киоске Лувра. Она висела на северо западной стене за пуленепробиваемым стеклом
толщиной два дюйма. Написана она была маслом по дереву, на популярной в те
времена среди живописцев доске из тополя, а словно затягивающая полотно туманная
дымка свидетельствовала об умении да Винчи пользоваться техникой сфумато,
создававшей эффект плавного перехода одной формы в другую.
Обосновавшись в Лувре, «Мона Лиза» – или «Джоконда», как называли ее во Франции,
– дважды похищалась. Последний раз – в 1911 году, когда она загадочным образом
исчезла из «salle impenetrable» Лувра под названием Ле салон карре. Парижане
рыдали прямо на улицах и писали письма в газеты, умоляя воров вернуть похищенную
картину. Два года спустя «Мону Лизу» обнаружили в гостиничном номере во
Флоренции, спрятанную в сундук с двойным дном.
Лэнгдон, дав Софи ясно понять, что уходить никуда не собирается, вместе с ней
двинулся к картине. «Мона Лиза» находилась ярдах в двадцати, а Софи уже включила
фонарик, и тонкий голубоватый луч высвечивал пол впереди. Софи, точно минер с
миноискателем, водила лучом, стараясь обнаружить следы люминесцентных чернил.
Шагая рядом с ней, Лэнгдон вдруг ощутил волнение – с ним так всегда бывало,
когда предстояла встреча с выдающимся произведением искусства. Напрягая зрение,
он всматривался сквозь красноватое освещение. Вот слева мелькнул восьмиугольный
диван, издали он напоминал одинокий островок среди мерцающей глади паркета.
И вот Лэнгдон уже начал различать прямоугольник темного стекла на стене. Он
знал, что за этим стеклом в гордом уединении находится самое прославленное
живописное полотно в мире.
Лэнгдону было известно, что статус «Моны Лизы» как самой величайшей картины в
мире не имеет ничего общего с загадочной улыбкой изображенной на ней женщины.
Не связан он был и с таинственными интерпретациями, приписываемыми ей
искусствоведами разных времен. Все очень просто: «Мона Лиза» стала знаменита
потому, что являлась наивысшим достижением Леонардо да Винчи как живописца.
Путешествуя, он всегда возил картину с собой. А когда его спрашивали почему,
отвечал, что ему трудно расстаться с этим самым возвышенным изображением женской
красоты, принадлежавшим его кисти.
И все равно многие искусствоведы подозревали, что такая привязанность Леонардо
да Винчи объясняется чем то иным, нежели просто художественным совершенством. В
действительности полотно являлось довольно стандартным портретом, исполненным в
технике сфумато. И привязанность Леонардо к этому своему творению, как
утверждали многие, имела куда более глубокие корни: в слоях краски крылось
тайное послание. «Мона Лиза», по мнению ряда искусствоведов, являлась скрытой
шуткой художника. Игривые аллюзии, которые вызывало это полотно, описаны во
многих книгах по искусству, и тем не менее подавляющее большинство людей были
склонны считать главной загадкой улыбку Джоконды.
Никакой тайны тут нет, думал Лэнгдон, приближаясь к картине и наблюдая за тем,
как на стене все отчетливее вырисовываются очертания полотна. Абсолютно никакой
тайны.
Не столь давно Лэнгдон объяснял тайну «Моны Лизы» довольно необычным слушателям
– группе заключенных в федеральной тюрьме Эссекса. Семинар Лэнгдона был частью
программы, разработанной в Гарварде и призванной нести культуру в самые отсталые
слои населения, коими считались обитатели тюрем. «Культура для заключенных» –
так называли эту программу коллеги Лэнгдона.
Лекция проходила в тюремной библиотеке. Лэнгдон демонстрировал слайды и делился
тайнами «Моны Лизы» с группой заключенных мужчин. К его удивлению, они слушали с
интересом и отпускали хоть и грубоватые, но остроумные реплики.
– Можно заметить, – говорил Лэнгдон, расхаживая перед увеличенным изображением
картины на стене, – что задний план, фон за ее лицом, неровный. – И он указал,
где именно. – Да Винчи изобразил линию горизонта, и в левой части она у него
значительно ниже, чем в правой.
– Под мухой был, что ли? – спросил один из слушателей. Лэнгдон усмехнулся:
– Нет. Да Винчи не слишком часто напивался. Это один из его маленьких фокусов.
Понизив линию горизонта с сельским пейзажем в левой части картины, он зрительно
увеличил лицо Моны Лизы. Весьма характерный для него прием. Ученые утверждают,
что согласно концепции женского и мужского начал левая сторона всегда считалась
женской, а правая – мужской. Ну и поскольку Да Винчи по своим взглядам был
поклонником женственности, вот он и изобразил ее лицо более величественным
благодаря искривлению горизонта.
– Я слышал, он лидером был, – сказал низкорослый мужчина с козлиной бородкой.
Лэнгдон поморщился:
– У историков неоднозначное мнение на сей счет. Но вообще то вы правы. Да Винчи
был гомосексуалистом.
– Так вот почему он баловался этими феминистскими штучками?
– Не совсем так. Да Винчи старался найти баланс между мужским и женским
началами. Верил, что душу человека можно считать просвещенной лишь тогда, когда
в ней счастливо уживаются оба начала.
– Как член с киской? – спросил кто то.
Аудитория так и покатилась со смеху. Лэнгдон собрался было углубиться в
этимологию слова «гермафродит», рассказать, что произошло оно из имен двух
богов, Гермеса и Афродиты, но внутренний голос подсказал ему, что здесь этого
делать не стоит.
– Скажите ка, мистер Лэнгдон, – спросил какой то мускулистый парень, – а правду
говорят, что «Мона Лиза» – это портрет самого да Винчи в женской одежде? Так
многие считают.
– Вполне возможно, – ответил Лэнгдон. – Да Винчи был большим шутником, к тому же
компьютерный анализ «Моны Лизы» и автопортретов самого да Винчи подтверждает
сходство этих двух лиц по основным антропометрическим показателям. Но что бы там
ни замыслил да Винчи, – продолжил Лэнгдон, – его «Мона Лиза» не мужчина и не
женщина. Она соединяет в себе противоположные свойства. Это слияние двух начал.
– Может, это вы так интеллигентно выражаетесь, как принято у вас в разных там
гарвардах. Вместо того чтобы просто сказать: урод эта Мона Лиза и больше ничего!
Теперь уже Лэнгдон расхохотался:
– Возможно, вы правы. Но Леонардо да Винчи оставил нам ключ, подсказку на то,
что в портрете соединяются противоположные свойства. Вы когда нибудь слышали о
египетском боге по имени Амон?
– Черт, еще бы! Конечно! – воскликнул какой то здоровяк. – Это же бог мужской
силы!
Лэнгдон был потрясен. – Так написано на каждой упаковке с презервативами «Амон».
– Здоровяк ухмыльнулся. – И на ней еще нарисован парень с бараньей башкой, а
ниже сказано, что это египетский бог плодовитости.
Лэнгдону была неизвестна эта марка, оставалось лишь порадоваться тому, что
производители этого профилактического средства выбрали удачное название.
– Молодец! Да, Амона действительно изображали в виде мужчины с головой барана.
Известна неразборчивость в связях этого животного, ну а изогнутые рога лишь
призваны подчеркнуть напор и сокрушительную сексуальную силу. У нас таких мужчин
называют на сленге «боец».
Пирамида