Старенькие леди, играющие в канасту. Старики, бросающие подковы. И те и другие вместе в большом, обшитом сосной зале — он у них называется Риверхолл, — предназначенном для танцев. Отличное название, тебе не кажется?
Ривер-холл<River— река (англ.).>.
— Звучит неплохо.
— Это название напоминает мне покои в заколдованном замке. Но я посещала некоторых своих старых приятельниц в Строуберри-Филд — доме для престарелых в Скоухегане, — и я ни с чем не спутаю этот зал для стариков. Как его ни назови, он все равно останется медицинским кабинетом, хоть и с множеством настольных игр в углу и головоломок для раскладывания, в которых всегда отсутствует несколько карточек, и вечно включенным телевизором, показывающим какую-то белиберду, в которой красивые люди срывают друг с друга одежду и катаются по полу перед камином. В этих комнатах всегда пахнет мастикой… И мочой… Дешевой карамелью, продающейся в жестяных коробочках… И отчаянием.
Луиза взглянула на него темными глазами:
— Мне только шестьдесят восемь, Ральф. Я знаю, что шестьдесят восемь ничего не говорят доктору Фонтанирующая Юность, но мне это говорит о многом, потому что моя мать умерла в прошлом году в возрасте девяноста девяти лет, а отец дожил до восьмидесяти шести. В нашей семье умереть в восемьдесят — значит умереть молодым… И если мне придется прожить двенадцать лет в месте, где к обеду приглашают по громкоговорителю, я сойду с ума.
— Я тоже.
— Однако я досмотрела. Я хотела быть вежливой. Закончив, я аккуратно сложила проспекты и вернула их Дженет. Сказала, что было интересно, и поблагодарила ее. Она кивнула, улыбнувшись, и убрала их в сумочку. Я подумала, что на этом дело и кончится, но тут Гарольд произнес:
«Надевай пальто, мама».
Я так испугалась, что даже не могла вздохнуть. Я подумала, что они уже все устроили и что если я откажусь, то Гарольд откроет дверь, и там окажутся двое или трое мужчин в белых халатах, один из них улыбнется и скажет: «Не беспокойтесь, миссис Чесс; как только вы примете первые таблетки, вам не захочется жить в ином месте».
«Я не хочу надевать пальто, — сказала я Гарольду, пытаясь произнести это тоном, которым разговаривала с ним десятилетним, когда он грязнил в кухне, но сердце так сильно билось у меня в груди, что я слышала его стук в своем голосе. — Я передумала насчет прогулки. Мне многое еще предстоит сделать сегодня». И тогда Дженет хихикнула, ее смешок бесит меня еще больше, чем ее приторная улыбка, и сказала: «Но почему, мама Луиза, неужели у вас такие важные дела, что вы не можете поехать с нами в Бангор,после того как мы взяли отгул и приехали в Дерри, чтобы повидать вас?»
Эта женщина не упустит возможности уколоть меня, но я отвечаю ей взаимностью. Я просто вынуждена это делать потому, что за всю свою жизнь не видела, чтобы одна женщина так часто улыбалась другой, не испытывая желания вцепиться ей в глотку. Но я все же ответила, что мне нужно вымыть пол в кухне. «Взгляни-ка, — сказала я. — Видишь, какой он грязный?»
«Ха! — воскликнул Гарольд. — Не могу доверить, что ты отправишь нас обратно с пустыми руками, после того как мы проделали такой путь, ма».
«Я не перееду в это место, как далеко бы вы ни зашли, — ответила я, — так что можете выбросить эту мысль из головы. Я прожила в Дерри тридцать пять лет, половину своей жизни. Все мои друзья живут здесь, и я не уеду». Они переглянулись, как переглядываются родители, когда ребенок перестает быть милым, послушным и вцепляется им в хвост. Дженет, похлопав меня по плечу, сказала: «Не надо так расстраиваться, мама Луиза, мы хотим, чтобы пока вы только посмотрели». Как будто это всего лишь рекламный проспект, и все, что от меня требовалось, — вежливость. Правда, от ее слов у меня немного отлегло от сердца. Я должна была знать, что они не могут заставить меня жить там и даже не смогут оплачивать сами мое проживание.
Они рассчитывали сделать это на деньги мистера Чесса — его пенсию и страховку, потому что он умер от производственной травмы.
Выяснилось, что они уже назначили встречу на одиннадцать часов, мне только должны были показать и рассказать. Оттого, что все это обрушилось сразу, я была испугана, но меня ранило снисходительное высокомерие, с каким они обращались со мной, и бесило, что в каждой второй фразе Дженет упоминала об отгуле. Очевидный намек, что отгул она могла бы провести намного лучше, а не тратить его на поездку в Дерри для свидания с толстым мешком, приходящимся ей свекровью.
«Перестаньте волноваться, мама, и поедем, — сказала она. Как будто мне так понравилась их идея, что от волнения я не знала, какую шляпку выбрать. — Надевайте пальто. Я помогу убрать со стола, когда мы вернемся».
"Вы что, не слышали меня? — спросила я. — Я никуда не еду.
Зачем тратить такой чудесный осенний день на поездку туда, где я никогда не буду жить? И вообще, кто дал вам право являться ко мне и устраивать весь этот спектакль? Почему никто из вас не позвонил и не сказал: «У меня появилась одна мысль, мамочка, хочешь послушать?» Разве не так поступили бы вы со своими друзьями?"
И когда я сказала это, они снова переглянулись… — Луиза вздохнула, в последний раз промокнула глаза и отдала Ральфу промокший платок. — По их взглядам я поняла, что еще ничего не закончилось. Возможно, я узнала это по выражению лица Гарольда — точно так же он выглядел, когда таскал шоколад из кладовой. А Дженет… О, ее выражениемне не нравилось больше всего! Я называла это «выражение бульдозера». И тогда она спросила Гарольда, сам ли он расскажет, что сообщил ему доктор, или это лучше сделать ей.
В результате они рассказывали оба, и к тому времени, когда выложили все, я была в таком гневе и таком страхе, будто подо мной рухнула земля.
Единственное, что никак не укладывалось у меня в голове, — как же Карл Литчфилд осмелился рассказать Гарольду то, что, считала я, останется между нами. Просто позвонил и рассказал, будто это было в порядке вещей. «Значит, ты считаешь меня сумасшедшей? — спросила я Гарольда. — К тому идет? Ты и Дженет полагаете, что к шестидесятивосьми годам у меня крыша поехала?»
Гарольд покраснел, стал шаркать ногами и что-то бормотать. Мол, он ничего такого не думает, но он должен побеспокоиться о моей безопасности, как я беспокоилась о нем, когда он был маленьким. И все это время Дженет сидела у разделочного стола, теребила оладью и бросала на своего муженька взгляды, из-за которых мне хотелось ее придушить — будто она считала, что он неоперившийся петушок, пытающийся говорить как юрист. Затем Дженет встала и спросила, может ли она «воспользоваться удобствами». Яеле сдержалась, чтобы не сказать, какое это будет облегчение, если она выйдет хотя бы на пару минут.
«Спасибо, мама Луиза, — сказала она. — Я ненадолго. Нам с Гарри нужно скоро уезжать. Если вы считаете, что не можете поехать на назначенную встречу, нам больше не о чем говорить».
— Какая прелесть, — заметил Ральф.
— Моему терпению настал конец, я и так сдерживалась слишком долго. «Я всегда прихожу на встречи, Дженет Чесс, — отрезала я, — но только на те, которые назначаю сама. И мне нет дела до тех визитов, о которых за меня договариваются другие». Она воздела руки вверх, как будто я была самым неразумным человеком на земле, и оставила нас наедине с Гарольдом. Он смотрел на меня огромными карими глазами так, словно ждал извинений. Мне даже начало казаться, уж не следует ли извиниться, только бы с его лица исчезло выражение коккер-спаниеля, но я этого не сделала. Ни за что. Я просто смотрела на него, и вскоре он не выдержал и сказал, чтобы я перестала сердиться. Гарольд сказал, что он просто беспокоится, как я тут живу совсем одна и, мол, он просто пытался быть хорошим сыном, а Дженет — хорошей дочерью.
«Думаю, я понимаю, — сухо ответила я, — но ты должен бы знать, что любовь и участие выражаются совсем иначе, не плетением закулисных интриг».
Тогда Гарольд поднялся и заявил, что они с Джен вовсе ничего не плели. Он взглянул в сторону туалета, когда говорил, и я поняла, что истинный смысл его фразы заключается в том, что это Джен не считает их действия плетением интриг. Он сказал, что все произошло не так, как я думаю, — что Литчфилд позвонил ему, а не наоборот.
"Ладно, — сказала я, — но почему тогда ты не положил трубку, когда понял, по какому поводу он звонит? Ведь это было нечестно с его стороны.
Что на тебя нашло, Гарольд?"
— Он стал ходить кругами — я даже думала, что он начнет извиняться, — когда вернулась Дженет, и тут произошло такое!.. Она спросила, где мои бриллиантовые серьги, которые они подарили мне на Рождество. Это была настолько резкая смена темы разговора, что поначалу я могла только брызгать слюной и думала, как бы действительно не сойти с ума. Но в конце концов мне удалось сказать, что они лежат на китайском блюде на комоде в спальне, как и всегда. У меня есть шкатулка для драгоценностей, но я держу эти серьги и еще пару хороших вещичек сверху, потому что от одного вида их у меня поднимается настроение. Кроме того, сережки дешевенькие, вряд ли кто-нибудь вломится в дом, чтобы украсть их. То же самое можно сказать о моем обручальном кольце и камее из слоновой кости, их я тоже держу на блюде. Луиза виновато посмотрела на Ральфа. Тот снова пожал ее руку.
Женщина улыбнулась и глубоко вздохнула:
— Это выше моих сил.
— Если ты не хочешь рассказывать…
— Нет, мне необходимо выговориться… Но только все равно после определенного момента я не могу припомнить, что же именно произошло. Все было так ужасно. Видишь ли, Дженет сказала, что она знает, где я их храню, но сережек там нет. Обручальное кольцо на месте, камея тоже, а вот серег нет. Я пошла проверить, и она оказалась права. Мы все перевернули, заглядывали во все углы, но не нашли. Они исчезли.
Теперь Луиза обеими руками вцепилась в Ральфа и говорила, казалось, только для застежки его куртки.
— Мы вынули всю одежду из комода… Гарольд отодвинул комод от стены и заглянул под него… Под кровать и под диван… И, казалось, каждый раз, когда я смотрела на Дженет, она поглядывала на меня своими сладенькими, широко открытыми глазками. Сладенькими, как тающее масло, и ей не надо было ничего говорить вслух, потому что я и так все знала. «Видишь? Понимаешь теперь, как прав доктор Литчфилд, позвонив нам, и как правы мы, договорившись о встрече? И какая же ты глупая. Потому что тебе настоятельно необходимо находиться в таком месте, как Ривервью Эстейт, и происходящее тому доказательство. Ты потеряла замечательные серьги, наш подарок к Рождеству, у тебя серьезные нарушения процесса мышления, доказательства налицо. Еще немного, и ты забудешь выключить газ… Иди душ…»
Луиза снова заплакала, и от ее слез у Ральфа защемило в груди — это были глубокие, скорбные рыдания человека, пристыженного до глубины души.
Луиза спрятала лицо у него на плече. Ральф крепче обнял ее. «Луиза, — подумал он. — Наша Луиза». Но нет: ему больше не нравилось такое обращение, если вообще когда-нибудь нравилось.
«Моя Луиза», — подумал он, и в тот же момент, как будто с одобрения некой великой силы, день снова начал наполняться светом. Звуки приобрели новый резонанс. Ральф взглянул на свои руки, переплетенные с руками Луизы, и увидел приятные, серо-голубые нимбы цвета сигаретного дыма вокруг них.
Ауры вернулись.3
— Следовало выставить их за дверь в ту же минуту, когда ты поняла, что серьги исчезли, — услышал он свой голос, и каждое слово звучало отдельно.
Уникально. — В ту же секунду.
— О, теперь я это понимаю, — сказала Луиза. — Она только и ждала, когда я заглотну наживку, но я была так расстроена — сначала пререканиями по поводу поездки в Бангор, затем историей о том, что мой врач поведал им то, что обязан был хранить в тайне, а в довершение ко всему выяснилось, что я потеряла самую драгоценную из своих вещей. И знаешь, в чем вся соль?
Именно она обнаружила исчезновение сережек. И ты станешь винить меня, что я не знала, как мне поступить?
— Нет, — ответил Ральф, поднося ее руку к губам. Движение их рук в воздухе обрело звучание, напоминая хриплый шорох ладони, скользящей по шерстяному одеялу, и на мгновение он ясно увидел форму своих губ на тыльной стороне ее правой перчатки, отпечатанных в голубом поцелуе.
Луиза улыбнулась:
— Спасибо, Ральф.
— Всегда рад служить.
— Мне кажется, тебе отлично известно, чем все закончилось, да?
Джен сказала: «Вам действительно нужна забота, мама Луиза, доктор Литчфилд говорит, что вы вступили в ту пору жизни, когда человек уже не может позаботиться о себе сам, поэтому мы и подумали о Ривервью Эстейт. Простите, что прогневали вас, но действовать нужно было быстро. Теперь вы видите почему».
Ральф взглянул вверх. Небо казалось водопадом зелено-синего огня, перемежаемого редкими облаками, похожими на хромированные аэромобили.
Посмотрев вниз, он увидел Розали, по-прежнему лежащую у подножия холма.
Темно-серая «веревочка» уходила вверх от ее морды, покачиваясь на прохладном октябрьском ветру.
— И тогда я просто вышла из себя… — Луиза помолчала, улыбаясь.
Ральф подумал, что это первая за целый день улыбка, выражающая неподдельный юмор, а не только приятные эмоции. — Совсем не просто. Окажись тогда рядом мой внучатый племянник, он сказал бы: «Няня стала ядерной».
Ральф рассмеялся, и Луиза смеялась вместе с ним, но ее смех звучал несколько натянуто.
— Меня раздражало лишь одно: Дженет знала, что это произойдет.
Она хотела, чтобы я взорвалась, потому что знает, как потом меня терзает чувство вины. И это так. Я закричала, чтобы они убирались к чертовой матери. Гарольд выгляделтак, будто ему хотелось провалиться сквозь землю — крики всегда приводили его в замешательство, — но Джен сидела, сложив на коленях, улыбалась и даже кивала головой, как бы говоря: «Все правильно, мама Луиза, продолжай, выпусти яд из своих старых кишок, а когда он весь выйдет, возможно, ты внемлешь голосу разума».
Луиза тяжело вздохнула:
— А затем что-то произошло. Правда, я не уверена, что именно.
Случилось это уже не в первый раз, но теперь все произошло еще ужаснее.
Боюсь, произошел своего рода… Своего рода приступ. В общем, я стала по-иному видеть Дженет, неким забавным образом… По-настоящему пугающим образом. И я сказала нечто, наконец-то дошедшее до нее. Я не могу точно вспомнить слова, да и вряд ли мне этого хочется, но они определенно стерли с ее лица эту приторно-сладкую улыбочку, которую я так ненавидела. На самом деле она чуть ли не вытолкнула Гарольда из дома. Последнее, что я помню, были ее слова, мол, один из них позвонит мне, когда у меня прекратится истерический припадок и я перестану обвинять людей, которые меня любят. После их отъезда я еще немного побыла дома, а затем отправилась в парк. Иногда на солнышке чувствуешь себя намного лучше. Я перекусила в «Красном яблоке», именно тогда я и услышала, что вы с Биллом поссорились.
Как ты думаешь, между вами действительно пробежала черная кошка?
Ральф покачал головой:
— Нет — мы все уладим. Мне нравится Билл, но…
— …но с ним нужно следить за своими словами, — закончила Луиза. —К тому же, Ральф, могу добавить, не следует воспринимать его речи серьезно. На этот раз Ральф пожал ее руку.
— Для тебя это тоже может оказаться хорошим советом, Луиза, не следует принимать близко к сердцу то, что произошло сегодня утром.
Она вздохнула:
— Может, и так, но это тяжело. В самом конце я сказала что-то ужасное, Ральф. Ужасное. Эта ее противная улыбочка… Радуга понимания внезапно зажглась в голове Ральфа.В ее свете он увидел нечто крайне важное, казавшееся несомненным и предопределенным.
Впервые с того момента, когда вернулись ауры… Или он вернулся к ним.
Ральф повернулся к Луизе. Та сидела в капсуле прозрачного серого цвета, яркого, как утренний летний туман, вот-вот готовый озариться первыми лучами солнца. Именно это превращало женщину, которую Билл Мак-Говерн называл «наша Луиза», в существо огромного достоинства… И красоты.
«Она похожа на Эос, — подумал Ральф. — Богиню утренней зари».
Луиза поерзала на скамье:
— Ральф? Почему ты так на меня смотришь? «Потому что ты красива и потому что я влюбился в тебя, — восхищенно подумал Ральф. — Прямо сейчас моя любовь так велика, что мне кажется, будто я тону, и мне приятно умереть».
— Потому что ты должна вспомнить, что именно сказала.
Женщина снова нервно затеребила замок своей сумочки.
— Нет, я…
— Сможешь. Ты сказала своей невестке, что она взяла серьги.
Она сделала это потому, что видела, насколько тверда твоя решимость не ехать с ними, а твоя невестка сходит с ума, когда не получает того, чего хочет… От этого она становится ядерной. Она сделала это, потому что ты заткнула ее за пояс. Разве не так?
Луиза смотрела на него округлившимися от испуга глазами:
— Откуда тебе это известно, Ральф? Откуда тебе все известно о ней?
— Я знаю, потому что знаешь ты, а ты знаешь, потому что видела.
— О нет, — прошептала Луиза. — Нет, я ничего не видела… Я все время находилась в кухне вместе с Гарольдом.
— Не тогда, не тогда, когда она это сделала, а когда вернулась.
Ты видела это в ней и вокруг нее.
Как и он сам видел теперь жену Гарольда Чесса в Луизе, будто женщина, сидящая рядом с ним, превратилась в линзу. Дженет Чесс была высокой, белолицей и длинноногой. Еещеки пестрели веснушками, которые она усердно запудривала, а волосы переливались вспышками рыжего. Этим утром она приехала в Дерри, уложив свои великолепные волосы на одно плечо. Что еще знал Ральф о женщине, которую никогда не видел?
Все, абсолютно все.
«Она затушевывает веснушки специальным карандашом, так как считает, что они делают ее несолидной; ведь люди не воспринимают веснушчатых серьезно. У нее красивые ноги, и она это знает. На работу она ходит в юбке-шортах, но сегодня, отправляясь проведать (старую суку) маму Луизу, надела кардиган и старые джинсы. Одежда для Дерри. Унее задержка. Она уже достигла того возраста, когда месячные не приходят регулярно, как раньше, и во время двух-трехдневных менопауз, периода, когда все вокруг кажется стеклянным, а окружающие представляются либо тупыми, либо противными, она становится сумасбродной. Возможно, именно в этом кроется настоящая причина ее поступка».
Ральф увидел женщину, выходящую из крошечной ванной. Увидел, как она, метнув яростный взгляд на кухонную дверь — ив помине не было приторного выражения на ее плоском, напряженном лице, — схватила серьги с блюда и сунула их в левый карман джинсов. Нет, Луиза не была свидетелем подлого воровства, но оно изменило цвет ауры Дженет Чесс с бледно-зеленого на сложный многослойный рисунок состоящий из коричневого и красного, и Луиза сразу увидела это и поняла — возможно, не имея ни малейшего представления, что происходит с ней на самом деле.
— Да, она взяла серьги, — сказал Ральф. Он видел, как серый дымок струится вдоль зрачков широко открытых глаз Луизы. Он мог бы смотреть на них целый день.
— Да, но…
— Согласись ты поехать с ними на назначенную встречу в Ривервью Эстейт, могу поклясться, что ты нашла бы их после ее следующего визита… Или, скорее всего, она нашла бы их. Просто счастливая случайность. «О, мама Луиза, посмотрите-ка, что я нашла!» Под раковиной, или в шкафу, или в темном углу.
— Да. — Теперь Луиза зачарованно, словно загипнотизированная, смотрела в лицо Ральфа. — Она, должно быть, ужасно себя чувствует… И не осмелится принести их назад, ведь так? Только не после того, что я сказала. Ральф, откуда ты знаешь!
— Оттуда же, откуда и ты. И давно ты видишь ауры, Луиза?4
— Ауры? Понятия не имею, что ты имеешь в виду. — Только она прекрасно понимала.
— Литчфилд рассказал твоему сыну о бессоннице, но сомневаюсь, чтобы только одно это толкнуло Литчфилда… Наябедничать. Другое дело то, что он назвал проблемой с восприятием. Я невероятно удивлен предположением, что кто-то мог посчитать тебя свихнувшейся, хотя и сам в последнее время испытываю идентичные проблемы.
— Ты!
— Да, мэм. Затем, вспомни, пару минут назад ты сказала нечто более интересное. Ты сказала, что стала видеть Дженет забавным образом. Пугающим образом. Ты не можешь вспомнить, что именно сказала перед самым их уходом, но ты отлично помнишь, что именно чувствовала. Ты видишь другую часть мира — остальную часть мира. Формы вокруг вещей, формы внутри них, звуки без звуков. Я называю это миром аур, и именно это наблюдаешь ты. Так, Луиза? Она молча смотрела на него, затем спрятала лицо в ладонях.
— Я думала, что теряю разум, — сказала она, а затем повторила снова: — О, Ральф, я думала, что теряю разум.5
Скачать книгу [0.34 МБ]
Пирамида