По канве вышивал он прекрасно
И, по слухам, не раз их от гибели спас.
Но вот как — совершенно неясно.
Был там некто, забывший на суше свой зонт,
Сухари и отборный изюм,
Плащ, который был загодя отдан в ремонт,
И практически новый костюм.
Тридцать восемь тюков он на пристань привез.
И на каждом — свой номер и вес;
Но потом как-то выпустил этот вопрос
И уплыл в путешествие без.
Можно было б смириться с потерей плаща
Уповая на семь сюртуков
И три пары штиблет; но, пропажу ища,
Он забыл даже, кто он таков.
Его звали: 'Эй, там!' или 'Как тебя бишь!'
Отзываться он сразу привык
И на 'Вот тебе на и на' 'Вот тебе шиш',
И на всякий внушительный крик.
Ну а тем, кто любил выражаться точней,
Он под кличкой иной был знаком.
В кругу самом близком он звался огрызком
В широких кругах — дохляком
'И умом не Сократ, и лицом не Парис', —
Отзывался о нем Балабон. —
'Но зато не боится он Снарков и крыс,
Крепок волей и духом силен!'
Он с гиенами шутки себе позволял,
Взглядом пробуя их укорить,
И однажды под лапу с медведем гулял.
Чтобы как-то его подбодрить.
Он как Булочник, в сущности, взят был на борт,
Но позднее признаньем потряс,
Что умеет он печь только Базельский торт,
Но запаса к нему не запас.
Их последний матрос, хоть и выглядел пнем, —
Это был интересный пенек:
Он свихнулся на Снарке, и только на нем,
Чем вниманье к себе и привлек.
Это был Браконьер, но особых манер:
Пирамида