Снова безумствовал радар, пилоты летали без смены и вне
расписания, радисты из службы прослушивания не уходили домой и
спали на смену у стены, на лавке, -- даже обед им приносили
наверх; Шеф, уехавший было в отпуск, вернулся спецрейсом, пилоты
прочесывали сектор четверо суток, а настроение у всех было такое,
что за не согнутый, как положено, шплинт в какой-нибудь гайке
готовы были шею свернуть механику; приехали две комиссии
экспертов, АМУ-116, как две капли воды похожий на ракету
Уилмера, разобрали буквально до винтика, как часы, -- без
малейшего результата.
Правда, в секторе было тысяча шестьсот триллионов кубических
километров, но он считался спокойным -- ни случайных метеоритов,
ни постоянных метеоритных потоков; даже орбиты старых, уже сто
лет не появлявшихся комет не пересекали его, а известно, что
такая комета иногда рассыпается на кусочки где-нибудь рядом с
Юпитером, в "мельнице" его возмущений, и потом мало-помалу сорит
на старой орбите осколками распавшегося ядра. Но в этом секторе
не было решительно ничего -- ни один спутник, ни один астероид не
залетали сюда, не говоря уж о целом их поясе; и как раз потому,
что пустота была в нем такая "чистая", пилоты не любили тут
патрулировать.
Тем не менее Уилмер был уже вторым пилотом, исчезнувшим
здесь, а его регистрационная лента -- разумеется, десятикратно
прокрученная, сфотографированная, скопированная и пересланная в
Институт -- сообщила ровно столько же, сколько лента Томаса, то
есть ничего. Какое-то время сигналы приходили, а потом перестали.
Автоматический передатчик высылал их довольно редко -- раз в час.
После Томаса осталось одиннадцать, после Уилмера -- четырнадцать
таких сигналов. И это все.
После второго исчезновения начальство развило бурную
деятельность. Сперва проверили все ракеты -- атомные реакторы,
газораспределение, каждый винтик; за поцарапанное стекло
корабельных часов можно было остаться без отпуска. Потом заменили
часовые механизмы всех передатчиков, словно это они были
виноваты! Теперь контрольные сигналы передавались каждые
восемнадцать минут. В этом не было еще ничего плохого, напротив;
плохо было то, что на взлетной площадке стояли теперь два офицера
самого высокого ранга и безжалостно отбирали все без изъятия --
клюющих и поющих птичек, бабочек, карманные игры, -- целая груда
конфискованных мелочей вскоре выросла в кабинете Шефа. Злые языки
говорили даже, что дверь кабинета так часто заперта потому, что,
дескать, он сам во все это играет.
Только в свете этих событий можно по-настоящему оценить
незаурядное искусство пилота Пиркса, который несмотря ни на что
сумел пронести на борт своего АМУ домик с тремя поросятами.
Правда, радости от этого было мало -- разве только моральное
удовлетворение.
Патрульный полет тянулся уже девятый час. Тянулся -- это
самое подходящее слово. Пилот Пиркс сидел в своем кресле,
опутанный ремнями, как мумия, только руки и ноги оставались
свободны, -- и с апатией поглядывал на экраны. Шесть недель они
летали парами, соблюдая дистанцию в триста километров, но потом
База вернулась к прежней тактике: сектор был пуст, абсолютно
пуст, и даже одной патрульной ракеты было для него чересчур
много; но нельзя же оставлять "дыру" на звездных картах, так что
полеты, теперь уже одиночные, продолжались. Пиркс стартовал
восемнадцатым, считая с отмены парных полетов.
За неимением лучших занятий он размышлял о том, что же
все-таки случилось с Томасом и Уилмером. На Базе о них теперь
почти и не вспоминали, но в патрульном рейсе человек достаточно
одинок, чтобы позволить себе даже самые бесплодные размышления.
Пиркс летал уже почти три года (два года четыре месяца, если быть
совершенно точным) и считал себя старым волком. Космическая скука
прямо-таки изводила его, хотя он вовсе не был склонен к позерству.
Патрульный полет сравнивали, не без оснований, с ожиданием в
приемной дантиста -- с той только разницей, что дантист не
приходил. Звезды, понятно, не двигались, Земли не было видно
совсем, или, если уж очень повезет, она появлялась на экране в
виде крохотного обрезка посиневшего ногтя, да и то лишь в первые
два часа полета, а потом становилась звездой, похожей на
остальные, только постепенно перемещавшейся. На Солнце, как
известно, смотреть вообще нельзя. В этих условиях китайские
головоломки и карманные игры становились делом первостепенной
важности. Однако обязанностью пилота было висеть в коконе из
предохранительных ремней, следить за обычными экранами и экраном
радара, время от времени докладывать Базе, что ничего не
случилось, проверять индикаторы холостого хода реактора; иногда
-- но это уж крайне редко -- из патрулируемого сектора приходила
просьба о помощи или даже сигнал SOS, и тогда надо было гнать во
весь дух; но такая удача выпадала не чаще одного-двух раз в год.
Если во все это хорошенько вдуматься, станет ясно, что даже
самые невероятные мысли и фантазии пилотов, прямотаки преступные
с точки зрения Земли и обычных пассажиров ракет, были в высшей
степени человеческими. Когда вокруг тебя полтора триллиона
кубических километров пустоты, в которой не найдешь даже щепотки
папиросного пепла, желание, чтобы хоть что-нибудь произошло,
пусть даже это будет ужасная катастрофа, превращается в настоящую
манию. За свои сто семьдесят два патрульных рейса пилот Пиркс
прошел через разные стадии: делался сонным, мрачнел, чувствовал
себя стариком, впадал в чудачества, был близок к мысли о
каком-нибудь, отнюдь не тихом умопомешательстве и, наконец,
начал, почти как в курсантские годы, выдумывать всякие истории,
нередко настолько замысловатые, что для их завершения не хватало
и целого рейса. И все-таки продолжал скучать.
Забираясь в лабиринт своих одиноких раздумий, Пиркс хорошо
понимал, что ничего он, конечно, не выдумает и тайна исчезновения
двух его товарищей останется неразгаданной: разве не бились над
ней, который ух месяц, лучшие эксперты Базы и Института --
известно, с каким результатом! Конечно, лучше было бы пустить в
ход волка и трех поросят: занятие, быть может, столь же
Скачать книгу [0.02 МБ]
Пирамида