- Разум здесь ни при чем, - пояснил китаец. - Разве на том только
основании, что Солнце так экономно расходует атомную энергию, вы скажете,
что оно обладает разумом? Разум означает не узкую специализацию, а,
напротив, самую высокую, как можно более универсальную разносторонность.
- Но тогда, - вскричал я, - где же они, эти настоящие обитатели
планеты? Почему мы не можем их найти? Где они скрываются?
- Боюсь, что... нигде! - ответил китаец. Он встал, плотно закутался в
яркий шелковый халат и, прихрамывая, вышел из каюты, оставив нас
взволнованными предчувствием чего-то страшного, таившегося в его словах.
ГОРОД
Я принял дежурство у Солтыка. "Космократор" летел на высоте сорока
километров, описывая большие круги. За ним оставалась полоса
сконденсировавшихся в разреженной атмосфере горячих выхлопных газов.
Образовавшееся таким образом облачное кольцо висело неподвижно над тучами
и сверкало под низким солнцем ослепительной радугой, когда мы, сделав
круг, поворачивали по собственному следу. Мы мчались таким образом много
часов; каждые несколько минут Солнце появлялось на экранах, отбрасывало
яркий свет на стены Централи и исчезало; двигатели тихо жужжали, а внизу
простиралась неподвижная белая как снег полоса туч. В свободное от
дежурства время я видел несколько раз Арсеньева: он мрачно расхаживал по
центральному коридору, заложив руки за спину. Я пытался заговорить с ним,
но он не ответил и исчез в кабине "Маракса". Над дверью кабины горел
красный огонь. Потом я увидел Райнера, несущего из лаборатории кассеты с
пленками. Проходя мимо, он окинул меня невидящим взглядом.
Спустя час, проходя мимо лаборатории, я услышал музыку и заглянул туда.
Из рупора неслись торжественные звуки "Пятой симфонии" Бетховена.
Чандрасекар неподвижно стоял у аппарата. Я ждал у двери, пока кончится
музыка. Математик стоял поодаль, слегка приподняв голову, словно
вслушиваясь в тишину.
- Профессор... - сказал я.
Только теперь он меня заметил.
- Я вас слушаю.
- Я хотел... я хотел узнать, что вы сейчас делаете?
- Он играет с нами, как кошка с мышью, - пробормотал Чандрасекар и
направился мимо меня к двери.
- Кто, Арсеньев? - не понял я.
- Да нет! "Маракс"!
Больше мне ничего не удалось узнать, и я пошел в Централь. Была черная
ночь: лампочки всех указателей пульсировали, бросая на стены тусклые
блики. Контрольные приборы "Маракса" выделялись на их фоне яркими огнями,
словно он один бодрствовал в недрах уснувшего корабля. Но это спокойствие
было кажущимся. Вернувшись в коридор, я услышал, как ученые о чем-то
горячо спорят. Загудел баритон Арсеньева, потом тихим, бесстрастным
голосом ему ответил Лао Цзу. До дежурства у меня оставалось еще четыре
часа, но идти в каюту не хотелось. Я вернулся в Централь. Солтык сидел
около "Маракса" и при сильном свете, падавшем с его панели, всматривался в
огромный лист бумаги. Это был, как мне показалось, план какого-то города.
- Что это? - спросил я.
- Варшава, - ответил он, не поднимая головы. Он продолжал медленно
водить пальцем по плану, ошибаясь и возвращаясь обратно, словно в
воображаемом путешествии по улицам города.
- Это ваш родной город? Расскажите мне о нем, я никогда его не видел.
Солтык рассеянно взглянул на меня, потом вернулся к плану.
- Вы никогда не были в Варшаве? - спросил он таким тоном, словно
говорил: "Вы никогда не видели солнца?"
Я сел в кресло и через его плечо взглянул на цветные многоугольники.
Солтык медленно складывал лист.
- Когда я думаю о Земле, - сказал он, - то всегда вспоминаю Варшаву. -
Он приостановился. - Есть много городов. Лучше и более красивых... - Он
опять замялся. - Но она... она прекрасна!
Это было признание. Робкое, нуждающееся в поддержке. Мы оба замолчали.
Каким-то непонятным образом я увидел вдруг белые стрельчатые стены над
зеленью деревьев.
Раздался громкий сигнальный звонок. Я вздрогнул.
Солтык взглянул на указатели "Маракса".
- Видите?.. Он остановился... впервые за шестнадцать часов! - и взял
телефонную трубку: звонил Арсеньев.
Он просил меня прийти с инструментом в кабину, так как холодильные
устройства "Маракса" испортились.
В кабине, кроме астронома, были Чандрасекар и Лао Цзу. Пахло
перегретыми проводами. Длинными линиями пылали красные сигналы на
переключателях. Арсеньев ходил взад и вперед в промежутке между
отодвинутыми распределительными щитами.
Оказалось, что насос холодильного устройства остановился, и температура
ламп поднялась выше предела безопасности.
Несмотря на это, ученые продолжали работать с "Мараксом", пока не
кончили расчеты. С четверть часа возился я с трубками посреди огромных
капацитронов, потом лазил по узким колодцам в нижний ярус кабины, где
находятся центробежные насосы, и там, в невыносимой жаре и страшной
тесноте, среди кабелей, переплетенных, как корни дерева под землей, сменил
износившиеся подшипники. Когда авария была устранена и я собрался уходить,
Арсеньев остановился возле меня и спросил:
- Вы знаете, что мы кружим над Мертвым Лесом?
Я ответил утвердительно.
- Что вы думаете о его происхождении?
- Я не специалист, не геолог, так что...
- Это ничего не значит. Но вы что-то предполагали.
- Я думал, что это могло быть дном постепенно высохшего моря.
Растворенные в воде соли по мере высыхания выкристаллизовывались в таких
странных формах...
- Словом, вы считали его геологической формацией?
- Да.
- Да... - задумчиво повторил астроном и снова заходил по кабине. Я
стоял с инструментами в руках.
- Такие кристаллы не могли образоваться естественным путем.
Скачать книгу [0.25 МБ]
Пирамида