Ребята из этого разговора не поняли ничего. Никто из них не был во
Флоре, никто не знал, кто такой нуси, но я-то знал и, хотя жаргона не
разобрал, догадался, что Г.А. вызывает к себе главаря Флоры, скорее всего
чтобы уговорить Флору сняться и уйти до утра. Действительно, это и есть,
наверное, последний шанс. И самый лучший выход - и для них, и для нас, и
для всего города. Только уж больно мал этот последний шанс. Если бы это
было так просто - уговорить их уйти, - Г.А. давным-давно бы их уговорил.
Г.А. усталым и виноватым тоном попросил нас оставить его одного, и мы
поднялись, чтобы уходить. И тут Аскольд вдруг спросил: "А как понимать все
эти слова - про сокрытие информации, про преступление?" (Поразительно
все-таки холодная задница, этот Аскольд!) Г.А. молчал так долго, что я
решил, он вообще отвечать не будет. Но он все-таки ответил: "Это надо
понимать так, - сказал он, - что в истории было много случаев, когда
ученики предавали своего учителя. Но что-то я не припомню случая, чтобы
учитель предал своих учеников".
20 ИЮЛЯ. СЕМЬ ВЕЧЕРА
Потому что тогда он сразу переставал быть учителем. И в истории он
как учитель уже не значился.
Хотел пойти поговорить с Ванькой Дроздовым и прочими, - как они
насчет завтрашнего? Пойдут все как один? С развернутыми знаменами? Может
быть, еще и хлебнут для храбрости? Акция ведь все-таки - дело новое,
непривычное!
Поздно спохватился. Перец лицеем уже никого нет, одни окурки
катаются, да кучка добрых молодцев, окружив последний звучок, препирается,
кому его отсюда тащить. И еще стражи порядка прохаживаются в отдалении.
("В отдалении реяли квартальные".)
Появился Ираклий Самсонович. Длинно и путано объясняет, что утром его
не пропустили. Готовит на завтра каши.
Объявилась библиотекарша. Сделала мне выговор, что не вернул на место
сегодняшние газеты. Нагрубил ей. Хамло я такое.
Тоскливо. Аскольда видеть не хочу (что дурно). Зойка в миноре, а
Иришка твердит как заклинание, что все будет хорошо.
РУКОПИСЬ "ОЗ" (26-27)
26. Вся эта история завязалась тринадцать с половиной веков назад,
когда пророк Мухаммед уже умер и первый арабский халиф Абу-Бекр принялся
приводить к исламу Аравийский полуостров.
Был некто Нахар ибн-Унфува по прозвищу Раджаль или Раххаль, что
означает "много ходящий пешком", "много путешествующий", или, говоря
попросту, "бродяга", "шляющийся человек". Был он вначале учеником и
доверенным Мухаммеда, жил при нем в Медине, читал Коран и утверждался в
исламе. А потом Мухаммед послал его своим миссионером и связником в
Йемаму, к Мусейлиме, вождю и вероучителю племени Бену-Ханифа.
Конечно, в то время никто не называл Мусейлиму Мусейлимой. Все звали
его тогда: почетный Маслама, пророк Маслама и даже милостивый Маслама, то
есть бог Маслама. Сам Мухаммед называл его тогда своим собратом по
пророчеству. Действительно, учения их были во многом сходны, однако
имелись я различия, которые, будучи применены к политической практике,
развели собратьев настолько, что в Медине перестали называть Масламу
почтенным и приклеили ему презрительное имя Мусейлима, то есть, говоря
по-русски, что-то вроде "Масламишка задрипанный".
Раххаль выбрал Масламу. Он остался в Йемаме, в этой житнице Аравии, и
сделался правой рукой Масламы, исполнителем самых деликатных его поручений
и невысказанных желаний. Он показал себя великолепным организатором и
контрпропагандистом. Он наладил для Масламы политический сыск и, будучи
тонким знатоком Корана, был непобедим в открытых диспутах с миссионерами,
которых Мухаммед упорно продолжал засылать в Йемаму.
Слава о нем распространилась широко, но это была недобрая слава.
Считалось, что при Масламе поселился дьявол, которому Маслама повинуется,
а потому и преуспевает во зле. Сам Пророк незадолго до смерти говорил о
Раххале как о человеке, зубы которого в огне превзойдут гору Сход.
(Видимо, Сход был вулканом, и странную эту фразу надо понимать в том
смысле, что когда Раххаль будет гореть в аду, зубы его запылают пламенем
вулканическим.)
Наследник Мухаммеда халиф Абу-Бекр в первую голову решил заняться
усмирением Йемамы. Однако никакого боевого опыта у его военачальников
тогда еще не было. Лихие кавалерийские наскоки Икримы ибн-Абу-Джахля,
равно как и Шурхабиля ибн-Хасана, были благополучно отбиты на границах, и
тем не менее положение Йемамы сделалось тяжелым. С запада по-прежнему
угрожал ей Шурхабиль ибн-Хасан, с востока - ал-ала ибн-ал-Хидрими, с юга
грозил подойти отбитый Икрима, а тут еще с севера обрушилась на Йемаму и
дошла до самого харама (обиталища Масламы) христианская пророчица Саджах
из Джезиры с двумя корпусами диких темимитов на конях и верблюдах.
Саджах было наплевать и на Масламу, и на Абу-Бекра в одинаковой
степени. Она была христианка. Ислам ей был отвратителен, как
святотатственное извращение учения Христа. Она пришла в Йемаму за зерном и
вообще за добычей.
Масламе удалось заключить с нею оборонительно-наступательный союз,
хотя обе договаривающиеся стороны были невысокого мнения друг о друге.
Йемамцы презрительно называли кочевников-темимитов "люди войлока", а
темимиты говорили йемамцам-земледельцам: "Сидите в своей Йемаме и
копайтесь в грязи. И первый, и последний из вас - рабы".
Детали военного союза нас не интересуют. Последующее мусульманское
предание представило этот союз в скабрезном виде. Совершенно напрасно:
Маслама был аскетом и по убеждениям, и по образу жизни. Да и по возрасту,
если уж на то пошло.
Не было скабрезности в этой истории. Была любовь. Огромная,
фантастическая, рухнувшая в одночасье на двух совершенно разных людей - на
бешено фанатичную красавицу-темимитку и на невзрачного, но зато окутанного
легендой и тайной, не верящего ни в бога, ни в дьявола Раххаля, друга,
руководителя и клеврета самого Масламы. История этой поистине удивительной
Скачать книгу [0.17 МБ]
Пирамида