Вполне возможно, что месяц спустя и Хэллем и я умерли бы от лучевой
болезни или через полтора месяца стали бы жертвами ядерного взрыва. Не
хочу гадать. Во всяком случае, я оказался там, и Хэллем стал тем, чем он
стал, отчасти благодаря мне, а я по той же причине стал тем, чем стал. И к
черту подробности. Вам довольно этого? Потому что ничего больше вы от меня
не услышите!
- Пожалуй, довольно. Значит, у вас есть основания относиться к
Хэллему с личной неприязнью.
- Да, в те дни я к нему, безусловно, нежных чувств не питал. Как,
впрочем, и сейчас.
- Так не были ли ваши возражения против Электронного Насоса
продиктованы желанием поквитаться с Хэллемом?
- Это допрос? - сказал Денисон.
- Что? Конечно, нет. Я просто хотел бы получить у вас некоторые
справки в связи с Электронным Насосом и рядом других проблем, которые меня
интересуют.
- Ну что же. Можете считать, что личные чувства сыграли тут некоторую
роль. Из-за неприязни к Хэллему мне хотелось верить, что его престиж и
популярность опираются на обман. И я начал раздумывать над Электронным
Насосом, надеясь обнаружить какой-нибудь недостаток.
- И поэтому обнаружили?
- Нет! - Денисон гневно стукнул кулаком по ручке кресла и в
результате взвился над сиденьем. - Нет, не поэтому. Да, я обнаружил
сомнительное звено. Но по-настоящему сомнительное. Во всяком случае, с
моей точки зрения. И я безусловно не подтасовывал факты ради того, чтобы
подставить Хэллему ножку.
- О подтасовке и речи нет, доктор Денисон, - поспешно сказал
Готтштейн. - Разумеется, я ни о чем подобном не думал. Но, как известно,
попытка делать выводы на самой грани известных фактов обязательно требует
каких-то допущений. И вот на этой зыбкой почве вполне честный выбор того
или иного допущения может бессознательно зависеть от... гм... от
эмоциональной направленности. Вот почему не исключено, что свои допущения
вы выбирали с заранее заданной антихэллемовской направленностью.
- Это бесплодный разговор, сэр. В то время мне казалось, что мой
вывод достаточно обоснован. Но ведь я не физик. Я радиохимик. То есть был
когда-то радиохимиком.
- Как и Хэллем. Однако сейчас он самый знаменитый физик мира.
- И тем не менее он радиохимик, причем на четверть века отставший от
современных требований науки.
- Ну, о вас того же сказать нельзя. Вы ведь приложили все усилия,
чтобы переквалифицироваться в физика.
- Я вижу, вы по-настоящему покопались в моем прошлом, - еле
сдерживаясь, сказал Денисон.
- Но я же сказал вам, что вы произвели на меня большое впечатление.
Все-таки поразительно, как все воскресает в памяти! Но сейчас мне хотелось
бы спросить вас о другом. Вам известен физик Питер Ламонт?
- Мы встречались, - с неохотой буркнул Денисон.
- Как по-вашему, можно назвать его блестящим исследователем?
- Я недостаточно хорошо его знаю для подобных заключений. И вообще не
люблю злоупотреблять такими словами.
- Но как по-вашему, можно считать, что он берет свои теории не с
потолка?
- Если нет прямых доказательств обратного, то, на мой взгляд,
безусловно.
Готтштейн осторожно откинулся на спинку кресла, весьма хрупкого на
вид. На Земле оно, безусловно, не выдержало бы его веса.
- Можно вас спросить, как вы познакомились с Ламонтом? Вы уже
что-нибудь знали о нем? Или никогда до этого о нем не слышали?
- У нас было несколько встреч, - сказал Денисон. - Он собирался
написать историю Электронного Насоса - полную и исчерпывающую. Другими
словами, полное изложение дурацких мифов, которыми все это обросло. Мне
польстило, что Ламонт меня разыскал, что я его интересую. Черт побери,
сэр, мне польстило, что он вообще знает о моем существовании! Но что я мог
ему рассказать? Только поставил бы себя в глупое положение. А мне это
надоело. Надоело мучиться, надоело жалеть себя.
- Вам известно, чем занимался Ламонт в последнее время?
- Что вы имеете в виду, сэр? - осторожно спросил Денисон.
- Примерно полтора года назад Ламонт побывал у Бэрта. Я уже давно
ушел из комиссии, но мы с сенатором иногда встречаемся. И он рассказал мне
об их разговоре. Он был встревожен. Он считал, что Ламонт, возможно, прав
и Электронный Насос действительно следует остановить, но не видел никаких
путей для принятия практических мер. Меня это тоже встревожило...
- Всеобщая тревога, - саркастически заметил Денисон.
- Но теперь мне пришло в голову... Поскольку Ламонт говорил с вами,
то...
- Погодите, сэр! Не продолжайте. Мне кажется, я понимаю, к чему вы
клоните, а это, поверьте, будет совершенно лишним. Если вы ждете, что я
стану утверждать, будто Ламонт присвоил мою идею и я опять оказался
жертвой, то вы ошибаетесь. Говорю вам это со всей категоричностью. У меня
не было никакой теории. Все ограничивалось смутной догадкой. Она меня
обеспокоила. Я сообщил о ней. Мне не поверили. И я махнул на все рукой.
Поскольку у меня не было возможности найти доказательства, я больше к
этому вопросу не возвращался. В разговоре с Ламонтом я ни о чем подобном
не упоминал. Мы говорили только о первых днях зарождения Насоса. Если его
теория и напоминает мою догадку, он пришел к ней самостоятельно. И, судя
по всему, его выводы выглядят гораздо убедительнее и опираются на строгий
математический анализ. Я вовсе не считаю, будто приоритет принадлежит мне.
Ничего подобного!
- По-видимому, теория Ламонта вам знакома.
- В последние месяцы она приобрела некоторую известность. У него нет
возможности выступить в печати, никто не относится к его предупреждениям
серьезно, но о них говорят. И слухи дошли даже до меня.
- Ах так, доктор Денисон. Но, видите ли, я к ним отношусь серьезно.
Ведь, как вы понимаете, эти предупреждения я слышу не впервые. Сенатор же
ничего не знал о первом - о вашем - предупреждении, поскольку оно не имело
никакого отношения к финансовым махинациям, которые он тогда пытался
обнаружить. А человек, возглавлявший расследование - это был не я, - счел
вашу идею, простите меня, маниакальной. Но я с ним не был согласен. И
когда этот вопрос всплыл снова, я встревожился. Я хотел поговорить с
Ламонтом, но ряд физиков, с которыми я сначала проконсультировался...
Скачать книгу [0.21 МБ]
Пирамида