершенно невозможно. Большинству ужасно нравились мои рассказы о погребенных заживо, о казненных преступниках, восставших из мертвых, чтобы отомстить приговорившим их судьям, о маньяках, делающих из своих жертв котлеты, но главным образом, о частном детективе Курте Кэнноне, который «выхватив свой „магнум“, принялся отправлять патрон за патроном в разверстую, зловонную пасть маньяка». Почему-то я старательно избегал слово «пуля», употребляя только «патрон».
Впрочем, из-под моего пера выходили не одни лишь «ужастики». Была, к примеру, серия рассказов про Ле-Дио, маленький французский городок, который в 1942 году подразделение американских героев-пехотинцев пыталось отбить у фрицев (я тогда не знал, что союзные войска высадились во Франции лишь в 1944 году). На протяжении пяти лет – с девяти до четырнадцати – я написал четыре десятка рассказов о кровопролитных уличных боях в Ле-Дио, причем последняя дюжина появилась на свет исключительно по настоянию Тедди, который от этих историй был просто без ума (мне же они к тому времени осточертели до смерти). Он проглатывал страницу за страницей, при этом глаза у него были как полтинники, пот струился по физиономии, а в голове, похоже, грохотала канонада. Мне, конечно, льстил такой читательский восторг, но в то же время я стал опасаться, не свихнется ли Тедди окончательно от моего Ле-Дио.
Теперь это стало для меня способом заработать на кусок хлеба в гораздо большей степени, нежели удовольствием. Писательский труд ассоциируется у меня скорее с искусственным оплодотворением, а не с чувственным наслаждением, смешанным с неким комплексом вины, как в юношеские годы. Все происходит строго по правилам, зафиксированным в договоре с издателем, и пишущая машинка подчас вызывает у меня чувство отвращения. Это меня пугает: я вовсе не претендую на звание Томаса Вулфа наших дней, но все же мне хотелось бы оставаться именно писателем, а не халтурщиком от литературы.
– Только, пожалуйста, без ужасов, – взмолился Верн. – Хватит с меня кошмаров… Хорошо, Горди?
– Там нет никаких ужасов, – успокоил его Крис, – наоборот, это очень веселая история. Немного непристойная, зато веселая… Валяй, Горди, рассказывай. Повесели-ка нас, а то чего-то чересчур мы кислые.
– Это про Ле-Дио? – с надеждой спросил Тедди.
– Какой Ле-Дио, ты, псих ненормальный?! – Крис дал ему легкий подзатыльник. – Это про соревнование по поеданию пирожков.
– Да я ведь не успел еще даже записать эту историю, – начал я упрямиться.
– Плевать, рассказывай давай.
– Что, все хотят слушать?
– Конечно, все, – сказал Тедди. – Рассказывай, кончай ломаться.
– Ну, ладно. Дело происходит в одном городке, разумеется, вымышленном, под названием Гретна, что в штате Мэн.
– Гретна? – заулыбался почему-то Верн. – Что это еще за название? В штате Мэн нет никакой Гретны.
– Заткнись ты, придурок, – оборвал его Крис. – Сказали же тебе, что городок этот вымышленный.
– Так-то оно так, да уж больно идиотское название…
– Да вокруг полным-полно идиотских названий, – вполне резонно возразил Крис. – Как тебе, к примеру, нравится поселок Альфред, или Сако, или взять хотя бы наш родимый Касл-черти-бы-его-побрали-рок… Разве у нас есть скалы, не говоря уже о замках? Да большинство названий – идиотские, просто мы к ним привыкли и не думаем об этом. Правильно, Горди?
– Безусловно, – ответил я, хотя, честно говоря, подумал, что Верн прав, и Гретна – совершенно идиотское название. Интересно, чего это ради именно оно пришло мне в голову?
– Так или иначе, в этой самой Гретне, как и у нас, в Касл-Роке, ежегодно праздновали День первых поселенцев…
– День первых поселенцев – это клево, – опять встрял Верн. – Я грохнул в прошлый раз всю свою заначку за год, но зато уж отвел душу… А этот Билли, сукин сын…
– Да заткнешься ты в конце концов?! – рявкнул Тедди. – Дай Горди рассказать.
– Да, конечно, конечно, – заморгал Верн, – пускай рассказывает.
– Валяй, Горди, – подтолкнул меня Крис.
– История, вообще-то, так себе, – решил я поломаться еще немного.
– А мы другого и не ждем, – утер мне нос Тедди, – но все равно, рассказывай давай.
– Ну, ладно, уговорили. – Я прокашлялся. – Так вот, на вечер у них там были намечены три крупных мероприятия: раздача яичного рулета для самых маленьких, соревнование по бегу в мешках для ребят постарше -восьми-девяти лет, а также этот самый конкурс – кто больше и быстрее всех слопает пирожков. Да, я забыл представить главного героя. Это был жирный чувак, которого никто терпеть не мог, а звали его Дэви Хоган.
– Намек на Чарли Хогена, да? – не выдержал снова Верн, и Крису в очередной раз пришлось дать ему хорошего тумака.
– Был он одного с нами возраста, весил фунтов так сто восемьдесят, а величали его не иначе как Хоган-Задница и шпыняли, кто как только мог. Физиономии моих слушателей тут же отразили искреннее сочувствие к третируемой всеми Заднице, хотя, уверен, если бы подобный тип вдруг появился в Касл-Роке, все мы, в том числе и я, издевались бы над ним до полного беспредела.
– Наконец, Заднице все это надоело, и он решает отомстить своим мучителям. Но каким образом? В День первых поселенцев такая возможность представилась ему в виде конкурса пожирателей пирожков, ведь в этом деле -пожрать – равных ему не было. Кстати, победитель получал приз – пять баксов.
– Все ясно: Задница выигрывает и оставляет всех с носом! – не удержался снова Верн.
– Нет, это гораздо интереснее, – заявил Крис: он знал эту историю. -Замолкни и слушай дальше.
– Ну, что такое пять долларов? – продолжал я. – Деньги эти утекут, как сквозь пальцы, думал Хоган, а через пару недель если кто и вспомнит о его «подвиге», то толькозатем, чтобы, повстречав его на улице, в очередной раз надавать по шее, да еще обозвать при этом: Задница-пожиратель-пирожков.
Слушатели согласно кивнули: а этот Дэви Хоган вовсе не дурак. Я стал рассказывать дальше:
– Тем временем никто не сомневается, что он выиграет соревнование, даже его собственные родители. Более того, они уже заранее положили глаз на его приз.
– Точно, так всегда и бывает, – согласился Верн.
– Поразмыслив таким образом, он проникается ненавистью ко всей этой затее. В конце концов, необыкновенный аппетит – не его вина, тут все дело в обмене веществ и…
– Ну, конечно, у моего двоюродного брата точно такая штука! -возбужденно вскричал Верн. – Честное слово! Он такой жирный, что весит, наверное, фунтов триста. Говорят, у него что-то не в порядке с хипо… гипофизом, да?.. Не знаю точно, как эта штука называется, но он напоминает мне рождественского индюка, а когда я обозвал его…
– Да замолчишь ты, чудило гороховое?! – заорал на него Крис. – В последний раз тебя предупреждаю, понял?
Он замахнулся на Верна пустой бутылкой из-под «коки».
– Ты что, ты что? – замахал руками Верн. – Больше не буду, честное слово! Валяй, Горди, дальше, история у тебя получилась занятная.
Я ухмыльнулся. По правде говоря, то, что Верн постоянно перебивал рассказ, меня не очень-то и раздражало, но, разумеется, сказать об этом Крису я не мог: он ощущал себя сейчас кем-то вроде охранителя Высокого Искусства.
– Так вот, мысли эти не покидали Дэви Хогана, наверное, целую неделю до начала праздника. Одноклассники беспрестанно тормошили его подначками: ну, что, Задница, сколько пирожков намереваешься сожрать? Десять? А может, двадцать? Неужели восемьдесят?! «Откуда мне знать? – отвечал Хоган. – Мне ведь даже неизвестно, какого они будут размера…» Да, вот еще что: интерес к предстоящему соревнованию подогревался тем, что у Хогана, который в нем по возрасту должен был участвовать впервые, все-таки был соперник – прошлогодний чемпион по имени Билл Трейвис. Так вот, этот самый Трейвис, будучи обжорой, в отличие от Задницы был кожа да кости, и тем не менее год томуназад он проглотил шесть пирогов всего за пять минут.
– Больших пирогов? – уточнил Тедди.
– Ага, больших. А Задница, напоминаю, был самым младшим из участников.
– Я уже начинаю за него болеть! – воскликнул Тедди. – Давай, Задница, покажи им!
– Были же и еще участники, – напомнил Крис.
– Да, разумеется. Кроме Хогана-Задницы и Билла Трейвиса в конкурсе участвовали и взрослые, среди них Кэлвин Спайер, хозяин ювелирной лавки и самый толстый житель городка. Еще был диск-жокей с радиостанции Льюистона, не то что очень жирный, а так, несколько полноватый. Ну и, конечно, директор школы, где учился Хоган. Звали его Губерт Гретна-третий… Красавец-мужчина!
– Гениально! – захлопал Тедди. – Дальше, Горди, давай дальше!
Тут я по-настоящему почувствовал, что все внимание приковано ко мне, что я имею неограниченную власть над слушателями. Закинув пустую бутылку в кусты, я устроился поудобнее. Воцарилась тишина, нарушаемая лишь монотонным стрекотом цикад.
– Тут он и придумал, как отомстить всем, кто над ним издевался. Идея была просто блестящей… Так вот, конкурс должен был состояться под вечер, непосредственно передфейерверком. Главная улица Гретны будет закрыта для движения, а в центре ее, перед трибуной с национальным флагом, соберется громадная толпа. Будут там, конечно, и фоторепортеры, чтобы запечатлеть вымазанную брусникой физиономию победителя – организаторы решили, что пироги на этот раз будут брусничными. Да, забыл сказать, что поедать их участники должны со связанными сзади руками. Ну, вот, поднимаются они на трибуну…
Глава 16
«Месть Хогана-Задницы», рассказ Гордона Лашанса. Впервые напечатан в марте 1975 г. в журнале «Кэвелер». Публикуется с разрешения издателя.
Они по одному поднялись на трибуну и выстроились позади длинного, напоминающего столярные козлы стола, покрытого льняной скатертью. Заполненный пирогами стол находился у самого края трибуны, а сверху нависала гирлянда стосвечовых лампочек, облепленных мотыльками и ночными бабочками. Гирлянда освещала огромный транспарант с надписью: «ОТКРЫТЫЙ ЧЕМПИОНАТ ГРЕТНЫ ПО ПОЕДАНИЮ ПИРОЖКОВ – 1960!» По обеим сторонам транспаранта были установлены громкоговорители, любезно предоставленные Чаком Деем, владельцем магазина бытовых электроприборов и двоюродным братом нынешнего чемпиона, Билла Трейвиса.
У всех участников рубашки были расстегнуты, а руки связаны сзади, словно перед казнью на гильотине. Мэр Шарбонно объявлял имя каждого через микрофон, а затем повязывал на шею большую белую салфетку-слюнявчик. Кэлвина Спайера встретили довольно жидкими аплодисментами: несмотря на громадное брюхо, напоминающее двадцатигалонную бочку, он, по общему мнению, явно уступал малышу Хогану по прозвищу Задница (впрочем, последний тоже не считался фаворитом, по крайней мере в этом году: слишком ещемолод).
Вслед за Спайером мэр представил Боба Кормера, диск-жокея с льюистонского радио. Этого публика встретила теплее, послышались даже визги молоденьких поклонниц Кормера. За ним последовал Джон Уиггинс, директор средней школы Гретны, горячо приветствуемый старшим поколением и гораздо сдержаннее (мягко говоря) младшим. Каким-то образом Уиггинсу удалось одновременно выразить признательность первым и свое «пфе» вторым. Наконец, мэр Шарбонно объявил:
– А теперь самый молодой и в тоже время многообещающий участник Открытого чемпионата Гретны по поеданию пирогов, на которого мы все возлагаем большие надежды… –Он сделал паузу. – Дэвид Хоган-младший!
Публика взорвалась аплодисментами, а кто-то принялся скандировать: «По-ка-жи им, Зад-ни-ца!»
Кто-то захохотал, кто-то при этом нахмурился (в первую очередь, конечно, мэр – главный блюститель порядка и этических норм), сам же Задница и ухом не повел. На губищах у него блуждала еле уловимая, таинственная ухмылка, в то время как насупившийся мэр повязывал ему салфетку вокруг шеи и убеждал вполголоса не обращать внимания наидиотов, дыша при этом пивным перегаром.
Настоящую же бурю аплодисментов вызвало появление последнего участника, легендарного обжоры Билла Трейвиса. Рост его превышал шесть футов пять дюймов, при этом он был худой как щепка. В поселке любили добродушного, общительного механика с автозаправки «Амоко», что возле железнодорожной станции.
Всем до одного было известно, что чемпионат Гретны по поеданию пирогов значил, по крайней мере для Билла Трейвиса, гораздо больше, нежели возможность получить лишние пять долларов в качестве приза. Были тому две причины. Во-первых, очень многие заезжали на бензоколонку поздравить Билла с победой и заодно заправить бак, так что примерно месяц после соревнования бизнес шел великолепно. Люди пользовались случаем, чтобы не только заправиться, но и сменить масло, накачать шины, купить кое-что из запчастей или же просто попить «кока-колы», пивка или кофейку, болтая с Биллом, пока он осматривал или ремонтировал их тачки. Тем более, что Билл поболтать был всегда не прочь, потому-то его все в Гретне и любили. Неизвестно, выплачивал ли ему Джерри Мейлинг, хозяин бензоколонки, премии за победу на конкурсе или же ограничивался прибавкой к зарплате. Как бы то ни было, с заработками у Билла Трейвиса было все в порядке: вскоре после своей первой победы он купил прелестный двухэтажный коттедж на Саббатус-роуд, тут же прозванный неким остроумцем «домом, построенным на пирожках». Вероятно, было в этом некоторое преувеличение, но тут мы подходим ко второмуобстоятельству, вследствие которого победа на «пирожковом чемпионате» так много значила для Билла Трейвиса.
Для Гретны и окрестностей он был, безусловно, событием номер один: для большинства забавным развлечением, но для многих еще и способом заработать (или же спустить) большие деньги. Дело в том, что на конкурсе существовал своего рода тотализатор, почти как на бегах. Шансы претендентов на победу горячо обсуждались, о каждом из них (главным образом, об их аппетите) наводили справки через родственников и знакомых, «спортивные снаряды» – а они каждый год были разные – имели свою классификацию: так, яблочный пирог считался «тяжелым», а абрикосовый почему-то «легким», хотя съевший три-четыре абрикосовых пирога обрекал себя на несколько дней строгой диеты и бега трусцой. Брусничный пирог, избранный в тот год, слыл «золотой серединой» и, разумеется, игроки заранее старались разузнать, кто из претендентов питает слабостьк бруснике, а кто ее терпеть не может.
Наконец, все, какие только можно, сведения о кандидатах были собраны, тщательнейшим образом проанализированы, и ставки сделаны. Точная сумма автору, конечно, неизвестна, но полагаю, что она составила не меньше тысячи. Вам это, может быть, покажется сущим пустяком, но для крошечного городка пятнадцать лет назад это были громадные деньги.
Поскольку соревнование проходило у всех на глазах и было строго ограничено во времени (десять минут), что по идее исключало всякое жульничество, никто не возражал против того, чтобы и сами претенденты делали ставки, конечно, на самих себя. Билл Трейвис так и поступал. Поскольку он в тот год был явным фаворитом, то его шансы оценивались как пять к одному, то есть чтобы выиграть, скажем, полсотни, ему следовало поставить на себя двести пятьдесят. Не очень-то хороший расклад, но такова цена успеха, впрочем, в своей победе он не сомневался. Под гром аплодисментов, сияя белозубой улыбкой, вскочил он на помост, как только мэр объявил в микрофон:
Скачать книгу [0.23 МБ]
Пирамида