Еще никогда Савельев не видел такого блестящего солнечного восхода. Может быть, он чаще смотрел себе под ноги, чем на небо?
Над просыпающимся городом курился фиолетовый туман. Суровая громада пирамиды казалась словно помолодевшей под лаской розового утра. Огромный храм Мерое горел в утренних лучах, краски неба отражались в обнаженных громадах Лунных гор.
Скалистые бока гор блестели теперь подобно большому опалу на застежке царской одежды. Но вот поднялось могучее светило и рассыпало по всему миру миллионы золотых стрел, чтобы прогнать своего врага – молчаливую ночь.
Мероиты совершали свои утренние жертвоприношения. На пирамиде, этой искусственной горе, возвышался громадный серебряный алтарь, на нем горело пламя, возносившее к небу благоухания и огромные огненные столбы. Жрецы в белых одеждах поддерживали огонь, бросая в него искусно нарубленные куски самого лучшего сандалового дерева и мешали их связками прутьев.
Головы жрецов были обмотаны повязками – поитиданами, концы их прикрывали рот и не допускали до чистого огня нечистого дыхания. Чуть поодаль убивали животных, предназначенных в жертву. Мясо разрезалось на куски, посыпалось солью и раскладывалось на миртовых цветах и листьях лаврового дерева – ничто мертвое и кровавое не должно коснуться терпеливой, святой земли.
Верховный жрец подошел к огню и брызнул свежим маслом в пламя. Оно взметнулось высоко к небесам. Остальные жрецы упали на колени и закрыли свои лица: никто не должен видеть, как пламя возносится навстречу своему отцу, великому богу – Солнцу. Домбоно взял ступку, бросил туда листья и стебли священного растения лучей, быстро растолок их и вылил в огонь чуть красноватый сок растения, великую пищу великих богов.
Наконец, Домбоно поднял руку к небу и стал петь. Он призывал ради Мерое благословение богов на все чистое и доброе, он воспевал добрых духов света, жизни, правды, щедрой земли, освежающей воды, деревьев и чистых творений. Домбоно проклинал злых духов мрака, лжи, болезни, смерти, греха, пустыни, всеистребляющей засухи, отвратительной грязи и всяких нечистых насекомых.
Наконец, голоса всех жрецов слились в торжественном гимне.
– Чистота и блаженство ожидает непорочного праведника…
Савельев встряхнулся, словно из лап сна смерти вырвался, и тоскливо глянул на прутья клетки.
– Эх, да под такое пение и умереть не страшно, – невесело усмехнулся он.
– Я хочу жить! Я хочу жить! – плакал в клетке Алик Шелученко и бился головой о решетку…
Что такое три сотни, четыре сотни шагов, когда приходится бороться за каждый метр, пригибаясь, перемещаться от укрытия к укрытию – и это на свежем воздухе, таком разреженном, что дыхание захлебывается и кровь накаляется настолько, что кажется, будто ты бежишь по огромной, бесконечной мартеновской печи? Тогда то и начинаешь думать о каждом шаге, когда бьются маленькие молоточки в виски, в горло, в сердце, но каждый шаг означает: еще один кусочек земли отвоеван у этого чужого мира.
Алексей Холодов без сил сполз по обломку скальной породы. Бежала вперед дорога, перестав быть чудом, теперь она казалась ему прямой тропой в ад. Дорога без конца, дорога без начала и конца, сатанинский соблазн лично для него, Алексея Холодова. «Все таки когда нибудь она закончится, и я увижу Нику, узнаю тайну этих людей».
Тайна слегка приоткрыла свою паранджу чуть раньше, чем Алексей предполагал. Внезапно он увидел человека в чешуйчатой кожаной одежде. Солдат был один, сидел к Алексею спиной и неторопливо откусывал кусочек за кусочком от лепешки. Над ним висел огромный, бронзовый гонг. Солнце осторожно ласкало его отполированную поверхность своими лучами, гонг блестел, словно второе солнце… немая игра света, неслышный звон лучей, бьющихся о сияющий металл…
«Три метра, – подсчитал Холодов. – Три метра и не думать! Просто не думать!»
Он прыгнул, взмахнув руками, ребром ладони ударил солдата, не успевшего отскочить в сторону, по шее. Тот глухо ахнул и откатился к перекладине, на которой висел гонг.
Холодов рухнул рядом, больно приложившись лбом о землю. Последнее, что он успел подумать, было очень обидное: «Хреновый я борец одиночка!» А потом сознание поплыло, уносясь вдаль… Солнце терпеливо ждало, кто очнется первым.
Глава 9
ТАЙНЫ ЧЕРНЫХ ФАРАОНОВ
Алексей Холодов выиграл состязание со временем. Его голова оказалась более крепкой, чем у загадочного «стража порога».
Лунные горы просыпались. В разреженном воздухе вибрировали крики зверья, щебет птиц, ветер свистел на макушках гор, огромный гонг, подвешенный на цепях, беззвучно раскачивался на цепи. На земле валялось здоровенное било из слоновой кости с набалдашником, обвязанным красными шерстяными нитками.
Холодов торопливо поднялся и глянул на солдата. Сумка Алексея валялась чуть в стороне, видимо, соскользнула с плеча во время прыжка.
«Там, где стражник, там и вход, – вполне резонно решил Холодов. – Кажется, цель уже близка. Где нибудь в самом конце „дороги без конца“ начнется великое и опасное приключение. Все, что пока со мной произошло, – всего лишь бездарная увертюра к грандиозной симфонии».
Он подошел к солдату, все еще лежавшему без сознания, перевернул его на спину и вгляделся в лицо. И вновь поразился европейским чертам лица, бронзовой коже. В Судане Холодов бывал не раз и не два, ему доводилось встречать самых разных представителей самых разных племен… Перед ним лежал человек, не имеющий никакого отношения к негроидной расе.
– Мне очень жаль, парень, – пробормотал Холодов, заметив, что солдат чуть шевельнулся. – Но тебе надо поспать еще, – он вытащил из сумки бутылочку с эфиром, смочил ватку и прижал к носу незнакомца. Тот судорожно дернулся и замер.
Холодов принялся раздевать солдата. «Парень того же роста, что и я, – пронеслось у него в голове. – Мундирчик мне подойдет. Сумасшедшая идея, да, дружок? В твоей одежонке вписаться в стан врагов… Будем надеяться, что никто не потребует у меня пароля, а мне не придется грубить – „поцелуй, мол, меня в задницу“. Выбора то у меня никакого, сам понимаешь, друг. Вы схватили Нику, и черт его знает, почему. Может, ее уже и в живых то нет… Что ж, тогда я…»
Алексей замер на мгновение, а потом начал торопливо переодеваться.
«А что если Ники и в самом деле нет? – подумал он вновь. Дышать стало намного тяжелее. – Мстить? Одиночка против неизвестного, вооруженного до зубов народа? Абсурд… Вернуться в Судан и рассказать обо всем военным и полиции? Генерал Бикенэ с удовольствием устроит побоище. В Африке не очень то в курсе, что такое сострадание. Нет нет, Ника жива. Жива…»
Его мысли стали чуть спокойнее, Алексей пригладил чешую своего нового одеяния и улыбнулся. «Конечно же Ника жива. Почему они должны убивать Веронику и ее друзей? Беззащитных людей, археологов… Но разве ненависть – если это, конечно, ненависть – слышала хоть что нибудь о благоразумии? Есть ли в политике – если это был, конечно, политический демарш – место человечности? Да и кого из мерзавцев волнует боль жертвы?»
Алексей надел на голову шлем. Надо же, у парня даже размер головы тот же самый! Свою собственную одежду он аккуратно связал в узелок и спрятал в расщелине между валунами. Потом перекинул через плечо рюкзак и еще раз склонился над раздетым, оглушенным солдатом.
– Часа два поспишь как миленький, – констатировал Холодов. – Надеюсь, сердце у тебя фурычит нормально, друг мой…
Он перетащил солдата в тень, глянул на бронзовое лицо и покачал головой. А потом пошел по длинному языку дороги.
Теперь он был представителем чужого народа, солдатом. Его сердце бешено билось, так заполошно, что врач, спрятавшийся в глубине его души, мигом поднял тревогу: ну, и как долго ты сможешь выдерживать все это? «Не думать! – прикрикнул на врача Холодов, воин одиночка. – Не думать! Держись, парень!»
Одинокий путник шагал по дороге в Лунных горах в прошлое – дорога вела его в 4000 год до нашей эры, а он даже и не догадывался об этом.
Мрачный и молчаливый высился в городе дворец принца Раненсета. Высокая стена скрывала его от нескромного, любопытного взгляда.
А таких взглядов в Мерое хватало. Они были не только любопытны, но и подозрительны, и исполнены ненависти. В народе носились самые разнообразные слухи об этом таинственном жилище, слуги которого были невидимы и пугали не меньше, чем их хозяин и повелитель. Только высокое происхождение Раненсета удерживало недовольных, заставляя их скрывать до поры до времени свою злобу.
Здесь всегда было молчаливо и пустынно. Глухо отзывались эхом шаги в бесчисленных галереях, на бесконечных террасах. Все двери были занавешены тяжелыми, расшитыми золотом занавесами. И пусто, пусто, на всем лежал отпечаток чего то мрачного, ледяного. И это под палящим то солнцем! Мальчики одиннадцати лет, словно тени, двигались по комнатам, поддерживали огонь и бросали в него различные благовония. Золотые ожерелья и браслеты сверкали на шеях и руках, а лица были печальны. У маленьких слуг Раненсета были глаза стариков – полные апатии и дикого отчаяния.
В саду царила та же тишина, та же пустота. Казалось, что все очаровано сном. В центре сада как будто росла в небо башня с узкими окнами. В единственной комнате башни стоял стол, заваленный древними манускриптами, шкатулками, флаконами и связками сухих растений. У масляной лампы, горевшей и днем, и ночью, сидел древний Тааб Горус. Худощавое и сморщенное лицо, несмотря на бронзовый цвет, было бледно. Из под густых бровей сверкали серые, мрачные глаза. Тааб читал, чертил железным острием какие то знаки и считал, что то бормоча себе под нос.
Старик был так увлечен работой, что даже не заметил, как вошел Раненсет. Принц с восхищением посмотрел на своего наставника, а потом произнес почтительно:
– Приветствую тебя, учитель!
Старик быстро выпрямился. Улыбка буквально озарила лицо мрачного Тааба.
– Да хранят бессмертные каждый твой шаг, мой мальчик, – отозвался он, протягивая принцу сморщенную руку.
Раненсет пожал ее и присел рядом со стариком.
– Учитель, а ведь Сикиника не торопится приносить чужеземцев в жертву! Она на что то надеется или что то подозревает. Мы можем спровоцировать ее?
Отпив несколько глотков козьего молока из глиняной кружки, Тааб произнес с загадочной улыбкой:
– Всякий человек и всякий народ обладает своим собственным космическим запахом. Один аромат создает расовую ненависть и личную антипатию. Другой же рождает любовь. Сикиника, как видно, полюбила аромат чужеземцев.
Раненсет вскочил на ноги и в волнении прошелся по комнате наставника.
– Но как, Тааб, как сделать так, чтобы Сикинику отвратил аромат чужаков? Ты сможешь помочь?
– Терпение, мой мальчик! – старик ободряюще сжал плечо своего воспитанника.
Потом, подойдя к одному из окон, он приподнял занавес.
– Возьми факел, и пока еще не наступил день, у нас хватит времени приготовить все необходимое.
Пока Раненсет зажигал факел, Тааб подошел к столу из черного дерева, на котором стояли чеканные флаконы, стеклянные и керамические горшки и банки, широкие алебастровые вазы. Взяв одну такую вазу, флакон и еще какую то мелочь, Тааб вышел прочь из башни в сопровождении брата царицы богини.
В каморе при малой пирамиде, стоявшей в саду дворца, они остановились. Горус вытащил из деревянного ящика вязки сухих трав, роз и других цветов. Положил их на треножники, полил маслом из флакона и поджег. По каморке пополз удушливый чад. Но ни старик, ни Раненсет не обращали никакого внимания на вонь. Брат царицы богини помогал поддерживать пламя, подбрасывая в него все новые травы и подливая в огонь масло из амфор.
Когда огонь в конце концов все таки погас, на дне треножника осталась омерзительная черная масса. Тогда Тааб Горус вытащил из за пояса лопаточку слоновой кости, соскреб массу и положил в вазу из алебастра. Затем залил змеиным ядом из бронзового флакона и перемешал. Жидкость окрасилась в красный цвет. Тщательно закупорив амфору, Тааб передал ее Раненсету.
– Вот питье, мой мальчик, оно поможет.
– Но кто должен его выпить? – вскинулся Раненсет. – Си… Сикиника?
Горус визгливо рассмеялся и сморщился.
– Нет, Раненсет, не Сикиника. На этот раз не Сикиника. Во имя нашей цели пусть уйдет в землю мертвых ее дорогая подруга. Она должна заснуть для вечности.
Раненсет, казалось, все еще сомневался.
– Учитель, – наконец сказал он. – Но ведь Нефру Ра постоянно дежурит подле сына Солнца. А что если мальчишка случайно выпьет вот это?
Горус ласково потрепал по щеке своего воспитанника.
– Не бойся. Если и выпьет, тем лучше. Раненсет пожал плечами.
– Да как скажешь, учитель…
После завтрака – фруктовый чай, ломоть серого какого то хлеба, пчелиный мед и сильно пахнущее овечье масло – Павла Савельева вновь повели в город.
Шелученко так и не притронулся к еде. Он съежился в уголке клетки в комочек, поглядывая воспалившимися глазами на великолепный город театр. На плоских крышах хозяйничали женщины, развешивали белье, выбивали матрасы. Играли во дворах дети. Их звонкие голоса порхали в воздухе, ударяясь о днища клеток, о гигантские стены храма, нависшие над городом. На улицах пульсировала жизнь, маленькие бычки тащили телеги. Торговцы бойко расхваливали свой товар. И никто не глянет наверх, на висящих между небом и землей чужаков.
Неподалеку что то строили. Терпеливо творили новую часть храма. Как во времена фараонов ловко обходились с огромными каменными плитами. Надсмотрщики громко подгоняли блестевших от пота, задыхавшихся людей.
Ваня Ларин с огромным аппетитом уничтожал принесенный им завтрак.
– Прежде чем они принесут меня в жертву, – сообщил он Веронике, облизывая запачканные медом пальцы, – я хоть наемся по человечески…
– Так ты будешь оперировать? – взвизгнул Алик, увидев пришедших за Савельевым солдат.
– Нет, мистер Шелученко.
– Но тогда ты мог бы спасти всех нас! Я умоляю тебя, Павел, я умоляю тебя: хотя бы попытайся…
Павел дико посмотрел на него. Он что, совсем ничего не понимает?
– Но это же равнозначно убийству, Алик!
– Ничего не делать в нашем положении тоже убийство! – еще громче завизжал Шелученко. – Господи, неужели этот идиот вообще ни на что не способен?!
Он опрокинул маленький столик с завтраком, вцепился в решетку и забормотал что то себе под нос. Савельев задумчиво поглядел на него. «Шелученко и дня не продержится, – с грустью подумал он. – А вот Ванька снова висельные свои шуточки отпускает. Ника – тоже молодец. Я то, конечно, боюсь, но… но Шелученко, нормальный трусливый мужик, как миллионы других людей, он будет самой первой жертвой. Придется мне, когда вернусь – если вернусь, конечно, – соврать ему, как врут смертельно больным людям. Скажу: все в порядке. Только терпение, терпение и еще раз терпение. Нервишки, мой дорогой, глупые нервишки шалят. Не беспокойся, мы выкарабкаемся…»
Такие разговоры велись уже сотни раз в этом мире и сотни раз люди покупались на них. Купится и Алик…
Савельев протиснул руку через прутья, пытаясь дотянуться до клетки, в которой сидела Вероника.
– Никусь, верь мне. Я… я также цепляюсь за жизнь, как и все вы…
Внизу его ждал Домбоно. Он бросил на Павла враждебный взгляд и махнул рукой в сторону крытой деревянной телеги, запряженной двумя рогатыми быками.
– Садитесь.
Савельев улыбнулся.
– «Скорая помощь» города Мерое?
– Что такое «скорая помощь»?
– Позже я обязательно объясню, Домбоно, – Павел взобрался в деревянный ящик, оказавшийся внутри более просторным, чем он предполагал. Домбоно сел рядом на обитую кожей скамью. М да, в «скорой» люкса поменьше будет.
– Как дела у нашего пациента? – спросил Савельев.
– Мы еще раз внимательнейшим образом осмотрели его. Мы – это десять врачей. Вы правы, у мальчика опухоль.
– Значит, я победил в нашей дуэли, Домбоно?
– Богиня требует, чтобы вы лечили Мин Ра!
– Я знаю. Мы вчера здорово с вашей богиней сцепились, – Савельев устроился поудобнее. Внезапно он понял, что никакой жертвенный алтарь бога дождя им пока что не грозит. – Мне точно понадобится помощь всех ваших богов. А также хирургические инструменты для удаления остеомы, зажимы, наркоз, лекарства. Нет, конечно, аппендикс можно и перочинным ножиком оттяпать, в России в сталинском ГУЛАГе врачи так и поступали, но остеома – это вам не слепая кишка. Пожалуйста, поговорите с вашими богами, пусть свяжутся со службой исполнения желаний.
– Вас следовало бы убить! – мрачно отозвался Домбоно, и его глаза полыхнули неприкрытой ненавистью.
– Кстати, я все хотел спросить вас, при первой встрече вы заговорили с нами по английски. Откуда? – невозмутимо поинтересовался Савельев. – Все ж таки выезжали из благословенной Мерое?
– Нет! Но один англичанин как то раз приблудился к нам. Зим эдак двадцать назад. И я решил выучить его язык. Через четыре года я свободно заговорил на этом языке.
– А потом?
– Шесть месяцев не было дождя, – Домбоно недобро усмехнулся. – А потом как заладят ливни на три недели, и наши поля расцвели вновь.
Скачать книгу [0.17 МБ]
Пирамида