предполагал камерарий. Он должен будет всего навсего проскользнуть в папскую
спальню... наполнить шприц... и закрывать ладонью рот лжеца, пока тот будет
биться в предсмертных конвульсиях. В лунном свете он увидит вылезающие из орбит
глаза грешника, пытающегося ему что то объяснить.
Но эти объяснения никому не нужны.
Папа уже сказал более чем достаточно.
Глава 133
– У папы был ребенок, – обличительным тоном произнес камерарий, стоя рядом с
алтарем Сикстинской капеллы.
Эти три коротких слова произвели впечатление разорвавшейся бомбы. Казалось, все
кардиналы отреагировали на заявление клирика совершенно одинаково. В обращенных
на камерария взглядах осуждение сменилось чувством глубокого отвращения. Но в
глубине души они молили Бога представить доказательства того, что священник
ошибается.
У папы был ребенок...
Лэнгдон испытал такое же потрясение, как и все остальные. Он почувствовал, как в
его ладони дрогнула рука Виттории, и мозг ученого, уже отупевший от множества не
имеющих ответов вопросов, принялся лихорадочно искать для себя точку опоры.
Казалось, что слова камерария продолжали звучать под сводами Сикстинской
капеллы. В горящих огнем глазах клирика Лэнгдон видел полную уверенность в
истинности своего страшного обвинения. Ученый попытался убедить себя в том, что
все это не более чем ночной кошмар и, проснувшись, он снова окажется в реальном
мире.
– Это грязная ложь! – выкрикнул один из кардиналов.
– Никогда не поверю! – поддержал его другой. – Его святейшество был предан
церкви, как ни один из живущих на земле людей!
Затем заговорил Мортати, и в его голосе звучало страдание:
– Друзья мои... То, что сказал камерарий, – сущая правда.
Все кардиналы посмотрели на него с таким видом, словно «великий выборщик» только
что произнес чудовищную непристойность.
– У его святейшества действительно был ребенок, – сказал Мортати.
Лица кардиналов побелели от ужаса. Камерарий был потрясен.
– Вы знали? Но... каким образом вы смогли?..
– Во время избрания его святейшества... – со вздохом произнес Мортати, – ...я
выступал в роли адвоката дьявола.
Все присутствующие онемели от изумления.
Лэнгдон понял, что имел в виду старик, и это означало, что обвинение камерария
было правдой. Не слишком почетная должность «адвоката дьявола» предполагала
доскональное знание всякого рода скандальных сведений и слухов о кандидате на
пост понтифика, распространявшихся в Ватикане. Скелеты в папском шкафу были
угрозой церкви, поэтому перед выборами один из кардиналов должен был тайно
проверить прошлое кандидата. Этого кардинала называли «адвокатом дьявола», и
только он получал право копаться в грязном белье претендентов, чтобы не
допустить к Святому престолу недостойного человека. Действующий папа, чувствуя
приближение конца, лично выбирал «адвоката дьявола» из своего ближайшего
окружения. Имя этого человека должно было навсегда остаться в тайне.
– Я узнал об этом, потому что был адвокатом дьявола, – повторил Мортати.
По Сикстинской капелле пронесся общий вздох. Это была ночь, когда все каноны
отправлялись на свалку.
В сердце камерария бушевала ярость.
– И вы... ничего никому не сказали?
– Я встретился с его святейшеством, – ответил Мортати. – И он во всем признался.
Святой отец рассказал мне все от начала до конца и попросил об одном. Он
попросил, чтобы я, принимая решение, открывать или не открывать его тайну,
прислушался к голосу своего сердца.
– И сердце повелело вам навеки похоронить эти сведения?
– На предстоящих выборах он был безусловным фаворитом. Люди его любили, и
скандал нанес бы церкви непоправимый ущерб.
– Но ведь у него был ребенок! Он нарушил священный обет безбрачия! – закричал
камерарий.
Он снова услышал слова матери: «Обещание, данное Творцу, является самым важным
из всех обещаний. Никогда не нарушай своих обетов Богу».
– Папа нарушил клятву!
– Карло, его любовь... – с тоской произнес Мортати, – его любовь была
непорочной. Его святейшество не нарушал обета. Неужели он тебе этого не
объяснил?
– Не объяснил чего?!
Камерарий вспомнил, как, выбегая из папского кабинета, он услышал: «Подожди! Дай
мне тебе все объяснить!»
Мортати неторопливо и печально поведал кардиналам о том, что произошло много лет
назад. Папа, который был еще простым священником, полюбил молодую монахиню. Оба
они дали обет безбрачия и даже не помышляли о том, чтобы нарушить свою клятву
Богу. Их любовь крепла, и хотя молодым людям хватало сил противиться зову плоти,
они все время мечтали о наивысшем чуде божественного творения – о ребенке. О
своем ребенке. Эта жажда становилась непреодолимой. Но Творец по прежнему
оставался для них на первом месте. Через год, когда их страдания достигли
предела, юная монахиня пришла к молодому священнику в большом возбуждении.
Оказалось, что она только что прочитала статью об очередном чуде науки,
позволяющем двум людям иметь ребенка, не вступая в сексуальные отношения.
Монахиня решила, что этот знак ниспослан им Богом. Увидев ее лучащиеся счастьем
глаза, священник с ней согласился. Еще через год благодаря чуду искусственного
оплодотворения на свет появилось дитя...
– Это... это неправда, – пролепетал камерарий, которому снова стало казаться,
что он находится под действием морфина и что у него начались слуховые
галлюцинации.
– Именно поэтому, Карло, – со слезами продолжил Мортати, – его святейшество
преклонялся перед наукой. Он чувствовал себя в долгу перед ней. Наука позволила
ему испытать счастье отцовства, не нарушив обета безбрачия. Его святейшество
сказал мне, что сожалеет лишь о том, что его восхождение по ступеням церковной
иерархии не позволяет ему оставаться рядом с любимой и постоянно следить за тем,
как растет его дитя.
Камерарий Карло Вентреска снова ощутил, как им начинает овладевать безумие. Ему
хотелось разодрать ногтями свою плоть.
Откуда я мог это знать?!
– Папа не согрешил, Карло. Он сохранил невинность.
– Но... – Камерарий искал в своем воспаленном мозгу хоть какую нибудь зацепку. –
Подумайте о том, какую угрозу церкви мог представлять его поступок! Представьте,
что могло случиться, если бы его шлюха проболталась? Или, не дай Бог, объявился
Пирамида