- А если благородный дон вот прямо сейчас подвесит тебя рядом с этим
бродягой? - сказал он, вглядываясь в белое лицо с темными ямами глаз. Сам.
Скоро и проворно. На крепкой арканарской веревке. Во имя идеалов. Что же
ты молчишь, грамотей Киун?
Киун молчал. У него стучали зубы, и он слабо корчился под рукой
Руматы, как придавленная ящерица. Вдруг что-то с плеском упало в
придорожную канаву, и сейчас же, словно для того, чтобы заглушить этот
плеск, он отчаянно крикнул:
- Ну, вешай! Вешай, предатель!
Румата перевел дыхание и отпустил Киуна.
- Я пошутил, - сказал он. - Не бойся.
- Ложь, ложь... - всхлипывая, бормотал Киун. - Всюду ложь!..
- Ладно, не сердись, - сказал Румата. - Лучше подбери, что ты там
бросил, - промокнет...
Киун постоял, качаясь и всхлипывая, бесцельно похлопал ладонями по
плащу и полез в канаву. Румата ждал, устало сгорбившись в седле. Значит,
так и надо, думал он, значит, иначе просто нельзя... Киун вылез из канавы,
пряча за пазуху сверток.
- Книги, конечно, - сказал Румата.
Киун помотал головой.
- Нет, - сказал он хрипло. - Всего одна книга. Моя книга.
- О чем же ты пишешь?
- Боюсь, вам это будет неинтересно, благородный дон.
Румата вздохнул.
- Берись за стремя, - сказал он. - Пойдем.
Долгое время они молчали.
- Послушай, Киун, - сказал Румата. - Я пошутил. Не бойся меня.
- Славный мир, - проговорил Киун. - Веселый мир. Все шутят. И все
шутят одинаково. Даже благородный Румата.
Румата удивился.
- Ты знаешь мое имя?
- Знаю, - сказал Киун. - Я узнал вас по обручу на лбу. Я так
обрадовался, встретив вас на дороге...
Ну, конечно, вот что он имел в виду, когда назвал меня предателем,
подумал Румата. Он сказал:
- Видишь ли, я думал, что ты шпион. Я всегда убиваю шпионов.
- Шпион... - повторил Киун. - Да, конечно. В наше время так легко и
сытно быть шпионом. Орел наш, благородный дон Рэба озабочен знать, что
говорят и думают подданные короля. Хотел бы я быть шпионом. Рядовым
осведомителем в таверне "Серая Радость". Как хорошо, как почтенно! В шесть
часов вечера я вхожу в распивочную и сажусь за свой столик. Хозяин спешит
ко мне с моей первой кружкой. Пить я могу сколько влезет, за пиво платит
дон Рэба - вернее, никто не платит. Я сижу, попиваю пиво и слушаю. Иногда
я делаю вид, что записываю разговоры, и перепуганные людишки устремляются
ко мне с предложениями дружбы и кошелька. В глазах у них я вижу только то,
что мне хочется: собачью преданность, почтительный страх и восхитительную
бессильную ненависть. Я могу безнаказанно трогать девушек и тискать жен на
глазах у мужей, здоровенных дядек, и они будут только подобострастно
хихикать... Какое прекрасное рассуждение, благородный дон, не правда ли? Я
услышал его от пятнадцатилетнего мальчишки, студента Патриотической
школы...
- И что же ты ему сказал? - с любопытством спросил Румата.
- А что я мог сказать? Он бы не понял. И я рассказал ему, что люди
Ваги Колеса, изловив осведомителя, вспарывают ему живот и засыпают во
внутренности перец... А пьяные солдаты засовывают осведомителя в мешок и
топят в нужнике. И это истинная правда, но он не поверил. Он сказал, что в
школе они это не проходили. Тогда я достал бумагу и записал наш разговор.
Это нужно было мне для моей книги, а он, бедняга, решил, что для доноса, и
обмочился от страха...
Впереди сквозь кустарник мелькнули огоньки корчмы Скелета Бако. Киун
споткнулся и замолчал.
- Что случилось? - спросил Румата.
- Там серый патруль, - пробормотал Киун.
- Ну и что? - сказал Румата. - Послушай лучше еще одно рассуждение,
почтенный Киун. Мы любим и ценим этих простых, грубых ребят, нашу серую
боевую скотину. Они нам нужны. Отныне простолюдин должен держать язык за
зубами, если не хочет вывешивать его на виселице! - Он захохотал, потому
что сказано было отменно - в лучших традициях серых казарм.
Киун съежился и втянул голову в плечи.
- Язык простолюдина должен знать свое место. Бог дал простолюдину
язык вовсе не для разглагольствований, а для лизания сапог своего
господина, каковой господин положен простолюдину от века...
У коновязи перед корчмой топтались оседланные кони серого патруля. Из
открытого окна доносилась азартная хриплая брань. Стучали игральные кости.
В дверях, загораживая проход чудовищным брюхом, стоял сам Скелет Бако в
драной кожаной куртке, с засученными рукавами. В мохнатой лапе он держал
тесак - видимо, только что рубил собачину для похлебки, вспотел и вышел
отдышаться. На ступеньках сидел, пригорюнясь, серый штурмовик, поставив
боевой топор между коленей. Рукоять топора стянула ему физиономию набок.
Было видно, что ему томно с перепоя. Заметив всадника, он подобрал слюни и
сипло взревел:
- С-стой! Как там тебя... Ты, бла-ародный!..
Румата, выпятив подбородок, проехал мимо, даже не покосившись.
- ...А если язык простолюдина лижет не тот сапог, - громко говорил
он, - то язык этот надлежит удалить напрочь, ибо сказано: "Язык твой -
враг мой"...
Киун, прячась за круп лошади, широко шагал рядом. Краем глаза Румата
видел, как блестит от пота его лысина.
- Стой, говорят! - заорал штурмовик.
Было слышно, как он, гремя топором, катится по ступеням, поминая
разом бога, черта и всякую благородную сволочь.
Человек пять, подумал Румата, поддергивая манжеты. Пьяные мясники.
Вздор.
Они миновали корчму и свернули к лесу.
- Я мог бы идти быстрее, если надо, - сказал Киун неестественно
твердым голосом.
- Вздор! - сказал Румата, осаживая жеребца. - Было бы скучно проехать
столько миль и ни разу не подраться. Неужели тебе никогда не хочется
подраться, Киун? Все разговоры, разговоры...
- Нет, - сказал Киун. - Мне никогда не хочется драться.
Скачать книгу [0.15 МБ]
Пирамида